– Морган, я… – задрожала Клодия.

– Не надо, – отрубил он. – Довольно лжи. Навсегда! – Убив в ней последнюю надежду, он нанес ей еще один удар, спросив:

– Ты беременна?

– Что? – заморгала она, ошеломленная.

– В этом иске говорится, что я бросил тебя… ммм… в интересном положении…

Ах, Марк!

Она посмотрела на Моргана ясными глазами, даже не чувствуя искушения.

– Нет.

Если она ему нужна, пусть будет нужна сама, одна!

– Почему ты в этом уверена? Месячные у тебя лишь на той неделе.

Никогда, никогда не привыкнет она к его грубой откровенности в самые деликатные моменты. Краснея, Клодия ухватила бумагу, щекотавшую ей грудь, и скомкала: оба они понимали бессмысленность этих документов.

– Я… я уверена, что, вероятно, нет, – твердо произнесла она.

– «Уверена» и «вероятно» – противоречие в терминах.

– Ты для этого и пришел – обсуждать противоречия? – вспылила она, ужаленная его холодной официальностью.

– Ты позвала, и я пришел, – ответил он.

– Но я не…

– Клодия, этот иск – белиберда. – И в подтверждение он выхватил бумаги из ее помертвелых пальцев и швырнул с балкона. – Это винегрет казуистики, туфта, а в общем – неприкрытый шантаж. Не знаю, кто у тебя адвокат, но приму меры, чтобы его вывели из коллегии. А что касается этих двух дуболомов с бумажонками!..

– Я… это был Марк… я только сегодня утром это предложила… на самом деле и не собиралась… – Клодия не хотела плакать, право же, не хотела, но его насмешливая кривая улыбка была для нее нестерпима. – Я тебя ненавижу, – прошептала она, пока он притягивал ее к своей груди.

– А я – тебя.

И поцеловал, показывая, насколько ненавидит, а слезы потекли у нее и того пуще. Что это – казнь или отпущение грехов? Она все еще не понимала.

– Прости, прости, прости… – запинаясь, бормотала она, губы в губы. – Я обезумела – ты был прав, я на время помешалась, когда потеряла ребенка, но и после этого боялась прямо взглянуть на то, что наделала. Я просто хотела забыть – забыть все… – Вспомнив прошлое, она содрогнулась. – А после… когда мы встретились опять, я… я по-прежнему не могла заставить себя признаться. Но я и вправду собиралась тебе рассказать в тот день… поэтому и поехала вслед за тобой в контору. Я ни за что, никогда не вышла бы за тебя, если бы так и позволила тебе считать…

– Что я – детоубийца?

– Ах, нет, нет, не говори так… – Она обхватила ему лицо ладонями, глубоко заглянула и глаза и была потрясена, увидев, что прекрасная синева затянута дождливыми тучами. – Прости, – беспомощно повторила она, переживая за него душой, – а я себя вовеки не прощу. Я… я пойму, если и ты не сможешь простить… Он не отводил взгляда от ее глаз.

– Нет, не поймешь.

Она закусила губу, изобличенная в новой лжи.

– Постараюсь понять… сделаю все, что пожелаешь, лишь бы попробовать искупить мою вину…

– Только не уедешь и не оставишь меня в покое.

Его злая ирония была почти невыносима. Она закрыла глаза.

– Даже это…

– А если ты и в самом деле беременна? Господи, какой же он безжалостный! Она открыла глаза, приемля кару с невозмутимой покорностью судьбе.

– Что только будет тебе угодно.

– Аборт?

Кровь в ее жилах застыла от страшного шока при мысли о заслуженном возмездии за то, что она ему сделала.

– Нет!

– Стало быть, не что угодно. – Как он только мог с такой холодной насмешливостью истязать ее и в то же время так нежно и ласково держать ее в объятиях? Или это и станет ей вечным наказанием?

– Нет, не совсем что угодно, – изнеможенно призналась она.

– Я же говорил, чтобы ты не лгала мне, Клодия.

– Я пытаюсь! – хрипло прокричала она: ее мучило, что она и касается его, и одновременно знает, что он от нее далеко.

– Попытайся посильней. – И с тем же мрачным упорством спросил:

– Ты меня любишь? Она стиснула зубы.

– Да! – призналась она с горечью. Он взял ее за подбородок и продолжал неумолимый допрос:

– И ты воображаешь, будто я все еще люблю тебя?

Мучительная пауза. Не «думаешь» – воображаешь… Жестокое различие. Что здесь правда, а что – ложь? Она посмотрела на него, чувствуя, как ее сердце и разум ему покоряются.

– Да, – с трудом проговорила она. – Иначе ты бы не вынудил меня на такую провокацию, чтобы тебя повидать. Но это еще не значит, будто я воспользуюсь…

В глазах его, словно летняя молния, мелькнула смешинка.

– Вижу, что сейчас ты этому веришь, Герцогиня, да только не сомневаюсь, что и это окажется очередной безжалостной ложью. Ты бесстыдно воспользуешься каждой моей слабостью…

– Любовь – не слабость, Морган! – страстно возразила она, дрожа от упоительного облегчения. – Она придает силы.

– Достаточно для победы над черными демонами сомнения, – согласился он, гладя ей голую, нагретую солнцем спину. – Даже когда я ненавидел тебя, Клодия, то не сомневался, что и в ненависти ты – моя…

– Морган…

– Нет, позволь мне сказать, чтобы впредь не возникало недоразумений, чтобы покончить с этим. – Он коснулся ее нижней губы, вспухшей там, где она прикусила ее до крови. – Мне бы очень хотелось, чтобы ты от меня забеременела, но и независимо от этого я хочу на тебе жениться. Я преследовал тебя, взял в плен и легко от тебя не откажусь. Прошлых ошибок нам не исправить, но мы, безусловно, можем, если захотим оба, создать для нас куда лучшее будущее. За последние дни я понял, что в моем возмущении твоим предательством очень много от оскорбленного самолюбия. Последние дни я много пьянствовал и злобствовал, находя жизнь несправедливой, – только кто же сказал, что она справедлива?

Сегодня утром я вернулся к жизни в реальном, несправедливом мире. И обнаружил в реальном мире, что передо мною тот же выбор, что и раньше, до того, как я прочитал историю болезни: жизнь с Клодией или жизнь без Клодии. Тот же выбор… и та же Клодия.

Видишь ли, я очень хорошо тебя знаю, и один из твоих недостатков – досадная привычка обороняться от неприятностей, не обращая на них внимания; например, ты притворялась жесткой, корыстолюбивой, пресыщенной, тогда как на самом деле ты неисправимо романтична и не ляжешь с нелюбимым в постель, равно как и не обидишь любимого. – Он пригнулся к ней и на миг с изумительной нежностью коснулся языком ранки на ее губе. – Ты не хотела обидеть Нэша и поэтому согласилась пойти за него замуж, хотя и сомневалась; ты не хотела обидеть Марка и поэтому не сказала ему, как я тебя оскорбил; ты не хотела обидеть меня и поэтому как можно дольше скрывала от меня сведения, которые, по твоему предположению, принесут мне страдания больше, чем облегчения…

– Морган, я вправду сожалею…

– Знаю. Сожалею и я. О зря потраченном времени. Ты, наверно, позволила бы мне соблазнить тебя гораздо раньше, если бы не скрывала вину, – пробормотал он, наслаждаясь смущением Клодии и поддразнивая ее, чтобы возродить в ней уверенность в своих женских чарах. – Когда мне всучили эти чертовы бумажонки, я вышел из себя и чуть не выгнал этих субчиков взашей, но понял, что ты не могла учинить это всерьез… моя страстно-нежная Клодия. Ты мне сообщила, что не сбежала. Что ты все там же, если нужна мне.

Если?

Он прижался лбом к ее лбу, покачиваясь вперед и назад, разглаживая ей последние морщинки, пока целовал ее в переносицу.

– Что бы дурного ты ни сделала, но два года назад ты преподала мне очень ценный и необходимый урок: что жизнь хрупка и каждый дарованный нам миг бесценен для нас и для любящих нас. Это благодаря тебе я заново открыл себя и моего сына… и мою способность любить.

Я люблю тебя, прелестная моя Герцогиня, а это – повод для празднования и ни в коем случае не для извинений. Так что выходи за меня замуж, и насладимся вместе жизнью, сотканной из бесценных мигов. Обещаю: ты почувствуешь себя настолько любимой, что забудешь о чувстве недоверия, в прошлом омрачавшем нашу жизнь…

И она уже чувствовала себя восхитительно любимой: его жаркие поцелуи, его руки, проскользнувшие под тонкий купальник, возрождали ее дух и возвращали душу и тело под сень его нежных забот.