В этом случае, Евгений Иванович точно помнил, когда он впервые осознал в себе этот срамной дар. Открылся он поздно, после пятидесяти, когда Евгений Иванович перебрался в Москву и только начал преподавать в институте.

Это случилось в один очень жаркий день в конце июня 1976 года. Евгений Иванович сидел секретарём на последнем в том учебном году ГЭКе[11]. Оставалось заслушать ещё одного без десяти минут дипломированного молодого специалиста и – в отпуск.

Последним без десяти минут молодым специалистом оказалась маленькая невзрачная студенточка – единственная девушка в группе – Алёнка Позднякова, которую остальные ребята по какой-то причине (понятно по какой – думали, что высокая комиссия выдохнется, и не будет особенно зверствовать) оставили комиссии на закуску.

Она стояла у своих, (как пить дать, ни одного сама не чертила) наколотых на большие фанерные «раскладушки», листов в длинном, ниже колен жёлтом платье с кружевным воротничком и рукавами – фонариками, и тихонько бубнила заученный за ночь текст доклада, когда Евгений Иванович вдруг увидел, что Алёнка на самом деле стоит, в чём мать родила. От удивления у него свело нижнюю челюсть. Он совершенно отчётливо разглядел её небольшие острые груди, маленькие розовые точки – соски, след от резинки чуть пониже пупка, русый, немного темнее волос, пушок на лобке, и желтовато-синий синяк на левой коленке.

«Должно быть, грохнулась где-нибудь», – пришла в голову Евгению Ивановичу неожиданная мысль.

Алёнка запнулась. Она что-то почувствовала и покраснела. Её серые глаза сами нашли глаза Евгения Ивановича (до этого она на него не взглянула ни разу) и с вопросом уставились в них.

– Ну, что же вы, Позднякова! – крикнул одуревший от жары председатель комиссии. – Смелее! Заканчивайте!

Алёнка кое-как закончила доклад, затем кое-как ответила на дежурные вопросы и мухой выбежала из полукруглого зала дипломного проектирования.

Через пару часов, после объявления оценок и дружеского обеда усталые и взмокшие члены высокой комиссии стали расходиться по домам. Евгений Иванович медленно пошёл к метро, проклиная влажную московскую жару, к которой он ещё не успел привыкнуть после казахской суши. В сквере возле входа в метро «Бауманская» ему попалась весёлая компания галдящих под гитару молодых людей. Среди рослых парней в белых рубашках с коротким рукавом и чёрных клешах стояла маленькая девушка в длинном жёлтом платье. Ветер, гулявший в листве, подцепил её подол, и прежде чем девушка успела его одёрнуть, Евгений Иванович отчётливо увидел желтоватый синяк на её левой коленке.

На церемонии вручения дипломов Алёнка Позднякова, одетая в то самое жёлтое платье с фонариками и залитая красной краской по самые жидкие свои косички, вручила небольшой букет ирисов не своему научному руководителю, не кому-нибудь там ещё, а именно Евгению Ивановичу, с которым во время учёбы не имела практически никаких контактов. Когда же настал самый грустный момент и бывшие студенты прощались со своими бывшими преподавателями, Алёнка как-то уж очень горячо пожала своими маленькими ладошками его пятерню и потом, привстав на цыпочки, чмокнула в щёку. Эпизод этот, вроде бы не был замечен окружающими, потому как остался не прокомментированным, да и сам Евгений Иванович отнёсся к нему скорее с юмором, чем с каким-то значением.

В следующий раз «дар» дал о себе знать ровно через неделю. На этот раз свои прелести, сама того не ведая, продемонстрировала Евгению Ивановичу знакомая Нины, Оля Гальперина. Оно было более захватывающе, чем первое, но случилось, так скажем, совершенно не к месту, во время ужина двое надвое. Евгений Иванович был с Ниной, а Оля с долговязым сорокалетним оболтусом в сильных очках и с бородкой клинышком, которого Евгений Иванович окрестил про себя «Тимирязевым». Весь остаток вечера после того, как Евгений Иванович увидал высокий, монументальный, забрызганный маленькими коричневыми родинками Олин бюст, его хозяйка не сводила с Евгения Ивановича своих больших карих глаз, напрочь забыв про «Тимирязева».

«…это же совсем другие отношения получаются, если узнать, что у дамы под платьем. Даже просто увидеть её голой, а уже, если переспать… думаете, дело во власти, в примитивном превосходстве? Ничуть не бывало! Дело в близости. Духовной близости, путь к которой, сударь мой, лежит сквозь близость телесную…» Евгений Иванович прочитал это давным-давно в одной старорежимной книжке, случайно найденной в прабабкином доме на подловке. О чём там шла речь, и кто был автор, он уже не помнил, только эта фраза врезалась ему в память, и теперь, до него дошёл, наконец, смысл прочитанного ещё до войны отрывка…

Вместе с этими приятными и неожиданными странностями с Евгением Ивановичем начали происходить и унизительные возрастные изменения. Нет-нет, его простата не стала размером с теннисный мяч, он не вставал по три раза за ночь, чтобы пописать и ни разу не мочился в штаны, не добежав до туалета. Ничего такого. Просто у него перестало получаться с Ниной. Раз, другой, третий… «Так, ничего страшного, с кем не бывает», – успокаивал он сам себя, но потом, спустя три месяца года со времени первой осечки, он понял, что дело-то гораздо серьёзнее. В том смысле, что дело – дрянь.

Нина делала вид, что ничего не замечает, но долго так продолжаться не могло. Она была молодой женщиной, ей это было нужно, просто необходимо, хотя бы раз в неделю или, там, в месяц… Евгений Иванович всё это прекрасно понимал, только сделать ничего не мог.

– Это у вас, голубчик, возрастное, – сказал ему молодой врач с улыбкой, – чего ж вы хотели на шестом-то десятке?

– Я хотел бы иметь возможность хотя бы раз в неделю спать женщиной, – процедил Евгений Иванович.

Врач только ещё шире улыбнулся в ответ и прописал ему успокоительное.

Срамные видения не отпускали Евгения Ивановича всё лето, наоборот, они стали чаще и циничнее. Один раз в метро, один раз в «Ленинке», два раза в доме отдыха, куда они с Ниной поехали по её профсоюзной путёвке. Видеть молодых, почти всегда красивых женщин без одежды в самых неподходящих местах, имея и при этом, в штанах, по сути, сдутый воздушный шарик, становилось просто невыносимо, тем более что после просмотра некоторые из них оказывали Евгению Ивановичу небольшие, а иногда и весьма даже нескромные знаки внимания.

Евгений Иванович решил, что сходит с ума. Помешательство на почве прогрессирующей импотенции – такой диагноз он придумал себе сам и повторял его про себя при каждом новом «приступе помешательства», а после прибавлял: «бодливой корове бог рогов не даёт».

Осенний семестр начался в тот год с опозданием – первое сентября выпало на воскресенье, а уже третьего, на следующий день после заседания кафедры, Евгений Иванович отправился в филиал в посёлке Сениши. Это была его почётная обязанность, его, собственно, и взяли-то на кафедру, с тем условием, что он будет читать там Сопромат.

Ехать туда он не хотел, потому что боялся. Боялся оставлять Нину в Москве одну, ему чудился абстрактный красавец-любовник, который станет, не стесняясь приходить в его отсутствие и делать с Ниной то, что её гражданский муж, Евгений Иванович Рыжов вот уже как три с лишним месяца сделать не в состоянии. Сначала она будет это скрывать, врать, оправдываться, но потом соберётся с силами и выложит ему всё…

Мало того, в прошлом семестре он завёл в Сенишах лёгкие шашни с одной преподавательницей прямо на кафедре, и теперь боялся появиться там в своём нынешнем состоянии. Как он признается ей в своём несоответствии? Что скажет?

Всё это угнетало. Мысленно попрощавшись с Ниной, квартирой и всем остальным, он собрал целый чемодан нужных и не очень вещей, и отправился в небольшое путешествие.

Стелла Иосифовна, та самая преподавательница, с которой у Евгения Ивановича в прошлом семестре наметился роман, встретила его холодно, чему он очень обрадовался. «Одной проблемой меньше», – решил он и углубился в работу.