Поразительно, в какой короткий срок было завоевано общественное мнение.

Вопрос о прокладке магистрали оживленно дебатировался еще десять лет назад. Кто только тогда не высказывался: Историческое общество, Общество содействия процветанию города, художественное училище, художники и архитекторы, журналисты всех направлений, Союз домовладельцев, даже «капуцины», как тогда называли обитателей Капуцинергассе. Архитектор Криг тоже немало пошумел в то время. Но где же теперь все эти люди? Они не открывают рта, молчат, словно вообще больше не существуют на свете.

Криг сетовал у Фабиана на то, что исчезнут прекрасные фронтоны в стиле барокко на Капуцинергассе, но в печати словом об этом не обмолвился.

— Сердце разрывается, так жаль этих фронтонов! — скорбно восклицал он.

— Если старое стоит нам поперек дороги, — отвечал Фабиан, — то надо его убрать, как бы оно ни была прекрасно. Город должен разорвать оковы, которые на него наложили в старину. Попробуйте себе представить, что началась война. Разве могут танки и военные машины пройти по Капуцинергассе? Современному городу нужен простор и воздух.

Криг кивнул головой.

— Да, я, видно, не подхожу для нашего времени, — задумчиво сказал он. — Но вы мне скажите, куда денутся все люди с Капуцинергассе? Куда? — Он заломил руки.

Фабиан рассмеялся:

— Заботясь об общественном благе, мы не можем считаться с такими мелочами. Этим людям придется покориться необходимости и разместиться в гостиницах или еще где-нибудь. Подумайте о Берлине, Мюнхене, Гамбурге. Таубенхауз делает то же, что делают там. Не воображаете ли вы, что там очень церемонятся? Обер-бургомистр Берлина, который стал протестовать против таких мероприятий, вынужден был уйти только потому, что его мнение шло вразрез с мнением вышестоящих лиц. А мы между тем уже подумали о ваших бедных «капуцинах». Вы удивлены? На шоссе, ведущем в Амзельвиз, будет воздвигнут новый пригород. Это будет лучший город-сад в Германии, город с десятью тысячами жителей. Планы в основном уже готовы. В ближайшем будущем «капуцины» смогут выбрать себе новые квартиры.

Криг поднялся. «Этого тоже подхватило течением», — с грустью подумал он и простился.

На Капуцинергассе день и ночь стучали мотыги. Машины, наполненные щебнем, проносились по городу, старая Капуцинергассе превращалась в кучу развалин. А люди, ее населявшие, все эти «капуцины», — врачи, адвокаты, торговцы, чиновники, пенсионеры, куда они девались? Они исчезли, и никто не знал куда. Зато городской музей приобрел несколько старинных засовов и дверных ручек.

За короткое время Фабиан сделался важной персоной в городе. Впрочем, надо отдать ему еправедливость: свое влияние там, где это требовалось, он употреблял и на пользу друзей. Так, он не забыл медицинского советника Фале из Амзельвиза.

В последнее время ему часто приходилось беседовать с профессором Зандкулем, директором городской больницы, так как по плану предполагалось перенесение больницы за черту города. При случае он неизменно сводил разговор на заслуженного создателя рентгеновского института и излагал просьбу Фале. Ведь речь, насколько он понимает, идет об открытии эпохального значения, принадлежащем ученому с мировым именем.

Но профессор Зандкуль нелегко поддавался на его уговоры.

— Фале уничтожит ценнейшие мои аппараты, — возражал Зандкуль. — Как еврей, он исполнен наследственного чувства ненависти. Прочитайте мою книгу. В Библии приводятся сотни примеров вероломства и обмана. Разве характер Юднфи не лучшее тому доказательство?

Зандкуль недавно выпустил в свет книгу «Психология евреев», продиктованную ему слепой ненавистью.

Фабиан употребил весь свой ораторский талант на эти уговоры, и Зандкуль наконец согласился сделать исключение.

— Но, — заявил он, — только при условии, что вы ручаетесь за него и представите мне это поручительство в письменном виде, я согласен дать Фале возможность работать в институте по воскресеньям с десяти до восьми часов.

Фабиан написал поручительство. Потом по телефону вызвал Марион к себе в контору, чтобы сообщить ей радостную весть.

— Боже милостивый! — смеясь, воскликнула Марион, и слезы блеснули в ее черных глазах. — Папа будет счастлив и признателен вам до гробовой доски.

— Передайте отцу сердечный привет, — сказал Фабиан, — я бы сам с удовольствием приехал в Амзельвиз, но вы знаете, как я занят.

— Папа и все мы, — отвечала Марион, — очень огорчены тем, что обстоятельства не позволяют вам больше посещать нас.

— Обстоятельства?

Марион засмеялась.

— Почему вы притворяетесь удивленным? Ведь мы же евреи, если говорить начистоту.

Фабиан поднялся со стула.

— Зачем вы оскорбляете меня, фрейлейн Марион? — проговорил он. — Меня этот вздор ни в какой степени не затронул. В ближайшее воскресенье я буду у вас к пяти часам. Я не помешаю?

Марион захлопала в ладоши.

— Замечательно! — смеясь, воскликнула она. — Вас встретят счастливые люди!

Ну, а теперь ей пора домой, порадовать своих хорошими известиями. Но Фабиан все не отпускал ее; они проговорили еще около получаса, хотя приемная была полна посетителей. Веселый смех Марион слышался в конторе.

Когда они стали прощаться, Марион, улыбаясь и краснея, попросила разрешения поцеловать руку Фабиана в благодарность за его доброту. При этом на ее черные глаза вновь набежали слезы.

— Этого только недоставало! — со смехом воскликнул он. — А вот я действительно попрошу вас об одолжении, прекрасная Марион. — И он поцеловал ее в лоб. Она не сопротивлялась, только вдруг притихла.

— Это моя благодарность, Марион.

Марион громко рассмеялась.

— Что это на вас вдруг нашло? — воскликнула, она, все еще пунцовая, и, улыбаясь, протянула ему руку. — До воскресенья!

Когда она проходила через контору, фрейлейн Циммерман подумала: «Да, с такой красотой и таким умением смеяться я согласилась бы и еврейкой быть».

На лестнице слышался топот ног, звон шпор, оживленные голоса. Клотильда открыла свой «салон» и принимала гостей. Среди них было много молодых офицеров, друзей обер-лейтенанта фон Тюнена. Сегодня должен был состояться первый доклад — учителя гимназии доктора Дойблера. Он выбрал тему «Священная Римская империя германской нации».

В течение, по крайней мере, месяца Клотильда и баронесса фон Тюнен ездили с визитами ко всем видным семействам в городе; такое начинание требовало тщательной подготовки. Баронесса сопровождала Клотильду, чтобы оказать ей поддержку в ее высокой миссии. В одиночку Клотильда чувствовала себя несколько смущенной, у баронессы же всегда было наготове нужное словцо.

— Главное — всегда быть наготове, — так обычно начинала она разговор, — а посему необходимо морально подготовить закладку фундамента нового рейха.

Обеих дам любезно принимали почти во всех бюргерских домах, как только выяснялось, что они не занимаются сбором пожертвования и не пытаются навязать людям какую-нибудь должность. На визитной карточке Клотильды черным по белому стояло: «урожденная Прахт», иными словами — из семьи богачей Прахтов, «замужем за правительственным советником Фабианом», правой рукой бургомистра Таубенхауза.

В этот вечер Клотильда выглядела прелестно: длинное ожерелье из светло-красных кораллов на темном платье смягчало излишнюю пышность ее туалета. Все восхищались новым салоном. Марта, красная от волнения, разносила чай.

Доктор Дойблер действительно говорил очень интересно, хотя несколько длинно. Обилие исторических подробностей многим показалось утомительным. Учитель был молод, строен, белокур и очень понравился дамам. Клотильда знала, что делает. Не исключено, что ее гости, сами того не подозревая, присутствовали сегодня при рождении новой Римской империи германской нации.

Настроение поначалу было, пожалуй, слишком серьезным, все оживились, только когда Марта стала подавать напитки. Теперь раздавался даже громкий смех, особенно в углу, где собрались офицеры.