По отношению к условному освобождению в том виде, как оно нам предлагается, крепость составляет какой-то перерыв, какую-то выпавшую ступень в лестнице наказаний. На содержащихся в ней не распространяется условное освобождение, так как будто бы custodia honesta ^[90] назначается за преступления, в которых нет ничего позорного, но наказания за которые, вместе с тем, не допускают мысли об исправлении виновного, а имеют целью лишь его устрашение. Прежде всего надо заметить, что мнение о безусловном отсутствии позорного элемента в деяниях, облагаемых крепостью, не верно: по действующему Уложению о наказаниях это «почетное заключение» назначается за такие непочетвые деяния, как истязание и жестокости при отправлении должности (ст. 345), корыстный подлог (ст. 362), неправильное решение дела и усиление наказания или уменьшение его, допущенные судьями или чинами полиции из корыстных или личных видов или с целью мщения (статьи 366, 367, 368, 458), корыстная выдача подложного паспорта (статьи 978, 979), умышленная утайка чиновниками чужих писем и т. д. Так же неверна и мысль о невозможности исправления заключенного в крепость, т. е. о возникновении у него желания подчиниться общественному порядку и охраняющему его закону и с этою решимостью начать новую жизнь. Как боевой довод здесь обыкновенно выдвигают дуэль. Дуэлянту не в чем исправляться; если вопрос о его оскорбленной чести снова возникнет, он опять, для восстановления ее, выйдет на поединок. Но нередко на дуэль выходят люди, с тоскою и отвращением склоняющие выю под тяжкое ярмо общественного предрассудка; выходят также и бреттеры, надменно и самоуверенно желающие путем кровопролития доказать, что nemo me impune lacessit. Но разве для тех и других невозможны раскаяние или нравственное перерождение, когда пройдет робость перед общественным мнением или замолчит голос мстительного чувства или оскорбленного самолюбия? Наше новое Уголовное уложение назначает, между прочим, крепость и за убийства под влиянием сильного душевного волнения, вызванного противозаконным насилием над личностью или тяжким оскорблением со стороны потерпевшего, а также за убийство при превышении необходимой обороны (статьи 458, 459). На возможность раскаяния в гораздо более резком случае указывает даже и наша комиссия законодательных предположений, несмотря на то, что она считает недопустимым распространение условного освобождения на содержащихся в крепости. «Поджог, — говорит она, — весьма часто совершаемый из побуждения мести и злобы или под влиянием душевных волнений, как указывает судебная практика, нередко приводит осужденных к чистосердечному раскаянию в своей вине». Каким же образом возможно отрицать то, что пред лицом, внесшим в противодействие насилию мстительное и гневное чувство, не предстанет в уединении заточения в крепости высокое начало христианского терпения и душевная боль при мысли о содеянном лишении жизни своего ближнего? И еще сильнее может это чувство развиться при обыкновенной замене крепости тюрьмою, когда придется так или иначе сталкиваться с простым русским человеком. Вспомните ту глубину христианского смирения, которую вынес из каторги Достоевский! Протоиерей Горчаков в теплых словах изобразил нам в последнем заседании, как под корой невежества и неразумения, приведшего к преступлению, теплится в душе простого русского человека искра божия, способная, при благоприятных условиях, разгореться в очистительный душевный пожар. К значительному количеству тюремных сидельцев применимы слова Montesquieu: «Le peuple est honnete dans ses gouts sans letre dans ses moeurs»^[91]. Сознание греха и чувство стыда пред своим преступным деянием, почти совсем утраченные во многих из нашего полуобразованного общества, еще живут в большинстве простых русских людей. С этой точки зрения возможно ли отрицать, например, строгое самоосуждение приговоренного в крепость по новому Уложению (ст. 73) за богохуление с целью соблазна, когда в уединении пред ним, из того или другого источника, прозвучат великие евангельские слова: «Аще кто соблазнит единого из малых сих…», и «Нельзя соблазну не придти в мир, но горе тому, через кого он приходит».

Посмотрим затем на участие в смуте и на преступления против порядка управления, за которые предоставляется суду назначать альтернативно крепость или тюрьму и крепость или исправительный дом. Таких случаев по новому Уложению восемь и, рассматривая их по сравнению с теми, где назначается исключительно исправительный дом и где, следовательно, применяется условное освобождение, мы никак не придем к пониманию, почему в одном случае оно допустимо, а в другом недопустимо. Например, ст. 125 Уложения дает право заточить в крепость и, следовательно, лишить возможности условного освобождения виновного в участии в сообществе, имеющем целью возбудить к неповиновению власти или закону, посеять вражду между отдельными частями или классами населения или между хозяевами и рабочими и т. д. А между тем, перешедший от таких целей к их практическому осуществлению в виде участия в скопище, учинившем общими силами насилие над личностью, похищение или повреждение имущества с употреблением оружия из религиозной, племенной или сословной вражды или из экономических отношений, согласно ст. 122 того же Уложения может быть условно освобожден. Почему, например, виновный в дерзких словах о монархе, однако без цели возбудить неуважение к его особе, т. е., как надо думать, читая эту, не совсем понятную статью нового производства, виновный в необдуманной и непозволительной болтовне, в которой, вероятно, он не раз раскается, сидя в крепости (ст. 103), научившись управлять своими словами, не может быть условно освобожден при уверенности тюремного начальства в его дальнейшем добропорядочном поведении, а виновный (ст. 499) в лишении свободы и заключении, опасном для жизни и сопровождаемом мучениями, кого-либо из чинов караула, охраняющего священную особу монарха, может воспользоваться условным освобождением. Наконец, позвольте обратить ваше внимание на то, что по ст. 124 Уголовного уложения не может воспользоваться условным освобождением виновный в сообществе, заведомо запрещенном в установленном порядке. По этой статье состоялось в последнее время много приговоров. Но вспомним недавно пережитые нами тяжелые дни, когда и жизнь и законодательство находились в лихорадочном состоянии, когда провозглашение «свобод» не было связано, к сожалению, с обнародованием законов, определяющих условия и способы осуществления этих свобод; когда в заразительном угаре, вихре и тумане смуты взаимному гипнозу относительно дозволенного и недозволенного поддавались люди не только молодые, неопытные и восприимчивые ко всяким влияниям, но и люди более зрелого возраста, иногда и те, которых в одной из своих речей министр финансов назвал «людьми 20 числа» и которые составляли, так сказать, подпору тому самому порядку, против которого они, в своем увлечении, действовали. Но тревожное время красных флагов проходит или прошло. В молодом поколении проснулась жажда знания. Оно, по наблюдениям представителей ученого сословия, горячо относится к университетским занятиям. Среди посаженных в тюрьмы вместо крепости, по ст. 124 Уложения, несомненно, могут быть юноши, у которых вдали от посторонних внушений и в принудительном лишении свободы не может не явиться сознание, что для строительства лучшего будущего необходим труд над материалом знания, а не шум или красные знамена, не развязное и огульное отрицание вчерашнего дня и отсутствие ясного представления о завтрашнем дне. А если к этому сознанию присоединяется, быть может, мысль, что есть страдающие мать и отец, что есть близкие, которых надо поддерживать и помогать им трудом, то должно явиться жадное желание наверстать потерянное для учения время и для этого подчиниться государственному порядку. Но в досрочном освобождении им отказывается, а между тем, например, лжесвидетелям всех видов, похитителям детей для нищенства или безнравственных целей, ворующим во время общественных бедствий, членам шайки, орудующей ночью с оружием в руках для кражи, растлителям маленьких детей или сводникам жены и родной дочери дается по новому закону возможность условного освобождения! Я не вижу в этом ни справедливости, ни последовательности, так же, как не вижу этого и в отнятии условного освобождения от людей, осужденных по действующему Уложению о наказаниях за разные виды превышения власти, как будто человек, иногда весьма немолодой, вроде, например, некоторых из подлежавших суду земских начальников, облеченный неожиданною и непривычною властью, не может отрезветь от вина власти, бросившегося ему в голову, и искренно пожелать дальнейшим поведением доказать, что служебное положение его связано со строгими обязанностями и выдержкой по отношению к себе и к окружающим. Такое лишение права на досрочное освобождение противоречило бы п. 10 высочайше утвержденного мнения Государственного совета о введении в действие Уголовного уложения, по которому лиц, приговоренных к крепости, разрешается принимать на государственную службу, а приговоренных к исправительному дому не разрешается, что знаменует собою признание государственною властью возможности такого исправления человека, сидевшего в крепости за преступления против государственного порядка, что его можно призвать на службу этому же самому порядку. В заключение я должен заметить, что мне укажут на преступления, караемые ссылкой на поселение, по которым, согласно ст. 53 Уголовного уложения, существует переход к заточению в крепость. Что же из этого? Заточение может быть назначено до шести лет и, конечно, в важных случаях, караемых поселением, и назначается. Ужели, однако, и в этих случаях четыре с половиной года заключения при удостоверении начальством тюрьмы и признанной судом готовности заключенного вести «добропорядочный образ жизни» не должны давать возможности применить условное освобождение? И вот, я думаю, что, отвергая распространение условного освобождения на заключение в крепости, на практике заменяемое тюрьмою, мы будем держаться внешнего признака и ставить разрешение вопроса в зависимости не от деяния, а от здания, считая, что исправление возможно только в пределах острога с традиционными башнями, а не за крепостной оградой, которая в действительности в огромном большинстве случаев осужденного и не окружает. Не будет ли это обращением custodia honesta в privilegium odiosum? Господа! Знаменитый историк и государственный муж Франции Тьер говорил, что наибольшей ошибкой в управлении является непоследовательность. Мы бывали свидетелями такой непоследовательности в весьма важных мероприятиях и видели ее горькие плоды. Но непоследовательность в действиях исполнительной власти менее вредна, чем в действиях власти законодательной. Первая, очутившись между двумя взаимно противоположными решениями, может безотлагательно найти равнодействующую. Но вторая «ходит осторожно и подозрительно глядит» и не должна быть склонна к поспешным переменам своего строительства. Вот почему было бы желательно, чтобы Государственный совет, установляя понятие об условном досрочном освобождении, был последователен, и, признав известный принцип, проводил его до конца, не смущаемый временными, преходящими соображениями.