в прениях касаться обстоятельств, не бывших предметом судебного следствия. Такое ограничение, однако, не может быть проведено последовательно, так как ст. 746 Устава уголовного судопроизводства (по продолжению 1910 года) разрешено сторонам касаться не только определения в законе свойств рассматриваемого деяния, но и наказания и других законных последствий решения присяжных заседателей, между тем, как все это может быть предметом судебного следствия. Отсюда не только возможность, но иногда и необходимость касаться источника, происхождения и цели уголовного закона, причем может оказаться настоятельная необходимость говорить о правильности применения того или другого закона к преступному деянию, составляющему предмет судебного разбирательства. Так, например, может возникать спор о том, есть ли описанное в обвинительном акте деяние самоуправство или грабеж, богохулеиие или кощунство (дело Осьминского 1892/11); составляет ли оно оскорбление святыни или же наименование себя не принадлежащим званием (дело Матерухина 1899/21); подходит ли оно под определение ст. 129 Уголовного уложения или же под одну из сопредельных с нею статей. Наше устарелое Уложение о наказаниях не знает некоторых преступлений, давно уже вторгшихся в жизнь и нашедших себе определение в Уголовном уложении, до сих пор не введенном в действие в полном объеме. Так, например, Уголовное уложение считает шантаж самостоятельным преступлением (ст. 615) и помещает его в главу о наказуемой недобросовестности по имуществу, а кассационный суд наш подводит шантаж, с чрезвычайными натяжками, под понятие покушения на мошенничество. Нельзя, однако, отрицать права сторон доказывать отсутствие признаков мошенничества в деянии, ничего общего с ним, кроме корыстной цели, не имеющем. Во всех подобных случаях рассуждения о составе преступления не могут иметь места во время судебного следствия. На основании 746 статьи Устава уголовного судопроизводства такие рассуждения представляют собою пользование весьма важным правом ввиду отсутствия у нас защиты при обряде предания суду. Оценивая окончательно выработанные на судебном следствии доказательства, стороны высказывают свое мнение о вине и невиновности подсудимого, но так как сделал и виновен суть разные понятия, не всегда сливающиеся воедино, то в прениях весьма часто могут быть сделаны указания на житейскую сторону дела, на практические условия общежития, на господствующие в обществе взгляды, на влияние среды, примеров, печати и т. п. Точно так же иногда могут оказаться необходимыми указания на физические и психические свойства пола и возраста обвиняемого лица, на особенности его служебного или общественного положения, которые сами по себе доказательством служить не могут и никакой поверке на судебном следствии обыкновенно не подлежат. Кроме того, целый ряд обстоятельств, увеличивающих или уменьшающих вину, согласно действующему Уложению не имеет характера доказательств и тем не менее не может быть обойден в заключительных прениях, если участники их стремятся выяснить не одну формальную, но и жизненную правду дела. Наконец, из прений нельзя исключить ссылок на предметы общеизвестные, так называемые facta notoria, удостоверение которых на судебном следствии обычными приемами — допросом свидетелей и официальными справками— подтверждено быть не может. Таковыми являются научные данные, обратившиеся в аксиому, исторические события, не подлежащие сомнению, явления природы или такие условия общежития, которые всеми признаны общеобязательными и т. д. Невозможно требовать судебных доказательств того, что признается всем человечеством или значительною его частью, что бесспорно считается в том или другом исповедании веры догматом или таинством, или входит, как существенное начало, в общественное или государственное устройство, или, наконец, внушается с детства путем воспитания и элементарного научения. Сюда надо отнести также и цитаты из Священного писания и общепризнанных классических произведений всемирной литературы, а также ставшие историческими афоризмы. Такие ссылки и цитаты иногда необходимы, как освобождающие речь от напрасного многословия или выпукло рисующие мысль говорящего под условием, конечно, что эти ссылки будут сделаны правдиво и с полной точностью. Особняком стоит вопрос о противопоставлении в прениях показаниям выслушанных при судебном следствии экспертов — мнений пользующихся известностью специалистов. Он должен быть решен отрицательно во всех случаях, когда такие мнения не были сторонами, с разрешения суда, оглашены во время судебного следствия. Непререкаемой силы эти мнения иметь не могут, так как иначе они являлись бы чем-то вроде отвергнутых Судебными уставами предустановленных доказательств. В самом противоположении этих мнений — показаниям экспертов заключается, как верно заметил Сенат (1902/20), возможность их оспаривания. По существу своему такое мнение специалиста является доказательством — и притом новым, которое по заключении судебного следствия предъявляемо быть не может, не говоря уже о том, что здесь возможен односторонний подбор источников, остающийся без проверки в отношении содержания их и верности передачи.

3. Число лиц, участвующих в заключительных прениях, законом не ограничено. Сложность и важность дела может вызвать необходимость возложения обязанностей обвинителя на двух и даже более представителей прокуратуры. В нашей судебной практике такие случаи бывали неоднократно (например, дело Таганрогской таможни в Харькове, дело игуменьи Митрофании в Москве, дело «Нечаевцев» в Петрограде и т. п.). По той же причине подсудимый может иметь нескольких защитников, а потерпевший, пользующийся правами обвинителя, гражданский истец или гражданский ответчик (например, по 683 статье первой части X тома) в уголовном суде — нескольких представителей. В ст. 226 германского Устава уголовного судопроизводства говорится, что «несколько должностных лиц прокуратуры и несколько защитников могут действовать вместе на главном следствии и разделять между собою их работу». Попытки ограничить число защитников двумя были сделаны в Италии, в проекте преобразований в уголовном судопроизводстве, составленном Боначчи при министерстве Рудини и переработанном уже Криспи министром юстиции Тавани ди Календа. В нем указывалось, что по делам директоров крупных промышленных или финансовых предприятий число защитников одного подсудимого доходит до девяти, что крайне обременительно для суда. Но как бы иногда ни было неудобным для суда большое число защитников — это не имеет значения для правильных условий судебного состязания. Установляя судебное состязание, закон имеет в виду две стороны — обвиняющую и защищающую, и задачей их законной борьбы ставится исследование истины в уголовном деле, насколько она доступна силам человеческого понимания. Численное неравенство сил не имеет в этом отношении значения. Оно лишь случайный признак. Против одного подсудимого могут выступать по два прокурора, против одного прокурора— несколько защитников. Гораздо важнее количества представителей сторон — их качество. Рассматриваемые с точки зрения таланта и знания, несколько заурядных защитников не могут составить надлежащего противовеса одному талантливому обвинителю, а три-четыре рядовых прокурора не идут в сравнение с одним богато одаренным защитником, горячим словом которого движет глубокое внутреннее убеждение. Становиться на почву учета сил в этом отношении и опасно, и произвольно. Но если нельзя говорить о качестве представителей сторон, то еще менее можно говорить о их числе.

4. Порядок заключительных прений соответствует порядку перечисления, сделанному в 736 статье Устава уголовного судопроизводства, причем для соблюдения правила 748 статьи Устава уголовного судопроизводства о том, что во всяком случае право последнего слова принадлежит подсудимому или его защитнику, объяснения гражданского ответчика за деяния подсудимого должны быть выслушиваемы после представления объяснений гражданским истцом или частным обвинителем. Предоставление гражданскому истцу участия в заключительных прениях лишь по выслушании речей прокурора и защитника составляет