Правительствующий Сенат в решении по делу Кронштадтского банка высказал, что Устав уголовного судопроизводства не воспрещает предлагать свидетелю вопросы, касающиеся действий его по службе, коль скоро эти действия имеют отношение к обстоятельствам дела. Стремление к ограждению свидетеля от таких вопросов не только не соответствует целям правосудия, но и нецелесообразно, ибо если о неправильных действиях чиновника при производстве дознания и следствия его самого не позволяют спрашивать, а в то же время — как это было в настоящем деле — дозволяют говорить о том же другим свидетелям и подсудимым, то этим самым чиновника лишают возможности не только оправдаться, но и разъяснить ложь или преувеличение в том, что о нем рассказывалось. Притом судьею того, были ли преступны, неправильны или извинительны действия должностного лица, является не оно само, а согласно с Уставом о службе гражданской и с третьей книгою Устава уголовного судопроизводства — его начальство.
Поэтому должностное лицо, допрашиваемое на суде, несомненно имеет право не отвечать на вопрос о том, совершило ли оно общее, предусмотренное не только уголовным законом, но и заповедями, преступление, но не имеет права на вопрос о том, каким способом добыло оно то или другое доказательство по делу, доказательство, на достоверности и нравственной пригодности которого строится уголовный приговор, отвечать: «Это мой секрет» или ждать, что председатель скажет: «Оставьте его, это его тайна», тем более, что в данном случае умолчание должностного лица есть в сущности косвенное признание неправильности и, по смыслу 722 статьи, даже преступности своих действий. Наконец, где же предел в рассмотрении — на что отвечать должностному лицу по 722 статье и на что не отвечать? Закон признает служебными преступлениями и медленность, и нерадение, предусматривая их в 410 и 411 статьях Уложения о наказаниях. По отношению к ним тоже следует допустить молчание? Но ведь фактами, за которыми можно предположить медленность или нерадение, определяется достоинство, сила и, что иногда весьма важно, хронология доказательства. Настоящее дело, например, началось в мае 1892 года, а вскрытие трупа произведено лишь 4 июня, и в этот промежуток не было произведено ни осмотра тела, ни осмотра местности, где оно найдено; первый осмотр в шалаше Дмитриева, где предполагается совершенным убийство Матюнина, произведен 17 мая 1892 г., а второй, при котором найдены вещественные доказательства, считаемые по делу весьма существенными, лишь 16 августа 1892 г. Если должностные лица, производившие эти действия, будучи вызваны на суд, были бы допрошены о времени производства этих действий, то ужели они могли бы быть освобождены от ответов только потому, что может показаться, что их спрашивают о фактах, имеющих отношение к медленности или нерадению? Но тогда отчего же не пойти далее и не воспретить вообще всякие указания на неправильность следственных действий или неточность в изложении добытых доказательств? О неприменимости к настоящему случаю 611 статьи Устава уголовного судопроизводства говорить излишне, ибо, допустив допрос подсудимых и свидетелей о способе получения сознания первых из них приставом Шмелевым, председательствующий тем самым признал обстоятельство это относящимся к делу и его запоздалое объяснение, не нашедшее себе притом места в мотивах отказа, записанных в протоколе судебного заседания, о том, что вопросы об этом сознании «не имеют прямого отношения к делу», не может заслуживать уважения, тем более, что та же 611 статья вооружает его достаточною властью для устранения в форме вопросов всякого оскорбительного оттенка.
Хотя по закону и по кассационной практике объяснения суда и отдельных его членов не имеют значения заключений суда по замечаниям на протокол, установленных 844 статьей Устава уголовного судопроизводства, но за объяснениями этими нельзя не признавать цены, когда таковые более подробно и разносторонне излагают соображения, руководившие при принятии той или другой меры, подлежащей рассмотрению в кассационном порядке. К сожалению, это кассационное условие соблюдено далеко не во всех частях объяснения товарища председателя Сарапульского суда. Так, в заключении этого объяснения удостоверяется пред Правительствующим Сенатом, что «крайне печально, что судом присяжных дважды установлена виновность семи вотяков в убийстве русского человека с целью принесения его в жертву их языческим богам, но что же делать!—обстановка убийства Матюнина и экспертиза, как врачебная, так и этнографическая, положительно установили, что Матюнин был зарезан с означенной именно целью и этому не желают верить лишь только бывшие на суде — представитель прессы, корреспонденты да господин защитник, домогающийся во что бы то ни стало полного оправдания всех подсудимых, которого он, быть может, когда-нибудь и добьется». Автору объяснения должно быть из 5 статьи Учреждения судебных установлений известно, что Сенат в кассационном порядке не входит в существо дела и что удостоверения в виновности подсудимых, с какой бы компетентной стороны они ни шли, не могут в глазах его ослабить или устранить кассационные нарушения форм и обрядов судопроизводства, которые один только он и призван рассматривать. Поэтому излишне и вовлекать Сенат в оценку существа дела. Для него, в пределах его ведомства, печальным может быть лишь то, что по судебному делу огромной важности, имеющему не только юридический, но и бытовой интерес, судом дважды допущены такие существенные нарушения, что совокупной работе суда и присяжных должно, во имя нелицемерного соблюдения законов, вмененного Сенату в обязанность, обратиться в ничто. Печальными могут показаться и заключительные слова объяснения, столь странно звучащие при существовании в Судебных уставах коренных начал гласности разбирательства и судебной защиты и едва ли соответствующие спокойному достоинству того, кто писал объяснение, и высоте того места, куда оно предназначалось. По всем этим основаниям надлежит признать, что решение присяжных и приговор Сарапульского окружного суда по настоящему делу подлежат отмене за нарушением 577, 722, 734 и 929 статей Устава уголовного судопроизводства и дело должно быть передано для нового рассмотрения в Казанский или Вятский окружной суд.
КОММЕНТАРИИ
«Судебные речи (1868 — 1888)» — обвинительные речи, руководящие напутствия и кассационные заключения — были изданы в Петербурге в 1888 году. А. Ф. Кони называл их «отголосками своей деятельности на судебном поприще» и посвятил их любимому учителю, неоднократно вспоминаемому добрым словом в многочисленных очерках и воспоминаниях — Никите Ивановичу Крылову, профессору римского права Московского университета.
В сборник включены выступления А. Ф. Кони в суде с начала его прокурорской деятельности (1868 год — речь по обвинению Дорошенко в Харьковском окружном суде) по 1888 год. Помимо обвинительных речей им были произнесены руководящие напутствия и кассационные заключения в Сенате.
В книге содержалось 17 обвинительных речей, 3 руководящих напутствия присяжным заседателям и 7 кассационных заключений.
В 1890 году вышло второе издание этой книги, которое было дополнено кассационным заключением по делу Кетхудова и отдельным приложением, куда входили его речь «Достоевский как криминалист», произнесенная 2 февраля 1881 г. в общем собрании Юридического общества при Петербургском университете, и речь в память Константина Дмитриевича Кавелина.
В третье издание (1897 г.) этого сборника вошли уже опубликованные речи А. Ф. Кони, однако без приложения, помещенного во втором издании.
Все издания были посвящены Н. И. Крылову. О своем учителе
А. Ф. Кони говорил с особой теплотой: «…Память о Крылове — о Никите — сохранилась у его слушателей на всю жизнь; — воспоминание о даровитом и оригинальном наставнике неразрывно связывалось со светлыми представлениями о Московском университете — и часто где-нибудь в далекой глуши, за однообразною ежедневною работою, действовало благотворно, заставляя забывать серую действительность и перекоситься от будничных мыслей к широким историко-философским идеям и представлениям» («Никита Иванович Крылов» в сб. А. Ф. Кони, Очерки и воспоминания, СПб., 1906, стр. 234).
