Думаю, не я одна разгадала подлинный смысл происходившего: всем сотрудникам вокруг меня было явно не по себе. Все они смущенно отводили глаза и прятали головы за папками или компьютерами.
Фубуки той порой словно переломилась надвое. Опираясь худыми локтями на стол, она поникла головой, подперев лоб кулаками. Под шквалом сыпавшихся на нее словесных ударов ее хрупкая спина то и дело вздрагивала.
У меня хватило ума не послушаться своего первого благородного порыва и не ринуться на защиту коллеги. Это, без сомнения, только ухудшило бы положение жертвы, да и мое тоже. Однако и гордиться мне было нечем. Сохранить честь нередко помогает как раз безрассудство. И не лучше ли сделать глупость, чем поступиться честью? Я и сегодня краснею от стыда за то, что безрассудству предпочла благоразумие. Кто-то должен был вмешаться, а поскольку нечего было надеяться на остальных, мне надлежало пожертвовать собой.
Моя начальница никогда бы мне этого не простила и была бы не права. Но можно ли совершить большее преступление: оказаться свидетелем омерзительного зрелища и — промолчать? Что может быть хуже безропотного подчинения власти?
Стоило бы захронометрировать этот вице-президентский разнос. У палача был большой запас ругательств. И чем сильнее он распалялся, тем громче орал. Что подтверждало, если я еще кого-то не убедила, сексуальную подоплеку происходящего: подобно распутнику, которого возбуждает и подстегивает собственная разнузданность, вице-президент впал в полное неистовство, и его дикие крики, как удары хлыста, обрушивались на несчастную Фубуки.
Под занавес эта сцена обрела неожиданный и до боли трогательный поворот: наверное, так случается почти с каждой жертвой насилия, но в какой-то момент Фубуки уступила. Не знаю, все это слышали или только я одна, но до меня долетел тоненький голосок семилетней девочки, дважды пролепетавший:
— Окуру-на… Окуру-на…
Так маленькая девочка на своем детском языке обращается к разгневанному отцу, и это означает:
— Не сердись… Не сердись…
Никогда прежде Фубуки Мори не позволяла себе так обращаться к начальнику. Но мольбы ее были тщетны. Словно о пощаде молила газель, которую уже растерзал и наполовину сожрал кровожадный хищник. Кроме того, это было неслыханно с точки зрения непреложного закона о беспрекословном подчинении. Мне показалось, что, услышав этот детский жалобный голосок, господин Омоти слегка запнулся, после чего завопил с удвоенной силой, будто эта мольба доставила ему особое наслаждение.
В конце концов то ли чудовищу надоела его игрушка, то ли это тонизирующее упражнение пробудило в нем аппетит, и ему захотелось умять многослойный бутерброд с майонезом, но он повернулся и ушел.
В бухгалтерии воцарилась мертвая тишина. Никто, кроме меня, не осмеливался взглянуть на пострадавшую. Несколько минут она не могла двинуться с места. Когда она нашла в себе силы, чтобы подняться, она молча выбежала из комнаты.
Легко было догадаться, куда она скрылась. Куда бегут изнасилованные женщины? Туда, где течет вода, где можно выблевать пережитое, где меньше всего народу. В компании «Юмимото» местом, которое наилучшим образом отвечало этим требованиям, был туалет.
Именно там я совершила очередную ошибку.
Сердце подсказывало: я должна ее поддержать. Напрасно я вспоминала, как она меня унижала и оскорбляла, дурацкое сочувствие взяло вверх. Именно дурацкое, потому что в сто раз лучше было броситься на ее защиту в те минуты, когда над ней глумился Омоти. По крайней мере, я проявила бы мужество. А теперь, уже после этого надругательства, мое сочувствие выглядело глупым и запоздалым.
И все же я побежала за ней в туалет. Она была там и плакала над умывальником. Думаю, она даже не слышала, как я вошла. А я не придумала ничего умнее, как сказать:
— Фубуки, я вам так сочувствую! Мое сердце с вами. Я — с вами!
Я уже протягивала ей руку, трепеща от горячего желания поддержать ее в эту трудную минуту, когда увидела обращенный на меня враждебный взгляд. И услышала ее сдавленный от злобы голос:
— Как вы смеете? Как вы смеете?
Я снова оплошала, потому что принялась объяснять:
— Я не хотела вас обидеть. Мне хотелось выразить вам свои дружеские чувства…
Она с ненавистью оттолкнула мою руку, как турникет в метро:
— Заткнитесь! Убирайтесь вон отсюда!
Но я не убиралась, а стояла как вкопанная.
Она шагнула ко мне: в ее правом глазу пылала Хиросима, а в левом — Нагасаки. Если бы ей позволили меня убить, она не колебалась бы ни секунды.
Наконец до меня дошло, чего от меня ждут, и я убралась.
Вернувшись на свое место, я даже не пыталась изображать какую-либо деятельность, а весь остаток рабочего дня размышляла о собственной глупости. И тут было о чем подумать.
Фубуки жестоко унизили в присутствии коллег. Единственное, что ей удалось сберечь от поругания — ее последний бастион — были ее слезы. У нее хватило сил не заплакать перед нами.
А я, коварная, последовала за ней в ее убежище, чтобы увидеть ее рыдания. Никогда в жизни она не сможет допустить, не сможет поверить, что мною двигало не злорадство, а сочувствие, пусть даже глупое сочувствие.
Спустя час жертва вернулась на рабочее место. Никто на нее не смотрел. Она взглянула в мою сторону: в ее сухих глазах горела ненависть. Я прочитала в них: «А ты… ты только и ждешь своего часа».
Затем она принялась за работу, словно ничего не произошло, не мешая мне предаваться своим мыслям.
Было совершенно ясно: она не сомневается, что я воспользовалась случаем, чтобы отомстить ей. Она знает, что плохо обращалась со мной. Стало быть, я жажду мести. И только ради этого я устремилась в туалет — чтобы насладиться ее слезами.
Как мне хотелось разубедить ее, сказать: «Да, я вела себя глупо и нелепо. Но поверьте, я побежала за вами, потому что меня толкнула на это самая обычная, самая простая человечность. Еще недавно я и вправду была обижена на вас, но когда я увидела, как вас оскорбляют и унижают, вся моя обида прошла, и мне стало вас очень жаль. И вы, такая умная и все понимающая, неужели вы не догадываетесь, что ни одна живая душа на белом свете так не уважает вас, не восхищается вами и не подчиняется вам с большей радостью, чем я?»
Я никогда не узнаю, как бы она отреагировала, если бы я все это ей сказала.
На следующее утро лицо Фубуки выражало олимпийское спокойствие. «Вот и хорошо, она больше не переживает», — подумала я. И тут же услышала ее приказ:
— Вы получаете новое назначение. Следуйте за мной.
Я послушно вышла за ней в коридор.
В душе шевельнулась легкая тревога: куда же меня переводят? Что это за новое место? И куда мы идем? Дурное предчувствие усилилось, когда я поняла, что мы двигаемся в сторону туалета. Не может быть, успокаивала я себя. Мы сейчас свернем направо или налево и пойдем в другой отдел.
Но нет, мы не свернули ни вправо, ни влево. Фубуки прошествовала прямо в туалет.
«Наверное, ей захотелось уединиться со мной, чтобы объясниться по поводу вчерашнего», — подумала я.
Увы, я снова ошиблась. Бесстрастным голосом она объявила:
— Это ваш новый пост.
С невозмутимым видом и со знанием дела она показала, в чем заключаются теперь мои обязанности — движения ее при этом были четкими и энергичными. Отныне я должна менять несвежее и влажное полотенце на сухое и чистое, а также следить за наличием туалетной бумаги в кабинках — ради этого она доверила мне ключи от заветного шкафчика, где хранились бумажные сокровища, надежно спрятанные там от сотрудников «Юмимото».
Но гвоздь программы ждал меня впереди, когда красавица изящным жестом взяла щетку для мытья унитазов, чтобы — на полном серьезе — объяснить мне ее назначение (неужто она полагала, что мне оно неизвестно?). До сей минуты я даже вообразить себе не могла, что увижу эту богиню с подобным инструментом в руках. Тем более вручающей его мне как мой новый скипетр.
