Я хотел сказать, что, может быть, лучше еще раз попробовать вентери, но он опять уже не хотел ничего слышать.

Принесли бредень, разделись. Первый раз зашли на середину, где поглубже. Шагов двадцать прошли — бредень стал тяжелый, будто в него глины наклали. Я говорю:

— Наверно, мы водяной травы захватили. Володя шипит на меня:

— Молчи уж лучше! «Травы»! Сам ты трава!

Тут он с головой нырнул в воду. Вынырнул, отдышаться не может.

— Ф-фух, чуть не утонул! Тут яма! Хорошо, что бредень не упустил.

Прошли еще немного — он опять нырнул. На этот раз конец бредня выскользнул у него. Но он сейчас же его поймал.

— Ф-фух! Пойдем к берегу. Наверно, уже поймалось.

— Да где поймалось? Ты только и знаешь — нырять. Всю рыбу распугал!

Кое-как дотащились до берега. Я глянул — и не верю глазам своим. Как будто во сне: караси прыгают прямо через край. Стали выбирать — полное ведро! Зашли второй раз, Володя не успел даже понырять как следует, — опять полное ведро. А больше и класть не во что. Тогда мы решили так: это отнесем в бригаду, а про место никому не скажем. Надо будет — ночью придем, потихоньку половим, и — опять молчок.

В бригаде нас прямо на руках подкидывали. Ко мне десять человек приставали — сказать, где это место, но я молчал. А Володя сразу забыл про наш уговор и бухнул:

— Да вон там, в болоте. Их там видимо-невидимо!

Через три дня наше болото уже вычистили, только на развод оставили. Ну, ничего. Зато в бригаде мы теперь желанные гости. На комбайн нас пускают, когда захотим.

На бахчу

Это было давно, в старое время, еще когда я был маленький. Бабка у нас старая была, глухая. Она жила у дяди Антона и ничего не делала. Только чулки вязала да летом дом караулила, когда никого не было.

Вот раз дядя Антон пришел к нам утром и говорит:

— Марья, пускай твой Гришка на бахчу съездит с бабкой. Самим нам некогда, а одну ее пустить нельзя. Знаешь ведь, какая она, еще в овраг свалится.

Это он первый раз меня за делом посылал. Раньше он даже и о смотрел на меня. Все думал — я маленький, ничего не умею. Только когда напьется пьяный, придет бывало к нам и давай насмехаться надо мной, хозяйством дразнит:

— Ну, Григорий Тимофеич, как делишки насчет работишки? Хозяйство у вас больно огромадное, небось голова кругом идет. Сказывают, вы новую избу хотите ставить — может, возьмете меня плотником? Я по этому делу умею и возьму недорого. Вы как — тесом будете крыть аль железом?

Зимой у нас в избе холодно было, а топить нечем. Мамка жалела нас, что мы мерзнем, а я утешал ее:

— Ничего, мама, постой, вот я вырасту, тогда у нас все будет. А избу мы себе выстроим большую, теплую, под железом.

Должно быть, мамка разболтала про это дяде Антону, вот он и насмехался.

Когда он пришел за мной, я обрадовался. Думаю: «Ага, теперь сам просит! Погоди, еще не так будет. Еще в работники позовет. Вот увидит, как я умею работать, и позовет».

Мамка спрашивает:

— Как же они поедут? Ведь Гришка не был на бахчах нынче, дороги не знает.

— Да бабка знает, тыщу раз там была. Иль уж вовсе памяти решилась?

Я скорей надел фуражку и пошел с дядей Антоном. Пришли к ним. Он вывел кобылу Пеганку и хотел запрягать. Я говорю:

— Дядя Антон, ты не трожь, я сам все сделаю.

Он смеется:

— А ну, а ну, погляжу я, кто из вас кого запряжет: ты кобылу или кобыла тебя?

Я принес хомут и стал запрягать кобылу. Хомут был тяжелый, я думал — не надену его. Но тут мне помогла сама Пеганка. Только я наставил хомут как следует, она как сунет в него голову! Чуть с ног меня не сшибла — вот до чего умная. А смирная: я ей заправляю шлею под хвост, тормошу ее, дергаю, — другая бы лягнула или хоть убежала, а эта ничего. Стоит себе, дожидается, пока я все сделаю.

Таким же манером, сама почти, она зашла в оглобли. Я вставил один конец дуги, а другой перекинул на тот бок. Там тоже кое-как подтянул и закрепил гуж.

Теперь надо было затягивать супонь. Я попробовал, как большие, упереться ногой — нога недостает, высоко очень. Хотел так стянуть, руками — силы нехватает. А дядя Антон стоит, смотрит. Я бы не знаю, что сделал, чтобы затянуть эту супонь проклятую, а у меня ничего не выходит.

Дядя Антон подошел и говорит:

— Ладно, давай уж я затяну. Она тугая очень.

— Дядя Антон, ну постой же, что тебе жалко, что ли? Сказал я — сам все сделаю.

— Да некогда мне с тобой!

— Ну, еще немножко. Я сейчас, ты только погоди.

И я все-таки затянул! Уперся лбом в клещевину, замотал на обе руки супонь и давай тянуть. Клещевина давит мне лоб, из глаз у меня слезы катятся, а я, знай свое, — тяну. Когда обе клещевины сошлись, я захлестнул как надо супонь, потом подтянул чересседельник и полез по оглобле уздечку продевать. Дядя Антон сам принес мне вожжи.

— Ну, ты, Гришка, молодец! Из тебя, брат, добрый хозяин выйдет.

Я хотел тут же проситься к нему работать, но он сам сказал:

— Вот что. Мы нынче молотим. Лошадь мне нужна будет. Если ты скоро съездишь, то послезавтра я возьму тебя на мельницу. Только чтобы духом: одна нога там, другая здесь — понятно?

— Понятно.

— Ну, вот и хорошо. А там еще найдем работу. Будет, побаловался.

Пришла бабка, уселась на телегу и сидит. Дядя Антон открыл ворота. Я напоследок спросил:

— Сколько накладать? Для еды только или больше?

— Накладай больше, что зря лошадь гонять! Да смотри, зеленых не навали.

— Зачем зеленых, я знаю каких.

За воротами дядя Антон еще раз окликнул нас:

— А вы скорее, слышите?!

— Ладно! Мы духом: одна нога там, другая — тут.

Пеганка бежала рысью, как будто понимала, что надо скорее возвращаться. Я сначала держал наготове конец вожжей. Думал, если пойдет шагом, так подхлестну. Но она даже у Глиняного оврага, в горку, и то бежала рысцой.

Бабка сидела рядом со мной и шептала про себя. Пошепчет, пошепчет и засмеется. И опять шепчет. За Глиняным оврагом дорога расходится надвое. Я спросил:

— Бабушка, нам куда надо — налево или направо?

— Потрава? Какая потрава? Ты про что это говоришь?

— Я говорю, по какой дороге ехать: по этой или по той?

— А!.. Езжай по этой. Все одно приедем.

— Да бахча-то где? Там, что ли?

— Должно быть, там. Ну да, там.

Я повернул, куда она сказала. Ехали, ехали. Пеганка уставать начала. Я спрашиваю:

— Бабушка, далеко еще?

— Чего?

— Далеко еще до бахчи?

— Нет. Вот тут она, за лесочком.

— Тут и лесочка-то нет никакого!

— Е-есть… Как это ему не быть, должон быть.

— Да нету же, бабушка!

— А ты не бреши, родимец. Старого человека нехорошо обманывать, грех, да…

Я ей говорю — нет, а она свое твердит:

— Я тут эсколь годов езжу, и всегда лесок был, а теперь нету? Как же это без лесочка? Без него нельзя, никак нельзя. Да…

Я над самым ухом кричу ей:

— Бабушка, да ты погляди: ведь вот с этой стороны поле, да?

— Ну, поле.

— Ас этой тоже поле. И прямо все поле — вон аж до того бугорка, видишь?

— Вижу, зачем пе видать? Бугорок, он бугорок и есть.

— А где же лесок твой?

— Там он и есть, за бугорком. И бахча там.

Выехали за бугор — перед нами село какое-то. Навстречу мужик едет. Я спросил его, он говорит:

— Да вы не туда попали. Эка вас дернуло куда! В Осиповку заехали. Вам бы надо за Глиняным оврагом налево повернуть, а вы — направо.

Я упустил вожжи из рук. «Вот тебе, — думаю, — и духом съездили!»

Мужик рассказал нам, как надо ехать до бахчи. Я достал вожжи, и мы поехали назад. Я старался не смотреть на бабку: все равно ведь с ней ничего не сделаешь. Если бы это мальчишка был, ему бы хоть по затылку можно дать, а то — старуха, бабушка. А она всю дорогу бормотала себе под нос:

— Во-от. А то: «Лесочка нет». Кто же это его, волки слопали, что ли? Да я тут эсколь годов езжу, и всегда лесочек был. Без него как же? Нельзя без него…