Когда в тот же день принц де Конти от имени герцога де Лонгвиля уведомил собрание, что 15 сего месяца тот, не мешкая более, выступит из Руана с семью тысячами пехотного и тремя тысячами конного войска и двинется прямо в Сен-Жермен, Парламент принял это сообщение с неописанным восторгом и просил принца де Конти еще поторопить герцога де Лонгвиля 171.
Десятое марта. Депутата нормандского парламента Мирона, явившегося во Дворец Правосудия от имени герцога де Лонгвиля сообщить палатам, с какою великою радостью принял письмо и указ парижского Парламента парламент Ренна, который ждет лишь прибытия герцога де Ла Тремуя, чтобы объявить решение о совокупных действиях против общего врага, — так вот этого самого Мирона, который произнес описанную речь и прибавил, что Ле-Ман, также объявивший себя сторонником партии, послал гонцов к герцогу де Лонгвилю, все собрание единодушно благодарило как глашатая самых добрых вестей.
Одиннадцатое марта. Посланец герцога де Ла Тремуя попросил аудиенции у Парламента и предложил ему от имени своего господина восемь тысяч пехотинцев и две тысячи конников — они, по его уверениям, могли быть готовы к выступлению через два дня, при условии если Парламент благоволит разрешить герцогу де Ла Тремую завладеть налогами, поступившими в казну в Пуатье, Ниоре и других городах, поддержкою которых он уже заручился. Парламент изъявил ему горячую благодарность, одобрил все его действия, предоставил неограниченное право распоряжаться королевской казною и просил поторопиться с вербовкой солдат.
Посланец Ла Тремуя еще не покинул Дворец Правосудия, когда президенту де Бельевру, который сообщил Парламенту, что Первый президент настоятельно просит заново выслать ему полномочия для участия в совещании, ибо принятое накануне постановление предписывало ему и остальным депутатам прервать переговоры, так вот, президенту де Бельевру пришлось выслушать в ответ, что полномочия эти высланы будут не прежде, нежели в город доставят обещанную пшеницу.
Вскоре после того житель Реймса Ролан, который нанес личные оскорбления наместнику Короля в Шампани, маркизу де Ла Вьёвилю, и изгнал его из города, потому что тот объявил себя сторонником Сен-Жермена, принес Парламенту жалобу на должностных лиц, предавших [177] его за эти действия суду. Все собрание одобрило его поступок и обещало ему всяческую защиту.
Вот какой пыл охватил партию, и вы, верно, полагаете, что потребно было хотя бы известное время, чтобы он поохладел и можно было заключить мир. Ничуть не бывало. Мир был заключен и подписан в Рюэле в тот же день, заключен и подписан 11 марта депутатами, которые 10 марта просили новых полномочий, ибо прежних они были лишены теми самыми депутатами, которым в этих полномочиях было отказано. Вот как разрешились все противоречия. Потомкам нашим трудно будет поверить в подобную развязку, но современники примирились с нею в четыре дня.
Едва г-н де Тюренн объявил себя нашим сторонником, двор стал склонять на свою сторону военачальников с куда большим рвением, нежели прежде, но не добился успеха, во всяком случае в том смысле, какого желал. Герцогиня де Монбазон, осаждаемая во многих отношениях Винёем, обещала герцога де Бофора Королеве, но Королева понимала, что той трудно будет предоставить его двору, если я не приму участия в сделке. Ла Ривьер уже не выказывал прежнего пренебрежения герцогу д'Эльбёфу, но что мог сделать д'Эльбёф? К маршалу де Ла Моту подступиться можно было только через посредство герцога де Лонгвиля, но старания Анктовиля так же мало помогли успеть в этом двору, как нам — усилия Варикарвиля. После решительного шага своего брата герцог Буйонский стал выказывать более склонности договориться с двором, и Вассе, который, сколько мне помнится, командовал его кавалерийским полком, различными путями дал знать об этом в Сен-Жермен; но требования, им заявленные, оказались чрезмерно велики; однако они и не могли быть другими, ибо оба брата, сознавая свою силу, не склонны были удовлетвориться малым. Колебания Ларошфуко не нравились Ла Ривьеру, который к тому же находил, как Фламмарен уверял г-жу де Поммерё, что соглашение с принцем де Конти ничего не стоит в будущем, если его не подтвердит также принц де Конде, а Принц отнюдь не расположен был уступать кардинальскую шапку своего брата. Я же на посулы, сделанные мне через г-жу де Ледигьер, отвечал так, что двор не мог надеяться легко меня уломать.
Словом, кардинал Мазарини увидел, что все пути, ведущие к переговорам, к которым он питал страсть неистовую, закрыты или преграждены, хотя обстоятельства вынуждали даже тех, кто не был склонен к переговорам, усердно их домогаться, ибо и впрямь расположение духа во всем королевстве не оставляло иного выхода. Эта, с позволения сказать, напрасность переговоров в конце концов принесла двору более пользы, нежели могли принести самые искусные переговоры, ибо она не мешала двору их вести, поскольку Кардинал по натуре своей не способен был от них отказаться, но, однако, содействовала тому, что, вопреки своему обыкновению, Мазарини не положился всецело на переговоры; отвлекая ими наших генералов, он тем временем послал Эрлаху восемьсот тысяч ливров, которые отняли у г-на де Тюренна его армию, и вынудил [178] депутатов Рюэля подписать мир наперекор приказаниям их корпорации. Принц де Конде говорил мне, что это он распорядился выслать восемьсот тысяч ливров, и, кажется, даже прибавил, что сам ссудил их для этой цели — но этого я в точности не помню 172.
Что до заключения мира в Рюэле, президент де Мем впоследствии неоднократно рисовал мне его единственно как плод сговора, состоявшегося в ночь с 8 на 9 марта между ним и Кардиналом; Кардинал объявил, будто ему доподлинно известно, что герцог Буйонский желает начать переговоры не прежде, чем виконт де Тюренн окажется в двух шагах от Парижа и испанцев, а стало быть, может потребовать себе половину королевства. «Спасение в одном, — ответил президент де Мем, — назначить коадъютора кардиналом». — «Этот еще опаснее герцога, — возразил Мазарини, — про того мы, по крайней мере, знаем, в каком случае он согласится вести переговоры, а этот будет требовать только общего мира». — «Если так, — сказал тогда президент де Мем, — мы должны принести себя в жертву спасению государства, мы должны подписать мирный договор, ибо после того, что Парламент совершил сегодня, ничто его более не удержит, и он может завтра же нас отозвать. Если действия наши будут осуждены, мы рискуем всем: перед нами закроют ворота Парижа, нас будут судить, обвинив в нарушении долга и в измене; от вас зависит составить такие условия, какие помогут оправдать наше поведение. Вам самому это на руку, ибо если условия будут разумными, мы найдем способ представить их в выгодном свете, чтобы заткнуть рот возмутителям; впрочем, предлагайте какие угодно условия, я подпишу их и тотчас отправлюсь к Первому президенту сказать, что нахожу такой поступок правильным и не вижу другого средства спасти монархию. Если оно принесет успех, у нас настанет мир, если действия наши будут оспорены, мы все же ослабим мятежников и все беды падут лишь на нашу голову».
Рассказывая мне то, что я вам здесь изложил, президент де Мем прибавил, что решиться заключить мир толкнуло его кипение умов в Парламенте 8 числа, планы г-на де Тюренна и то, что Кардинал рассказал ему о наших с герцогом Буйонским намерениях; постановление от 9 марта, которым депутатам предписывалось прервать совещание, пока в Париж не будет доставлена обещанная пшеница, поддержало его решимость; волнение в народе 10 марта еще ее укрепило, и он, хотя и с большим трудом, убедил Первого президента совершить этот шаг. Президент де Мем сопроводил свой рассказ такими подробностями, что я ему поверил. Покойный герцог Орлеанский и принц де Конде, которых я расспрашивал об этом, утверждали, однако, что упорство, с каким Первый президент и президент де Мем 8, 9 и 10 марта отстаивали некоторые статьи договора, никак не согласно с решением, будто бы принятым президентом де Мемом уже 8 марта. Лонгёй, бывший одним из депутатов, не сомневался в том, что президент де Мем говорит правду, и даже тщеславился тем, будто все понял одним из первых; это подтвердил и кардинал Мазарини, с которым я беседовал после войны, — он, однако, приписывал себе честь [179] решения, «которое, — присовокупил он, — само по себе могло быть весьма опасным, не разгадай я ваши с герцогом Буйонским замыслы. Я знал, что вы не хотите губить Парламент руками народа, а герцог всего более желает дождаться своего брата». Вот что сказал мне кардинал Мазарини во время одного из тех притворных перемирий, какие мы иногда заключали друг с другом. Быть может, он рассуждал так задним числом, не знаю; знаю, однако, что пожелай герцог Буйонский мне поверить, ни он, ни я не дали бы Кардиналу повода оказаться столь проницательным.
