Возвращаюсь, однако, к тому, о чем вел речь, то есть к тому, что я говорил герцогу и герцогине Буйонским в ту минуту, когда нас прервал нарочный виконта де Тюренна, выслушанный нами с радостью, какую вам нетрудно вообразить.

«На мой взгляд, если испанцы обяжутся дойти до Понтавера и не двигаться далее этого места, не получив на то нашего согласия, мы можем без опасений обязаться сложить оружие не ранее, чем будет заключен общий мир, при условии, что и они сдержат слово, данное ими Парламенту — предоставить этот вопрос его судейству. Слово это — пустая болтовня, но нам она на руку, ибо нам не составит труда обратить ее в нечто надежное и вещественное. Еще четверть часа назад я был против того, чтобы так далеко заходить в отношениях с испанцами — когда появился гонец от господина де Тюренна, я как раз намеревался предложить вам [165] выход, который, на мой взгляд, удовлетворил бы их гораздо менее. Но поскольку, судя по полученному нами известию, господин де Тюренн уверен в своих войсках, а двор не располагает войском, какое могло бы ему противостоять, кроме тех отрядов, что осаждают нас в Париже, я убежден: мы можем спокойно согласиться на это условие, по вашим словам, желанное для испанцев — более того, если бы сами они до него не додумались, нам следовало бы вынудить их его потребовать. Партия наша обладает двумя преимуществами, весьма значительными и редкими. Первое из них состоит в том, что выгоды наши — общие и частные, вполне согласны друг с другом, а это случается далеко не всегда. Второе — в том, что пути к достижению этих выгод уже очень скоро сходятся и сливаются в один, а это случается еще реже. Истинная и надежная польза общества состоит в наступлении общего мира, польза народа — в облегчении его бедствий, польза корпорации — в восстановлении порядка, ваша польза, сударь, польза всех остальных и моя собственная — в том, чтобы содействовать всему мною перечисленному и содействовать таким образом, чтобы мы оказались и казались всеобщими благодетелями 164. Все прочие выгоды связаны с этою, и, чтобы добиться их, следует, на мой взгляд, показывать, что мы ими пренебрегаем.

Мне нет надобности лукавить. Как вам известно, я гласно объявил о том, что лично для себя не ищу никакой корысти в этом деле, и я сдержу слово до конца. Вы в другом положении. Вы хотите получить Седан — вы имеете на то право. Герцог де Бофор желает стать адмиралом — у него есть на то причины. У герцога де Лонгвиля свои притязания — на здоровье. Принц де Конти и герцогиня де Лонгвиль не желают больше зависеть от принца де Конде — они более не станут от него зависеть. Но, чтобы достигнуть всех этих целей, на мой взгляд, должно прежде всего не помышлять ни об одной из них, а стремиться лишь к заключению общего мира, быть и в самом деле готовыми принести все в жертву этому благу — оно столь велико, что каждый непременно обретет в нем много более того, чем ему пожертвует; завтра же подписать с испанскими посланцами самые положительные и священные обязательства, какие только можно измыслить; присовокупить, дабы еще более угодить народу, к статье о мире статью об изгнании Мазарини, как его заклятого врага; ускорить приход эрцгерцога в Понтавер и виконта де Тюренна в Шампань; не теряя ни минуты предложить Парламенту то, что дон Хосе де Ильескас уже предложил ему в отношении общего мира; вынудить его принять угодное нам решение, что он не преминет сделать, уяснив наше могущество, и приказать депутатам в Рюэле добиться от Королевы, чтобы она назначила место для переговоров об общем мире, или на другой же день вернуться в Париж, дабы занять свои места в Парламенте. Я не теряю надежды на то, что двор, доведенный до последней крайности, согласится на переговоры — тогда, не правда ли, что может лучше послужить к вящей нашей славе? Знаю, если двор на это решится, испанский король не станет, как обещал, взывать в этом деле к нашему судейству, однако я знаю и другое: [166] то, что я недавно назвал пустой болтовней, вынудит все же испанских министров соблюсти внешние приличия, а это непременно окажется весьма выгодным для Франции. Если же двор будет настолько слеп, что отвергнет мирные переговоры, сможет ли он держаться своего отказа долее двух месяцев? Разве провинции, которые уже бурлят, не выступят к тому времени на нашей стороне? И разве армия принца де Конде способна выстоять против испанской армии, армии господина де Тюренна и нашей? Соединенная мощь двух последних избавляет нас от опасений, какие мы имели и должны были иметь в отношении чужеземных войск. Они будут более зависеть от нас, нежели мы от них; мы подчиним себе Париж собственными силами тем более верно, что станем действовать через Парламент, — он и будет тем посредником, с помощью которого мы удержим в руках народ, ибо народ всегда надежнее обуздать чужими руками по причинам, какие я вам уже неоднократно излагал.

Выступление господина де Тюренна — единственный путь, могущий привести нас к тому, о чем мы не смели и мечтать, а именно: к союзу Испании с Парламентом для нашей защиты. Благодаря выступлению виконта условие испанской стороны насчет общего мира становится сбыточным и исполнимым. Выступление его облегчает нам возможность действовать, оно позволяет нам увлечь за собой Парламент — без него ни одно наше предприятие не будет основательным, совокупно с ним все предпринятое нами будет надежно, по крайней мере, в одном отношении; но увлечь Парламент возможно и полезно лишь в данную минуту. Первый президент и президент де Мем сейчас в отъезде, а в их отсутствие нам куда легче заставить Парламент принять угодное нам решение. Если они добросовестно исполнят то, что Парламент предпишет им постановлением, которое мы заставим огласить и о котором я уже упоминал, мы добьемся своего и сплотим корпорацию ради великой цели — общего мира. Если же двор будет упорствовать, отвергая наше предложение, а приверженные ему депутаты не пожелают следовать по нашим стопам и побоятся разделить нашу участь, подобно магистратам, уже высказавшимся в этом духе, мы и тогда останемся в выигрыше, хотя и в другом смысле: мы останемся едины с общею массою Парламента, а те окажутся его предателями; палаты тем более будут в нашей власти. Таково мое мнение, я готов подписать его и представить Парламенту, при условии, однако, что вы не упустите благоприятной минуты, при которой оно только и может быть разумным, ибо если господин де Тюренн изменит свой план прежде, чем я обнародую свое предложение, я стану возражать против него с тем же пылом, с каким ныне его защищаю».

Герцогиня Буйонская, которая до сих пор укоряла меня в излишней осторожности, была в высшей степени поражена моим замыслом; усмотрев в нем величие, она нашла его превосходным. Но супруг ее, которого я часто восхвалял в глаза за то, что он ставит справедливость превыше своей выгоды, возразил мне: «Вы измените своему обыкновению восхвалять меня, когда выслушаете то, что я намерен вам сказать. Предложение [167] ваше прекрасно, я согласен даже, что оно исполнимо, но я утверждаю, что оно пагубно для интересов частных лиц, и сейчас докажу вам это в немногих словах. Испания пообещает нам все и ничего не исполнит, если мы пообещаем ей вступить в переговоры с двором только на условиях общего мира. Этот мир — единственная ее цель, она предаст нас, едва сможет его добиться, а если мы вдруг совершим смелый шаг, какой вы предлагаете, она непременно добьется мира в две недели, ибо Франция не преминет заключить его, и притом со всею поспешностью; это будет тем более легко, что мне известно из верных рук: испанцы стремятся достигнуть мира любой ценой и согласны даже на условия столь для них невыгодные, что вы были бы удивлены. Беря это во внимание, в каком положении окажемся мы назавтра после того, как мы заключим общий мир или, лучше сказать, будем содействовать его заключению? Мы покроем себя славой, согласен, но разве слава эта помешает нам стать предметом ненависти и ярости двора? И разве Австрийский дом пожелает снова взяться за оружие, когда четыре месяца спустя нас с вами арестуют? Вы возразите мне, что мы можем оговорить с Испанией условия, которые оградят нас от подобных покушений, но, полагаю, я предвосхищу ваши возражения, наперед уведомив вас: Испанию так одолевают внутренние ее заботы 165, что она, ни минуты не колеблясь, принесет в жертву мирному договору самые торжественные клятвы, какие сможет нам дать; я не знаю средства против этой опасности, тем более что не уверен даже в том, удастся ли нам разделаться с Мазарини; но и в случае удачи обеспечит ли это нашу собственную безопасность? Если Испания не сдержит данного нам слова добиваться его изгнания, что ожидает нас? Разве слава, какую принесет нам водворение мира, искупит в глазах народа, чья исступленная ненависть к Кардиналу вам известна, что мы сохранили в его должности министра, ради низвержения которого взялись за оружие? Но пусть даже слово, данное нам, сдержано и Кардинал отрешен от власти, разве нам все равно не грозит месть Королевы, злопамятство принца де Конде, и все кары, которые оскорбленный двор может обрушить на нас за нами содеянное? Истинная слава — слава длительная, скоротечная слава — всего лишь дым, а та, которою покроет нас общий мир, принадлежит к числу самых мимолетных, если мы не подкрепим ее опорою, позволяющею нам прослыть людьми не только благонамеренными, но и мудрыми. Превыше всего я восхищаюсь вашим бескорыстием, и, вам известно, я ценю его как должно, но, уверен, вы не одобрили бы моего, если бы оно простиралось так далеко, как ваше. Благоденствие вашего дома обеспечено, взгляните на положение моего — подумайте о бедственных обстоятельствах, в каких находится присутствующая здесь дама, ее супруг, их дети».