Господин д'Обиньи из рода Стюартов отличился в этом случае своей стойкостью в той же мере, в какой престарелый Вентадур обнаружил слабодушие. Словом, мои главные викарии вновь мужественно взяли в свои руки бразды правления в епископстве, и кардинал Мазарини принужден был послать им именной указ, чтобы во второй раз отозвать их из Парижа и принудить явиться ко двору. Я расскажу вам, к чему привело это насилие, но сначала упомяну об обстоятельстве, примечательном тем, что оно, по-моему, и составляет самое горькое из последствий, неразлучных с опалой.
Письмо, полученное мной из Парижа некоторое время спустя после начала конклава, принудило меня незамедлительно послать туда Мальклера. В письме этом, написанном Комартеном, говорилось, что [645] Нуармутье ведет переговоры с двором через г-жу де Шеврёз и Лега; герцогиня уверила Кардинала, что Нуармутье будет защищать меня только для виду и не сделает ни шагу против Кардинала, а Мазарини объявил герцогине, что Лег никогда не вступит в должность капитана гвардии Месьё, пожалованную ему после ареста принцев, пока Король не уверится в совершенной преданности ему Мезьера и Шарлевиля; Нуармутье послал Лонгерю, наместника Короля в Шарлевиле, заверить двор не только от своего имени, но и от имени виконта де Ламе в том, что оба они будут во всяком случае оставаться в бездействии, пока стороны не договорятся о самом главном; новости эти сообщила г-жа де Ледигьер, которая, судя по всему, узнала их от маршала де Вильруа, и должно им верить. Дело это, как видите, заслуживало размышления, и вывод, к какому я пришел, а также необходимость позаботиться о средствах к существованию побудили меня, как я уже сказал, послать во Францию Мальклера с приказанием объяснить моим друзьям, что большие мои расходы, которые они находят излишними, вызваны надобностью, ими не понятой, и постараться убедить Нуармутье и Ламе не примиряться с двором до избрания папы. Я имел уже много причин надеяться, что папой станет Киджи, и так верил в его готовность печься об интересах Церкви и в его благодарность ко мне, что почти не брал в расчет эти крепости 67, видя в них только средство показать Мазарини, что я согласен, чтобы комендант их примирился с двором, ибо все надежды на восстановление моих прав возлагаю на одного только Его Святейшество. Прибыв в Париж, Мальклер убедился, что сообщение, полученное мной, было более нежели верным; Комартен постарался даже отговорить его от поездки в Шарлевиль, ибо находил, что Мальклер только потеряет время даром и, засвидетельствовав свое почтение Нуармутье, уедет ни с чем. Епископ Шалонский, которого Мальклер повстречал в дороге, пытался удержать его теми же соображениями, но Мальклер во что бы то ни стало хотел исполнить мой приказ. Проезжая через Монмирай, он был узнан людьми г-жи де Нуармутье и принужден с нею увидеться. У него достало хитрости уверить ее, будто лавина доводов, какие она на него извергла, доказывая, что Мальклеру незачем видеться с ее мужем, его убедила. Невинной этой уловкой он исправил свою оплошность, которая, принимая во внимание нрав упомянутой дамы, легко могла привести его в Бастилию. Он увиделся с Нуармутье и с Ламе, не доезжая одного лье до Мезьера, у дворянина по имени д'Одре. Первый твердил лишь о том, как он обязан герцогине де Шеврёз, какая необыкновенная дружба царит между ним и Легом и сколько у него причин быть в обиде на меня — вечная песня всех неблагодарных. Второй заверил Мальклера в самых добрых ко мне чувствах, но в то же время объяснил, как трудно отделить ему свои интересы от интересов Нуармутье или, лучше сказать, как трудно ему вести отдельную от того политику, принимая во внимание расположение двух крепостей, поскольку и впрямь одна немного значит без другой. Словом, Мальклер, который просил уже от моего имени лишь об одном — отложить примирение с двором до [646] выборов нового папы, услышал в ответ от Нуармутье только насмешки насчет того, что он, Мальклер, поверил-де ложным слухам, какие я распускаю, пытаясь убедить всех, будто Киджи будет избран конклавом. Мальклер возвратился в Париж, где от епископа Шалонского узнал об избрании папы Александра.
Вам нетрудно представить, какие надежды это известие породило в моих друзьях, извещенных мной о происшедшем через Мальклера. Вам нетрудно также вообразить, как горько сокрушался Нуармутье о своей поспешности. Он заключил соглашение с Кардиналом вскоре после своего разговора с Мальклером и явился в Париж пожинать его плоды. Но, едва он узнал, что Киджи и в самом деле избран папой, он пожелал увидеть Мальклера. Он проведал, что тот еще в Париже, хотя друзья мои, не доверявшие герцогу по причине его болтливости и переметчивости, убеждали Нуармутье, что тот уже уехал; герцог, однако, ухитрился догнать Мальклера в Сент-Антуанском предместье и добиться с ним свидания. Он лез из кожи вон, стараясь объяснить или, лучше сказать, прикрасить причины, побудившие его поторопить договор с Мазарини; он не скрыл, в какое отчаяние повергает его то, что он не согласился на мою просьбу ненадолго отсрочить этот союз. И речи его, и лицо выражали угрызения совести. Я уже не был более бесчестным тираном, готовым принести всех друзей в жертву своему тщеславию и прихотям. Речь шла уже только о нежных чувствах, какие он ко мне питает, о том, что они с герцогиней де Шеврёз и Легом будут изыскивать способ воистину примирить меня с двором, и о том, что он надеется достигнуть этого без труда. В заключение он горячо уговаривал Мальклера взять десять тысяч экю, с помощью которых, принимая во внимание мою отчаянную нужду в деньгах, Нуармутье надеялся загладить в моих глазах и в общем мнении жестокую вину передо мной. Мальклер отказался принять десять тысяч экю, хотя друзья мои уговаривали его взять деньги. Они написали об этом мне, настаивая на своем, но меня не убедили; я и по сей день доволен этим своим поступком. Нет на свете ничего прекраснее, нежели оказывать благодеяние тем, кто тебя предал, но нет, на мой взгляд, ничего более постыдного, нежели принимать благодеяния от предателей. Хотя друзья мои находили, что не должно было отвергать деньги Нуармутье, поскольку он предложил их сам, они почитали неприличным обращаться с просьбою о них к другим лицам, поскольку по соображениям политическим находили нужным открыто ликовать по случаю избрания Киджи. Они из собственных средств собрали сумму, могущую покрыть самые неотложные и необходимые издержки, и Мальклер возвратился в Рим, где, заверяю вас, не услышал от меня ни слова упрека за то, что отверг деньги Нуармутье.
Поведение Нуармутье — характеристический образчик поведения, какому неизменно следуют те, кто предает своих друзей, впавших в немилость. Прежде всего они стараются под рукой пустить в обществе слух о том, что они якобы недовольны теми, кому собираются изменить. Затем они силятся по возможности преуменьшить то, чем они им обязаны. Для [647] этой цели всего полезнее прикидываться благодарным другим — тем, чья дружба не может им повредить. Таким способом они отвлекают мимолетное внимание, с каким большинство людей относится к неблагодарности, когда она не задевает их самих, и подменяют истинную признательность мнимой. Правда, всегда находятся люди более проницательные, которые не даются в обман; так, например, я помню, что Монтрезор, которому я при аресте принцев помог получить аббатство, приносящее двенадцать тысяч ливров дохода, сказал однажды в доме у графа де Бетюна, что он обязан этим г-ну де Жуайёзу 68; принц де Гемене возразил ему: «А я и не знал, что г-н де Жуайёз раздавал в том году бенефиции». Нуармутье, чтобы оправдать свою неблагодарность, поступил так, как Монтрезор поступил из одной лишь приверженности своей к г-ну де Гизу. По этой причине я простил неблагодарность Монтрезора, неблагодарность же Нуармутье меня и впрямь глубоко задела. Единственное средство уберечься от такого рода разочарований, которые во времена опалы горше самой опалы, — творить добро ради самого добра. Это средство самое надежное: дурной человек неспособен к нему прибегнуть, ибо совет следовать ему преподает нам лишь чистейшая добродетель. А человеку благородному оно дается легко, ибо в побуждениях, толкающих его творить добрые дела, требования совести естественно соединяются с соображениями дружбы. Однако возвращаюсь к тому, что произошло в эту пору в моей епархии.
