Вот что я мог бы возразить тем, кто порицал меня за мою затею; я прошу их об одном — заглянуть в собственную душу и ответить по совести, поверили ли бы они, что давняя моя речь против кардинала Мазарини, произнесенная в присутствии всего Парламента на другой день после битвы при Ретеле 632, увенчается таким успехом, каким она увенчалась, предложи я им произнести ее за четверть часа до этого успеха. Я уверен, что таково свойство почти всех великих предприятий; уверен также, что зачастую в них должно рисковать, и тем более уверен, что в этом случае риск был оправдан, ибо на худой конец мы совершили бы дело, которое вызвало бы шум и которое я решительно продолжил бы при обстоятельствах благоприятных, а если бы почва оказалась более зыбкой, нежели я предполагал, я действовал бы осмотрительно и сдержанно; ибо я намеревался явиться в Париж, всемерно выказывая дух миролюбия, объявить в Парламенте и в Ратуше, что я прибыл для того лишь, чтобы вступить в свои обязанности архиепископа, и впрямь сделать это в моем храме; поглядеть, какое действие окажет это на народ, взволнованный множеством событий, ибо Аррас осажден был в ту пору принцем де Конде 633. Увидев меня в Париже, Король не предпринял бы своего наступления в Аррасе, сторонники Принца, которых немало было в Париже, без сомнения, присоединились бы к моим друзьям; бегство канцлера и Сервьена нагнало бы страху на мазаринистов; тайное пособничество Первого президента де Бельевра также дало бы мне перевес. Первый президент Счетной палаты Николаи говорил мне позднее, что, поскольку в моем деле были нарушены все формальности, его собратья не колебались бы ни минуты, чтобы, насколько от них зависело, подтвердить мои права на архиепископство. Сделав первые шаги, я узнал бы, как далеко мне должно и можно зайти потом. Если бы, как я уже сказал, я встретил на своем пути препятствий более, нежели предполагал, мне пришлось бы немного отступить, придать делу характер исключительно церковный, и, утвердившись в своей епархии, удалиться в Мезьер, куда двести конников сопроводили бы меня совершенно беспрепятственно, поскольку войска Короля были далеко. В крепости находился виконт де Ламе; и даже сам [581] Нуармутье, хотя он, как вы видели выше, под рукой сговорился с двором, принужден был бы обойтись со мною как нельзя более предупредительно, во-первых, чтобы не покрыть себя совершенным уж позором в глазах всего света, во-вторых, ради собственной выгоды, ибо Шарлевиль и Монт-Олимп ничего не стоят без поддержки Мезьера. По выходе моем из Венсенна Нуармутье в некотором роде даже возобновил со мной прежнюю дружбу; полагая, что я со дня на день получу свободу, он воспользовался этой минутой, чтобы со мной примириться, и послал ко мне Браншекура, пехотного капитана, служившего в гарнизоне Мезьера. Капитан доставил мне письмо, подписанное Нуармутье и виконтом де Ламе: оба писали ко мне так, словно всегда были, остаются и до конца жизни останутся моими приверженцами. В отдельной записке виконт уведомлял меня, что герцог де Нуармутье, как никогда прежде, тщится показать мне свою преданность, дабы искупить прошлое пылким рвением, которое в нынешних обстоятельствах уже не может более, по крайней мере по его суждению, рассорить его с двором. Мезьер немногого стоит без Шарлевиля и Монт-Олимпа, а стало быть, я не мог предпринять оттуда сколько-нибудь важного дела, поскольку не доверял Нуармутье, однако я всегда мог бы там укрыться, а в случае, о каком я повествую, это и было для меня всего важнее. План мой рухнул в мгновение ока, хотя все пружины, какие надлежало пустить в ход для его исполнения, работали исправно.

Я бежал из крепости в субботу, 8 августа, в пять часов пополудни; дверца маленького сада захлопнулась за мною словно бы сама собой; верхом на палке 634 я благополучно спустился по стене бастиона в сорок футов высотой. Лакей по имени Фромантен, который служит у меня и поныне, отвлек внимание караульных, поднеся им вина. Они отвлеклись и сами, заглядевшись на якобинского монаха, который купался в реке, да к тому же еще стал тонуть. Часовой, стоявший в двадцати шагах от меня, но там, откуда он не мог меня настигнуть, выстрелить не решился, — заметив, что он навел на меня свой мушкет, я крикнул: «Если ты выстрелишь, я велю тебя повесить»; на допросе он признался, что, услышав эту угрозу, вообразил, будто маршал со мной в сговоре. Два молоденьких пажа, купавшиеся в реке, увидя, как я скольжу по веревке, закричали, что я сбежал, но на их вопли никто не откликнулся — подумали, что они зовут на помощь тонущему якобинцу. Четверо моих дворян в урочный час поджидали меня внизу равелина, делая вид, будто поят своих лошадей, собираясь на охоту. Я сам оказался в седле, прежде чем поднялась хоть малейшая тревога, и, поскольку по дороге от Нанта до Парижа меня ждали сорок две подставы, я непременно прибыл бы в столицу во вторник с зарей 635, если бы не происшествие, которое, можно сказать, роковым образом повлияло на всю дальнейшую мою судьбу. Но прежде, чем рассказать вам о нем, я хочу упомянуть об обстоятельстве, важном в том смысле, что оно показывает, как опасно полагаться на шифр.

Мы с принцессой Пфальцской пользовались шифром, который прозвали непроницаемым, уверенные в том, что его нельзя прочесть, не [582] зная слова, служащего к нему ключом. Мы полагались на него настолько безоглядно, что с его помощью не обинуясь сообщали друг другу самые важные и сокровенные тайны, доверяя их простым гонцам. Этим самым шифром сообщил я Первому президенту, что побег мой назначен на 8 августа; тем же шифром Первый президент уведомил меня, чтобы я бежал ни на что не глядя; тем же шифром отдал я распоряжения, необходимые для устройства моих подстав, и тем же шифром Аннери и Лайево уговорились со мной о том, в каком месте должны присоединиться ко мне дворяне Вексена, чтобы сопроводить меня в Париж. Принц де Конде, у которого на службе состоял один из самых искусных в мире отгадчиков тайнописи — его, помнится, звали Мартен, — шесть недель продержал у себя в Брюсселе этот шифр и вернул мне его, признав, что Мартен подтвердил: прочитать его нельзя. Вот, казалось бы, неоспоримое доказательство достоинств шифра, но недолго спустя он был разгадан. Жоли, который, хотя и не знал шифровального ремесла, поразмыслив, нашел к нему ключ и представил его мне в Утрехте, где я в ту пору находился 636. Простите мне это маленькое отступление, быть может небесполезное. Возвращаюсь к своему повествованию.

Вскочив в седло, я помчался в направлении Мова, городка, расположенного, если не ошибаюсь, в пяти лье от Нанта, у самой реки, где по уговору должны были ждать меня герцог де Бриссак и шевалье де Севинье с лодкой, для переправы на другой берег. Конюший герцога де Бриссака, Ла Ральд, скакавший впереди меня, посоветовал мне сразу пустить лошадь в галоп, чтобы солдаты маршала не успели закрыть ворота в конце маленькой улочки предместья, которые мы непременно должны были миновать и где стояла стража. У меня была великолепнейшая лошадь, она обошлась де Бриссаку в тысячу экю. Я, однако, не отпускал поводья, потому что дорога была скверная и скользкая; но тут один из моих дворян, по имени Буагерен, крикнул мне, чтобы я держал наготове пистолет, ибо он заметил двух гвардейцев маршала, и, хотя они не обращали на нас никакого внимания, я и в самом деле выхватил пистолет; я приставил его к виску того из солдат, что оказался ближе ко мне, чтобы помешать ему схватить под уздцы мою лошадь, но тут солнце, стоявшее еще довольно высоко, заиграло на металле пистолета; яркая вспышка испугала мою лошадь, чуткую и сильную, она сделала резкий скачок и рухнула как подкошенная. Я отделался переломом плеча, которое ушиб о воротный столб. Один из моих дворян, по имени Бошен, поднял меня, вновь усадил на лошадь, и, хотя я страдал от ужаснейших болей и время от времени дергал себя за волосы, чтобы не лишиться чувств, я проделал пять лье, уйдя от преследования Командующего артиллерией 637, который во весь опор гнался за мной, в сопровождении, если верить песенке Мариньи, всех рогоносцев Нанта. В условленном месте меня ждали с лодкой де Бриссак и де Севинье. Шагнув в нее, я упал замертво; меня привели в чувство, плеснув в лицо водой. На другом берегу я хотел сесть на лошадь, но силы мне изменили, и пришлось де Бриссаку устроить мне убежище в [583] огромном стоге сена, поручив меня попечениям дворянина по имени Монте, державшего меня на коленях. Де Бриссак взял с собой Жоли, — из всех провожатых у меня остались только он и Монте, ибо лошади трех остальных выбились из сил. Де Бриссак направился прямо в Бопрео 638 с намерением собрать там дворян, чтобы вызволить меня из моего стога.