Мы основательно разобрали вопрос, обсудили подробно, кому отдать предпочтение — д'Окенкуру или де Ла Мейере, из коих надлежало сделать выбор, уговорились обо всем, и г-н де Бельевр со слезами на глазах покинул Венсеннский замок, сказав Праделю: «Его упорство непобедимо, я в отчаянии. Помехой тут не архиепископство. Им он не дорожит. Он находит, что требование гарантий задевает его честь. На это он никогда не согласится, не стану я больше мешаться в это дело, все равно толку не будет».

Прадель, преданный более аббату Фуке, нежели Кардиналу, и знавший, что аббат ни под каким видом не желает, чтобы меня освободили, поспешил сообщить ему добрые вести, а сам принял от него поручение в разговорах со мной как бы невзначай поманить меня надеждой на архиепископство Реймское и на огромное денежное возмещение, чтобы, когда мне предложат условия менее щедрые, я не шел бы на уступки и тем еще более озлобил Кардинала. Я без труда разгадал эту игру, сравнив надежные сведения, полученные мной от г-на де Бельевра и от моих друзей, с [515] известиями, столь от них отличными, которые сообщали мне Прадель и караульный офицер д'Авантон. Этот последний, подчинявшийся приказаниям одного только капитана де Ноая, не видел тут никакой хитрости и, стремясь лишь честно служить Королю, не старался ничего приукрасить. Зато другой, целью которого было принудить меня, положившись на его заверения, будто я могу выговорить себе лучшие условия, отказаться от тех, что мне предложат, продолжал рисовать мне радужные картины. Я решил на притворство отвечать лукавством: я сказал д'Авантону, что удивлен поведением двора; что, хотя я и в оковах, они не настолько тяготят меня, чтобы я решился разорвать их любой ценой; что должно действовать чистосердечно даже с узниками, а мне в одно и то же время предлагают условия, одни с другими несовместные; Первый президент сулит мне семь аббатств, а Прадель соблазняет архиепископством. Д'Авантон, искренне желавший одной только пользы дела, не замедлил передать мои сетования своему капитану. Кардинал Мазарини, смертельно боявшийся парижских кюре и исповедников и потому горевший нетерпением поскорее от меня избавиться, страшно рассвирепел на Праделя; он изругал его на чем свет стоит; он заподозрил подоплеку происшедшего, а именно: что тот действует по приказу аббата Фуке; обозленный тем, что даже его подручники противятся его воле, Кардинал, как на другой день сообщил мне г-н де Бельевр, согласился, чтобы я подписал в Венсенне свое отречение от архиепископства, чтобы Король даровал мне семь поименованных мною выше аббатств, чтобы меня передали маршалу де Ла Мейере и он содержал бы меня под охраной в Нантской крепости, освободив, как только Его Святейшество соизволит утвердить мое отречение; но как бы папа ни отнесся к делу, я не буду возвращен в руки Его Величества до тех пор, пока Первый президент де Бельевр собственноручным письмом не подтвердит маршалу де Ла Мейере своего на то согласия; для вящей нерушимости последнего условия Король своей рукой подпишет бумагу, которою он дозволит маршалу де Ла Мейере письменно поручиться в этом Первому президенту де Бельевру. Все перечисленные пункты были исполнены, и в Страстной понедельник маршал с Первым президентом явились за мной в Венсенн, дабы в королевской карете препроводить меня в Порт-а-л-Англе.

Разбитый подагрой маршал не смог подняться в мою камеру, и пришедший за мной г-н де Бельевр, пока мы спускались по лестнице, успел шепнуть мне, чтобы я не давал обещания, какого у меня будут требовать. И в самом деле, маршал, дожидавшийся меня внизу, просил, чтобы я дал слово не искать способа бежать. Я отвечал ему, что подобные обещания дают военнопленные, но я никогда не слыхал, чтобы их требовали от политических заключенных. Маршал рассердился и объявил, что в таком случае не примет на себя ответственности за мою особу. Г-н де Бельевр, который в присутствии караульного офицера, Праделя и солдат не мог договориться со мной обстоятельно, перебив его, сказал: «Вы не поняли друг друга. Господин кардинал вовсе не отказывается дать вам такое [576] обещание, если вы полностью ему доверитесь и не приставите к нему караульных. Но если вы решите охранять его, сударь, на что вам его обещания? Человек, которого охраняют, вправе их не давать» 623.

Расчет Первого президента был точен, ибо он знал, что Королева потребовала от маршала обещания сторожить меня, никогда не теряя из виду. Бросив взгляд на г-на де Бельевра, маршал сказал: «Вы ведь знаете, что я не могу исполнить такое условие. Ну, что ж, — продолжал он, обратившись ко мне, — придется мне вас сторожить, но я буду делать это так, что у вас не будет причин на меня сетовать».

И вот мы выехали под конвоем тяжелой и легкой конницы и мушкетеров Короля; в конвое этом весьма торжественно выступали еще гвардейцы кардинала Мазарини, что, на мой взгляд, было совершенно неприлично.

Мы расстались с Первым президентом в Порт-а-л-Англе и продолжали свой путь до Божанси, где после смены конвоя погрузились на корабль. Конница возвратилась в Париж; Прадель со своим знаменщиком Морелем, тем, что теперь, если не ошибаюсь, состоит на службе у Мадам, сели на тот же корабль, что и мы, а гвардейская рота следовала за нами на другом судне. Караульный офицер, гвардейцы Короля и гвардейская рота покинули меня на другой же день после прибытия в Нант, и я остался всецело на попечении маршала де Ла Мейере, который сдержал слово и охранял меня с такой учтивостью, что лучшего нельзя было и желать. Все меня навещали, придумывали для меня всевозможные развлечения, почти каждый вечер давали для меня комедию. Все городские дамы являлись на спектакль и часто оставались ужинать.

Госпожа де Ла Вернь, после смерти мужа вышедшая вторым браком за шевалье де Севинье и поселившаяся с ним в Анжу, навестила меня, привезя с собою дочь, мадемуазель де Ла Вернь, нынешнюю г-жу де Лафайет. Она была прехорошенькая и премилая и к тому же напоминала г-жу де Ледигьер. Мне она весьма понравилась, но я ей — увы — не понравился ничуть: то ли я был не в ее вкусе, то ли мать ее и отчим еще в Париже внушили ей недоверие ко мне, усердно расписывая мое непостоянство и мои любовные приключения. С обычной своей ветреностью я недолго горевал об ее жестокосердии — свобода встречаться с местными дамами, какую предоставил мне маршал де Ла Мейере и какую, по правде говоря, ничем не стесняли, была для меня большим утешением. Стерегли меня, однако, столь же неусыпно, сколь учтиво. Только удалясь к себе в комнату, я уходил из-под надзора, но единственную дверь в эту комнату день и ночь охраняли шестеро солдат. В ней было всего одно окно, расположенное очень высоко и к тому же смотревшее во двор, где всегда размещался многочисленный караул, а всякий раз, когда я выходил, за мной следовал отряд из упомянутых выше шести солдат, которые располагались на террасе башни, откуда могли видеть, как я прогуливаюсь по садику, разбитому на своего рода бастионе или равелине, окруженном водой. Г-н де Бриссак, который встретил меня по прибытии моем [577] в Нантскую крепость, а также господа де Комартен, д'Аквиль и аббаты Понкарре и Амело, приехавшие туда вскоре после, были более удивлены неусыпностью установленной за мной слежки, нежели довольны учтивостью моих стражей, хотя последняя и была отменной. Признаюсь вам, что слежка и меня очень тяготила, в особенности после того, как от нарочного, посланного аббатом Шарье, я узнал, что папа не пожелал признать мое отречение; я был сильно раздосадован, потому что согласие папы все равно не могло узаконить моего отречения, но зато даровало бы мне свободу. Я спешно отправил в Рим Мальклера, имеющего честь быть вам знакомым 624, вручив ему письмо, в котором изъяснял папе, в чем состоит прямая моя выгода; сверх того я снабдил Мальклера подробной инструкцией, перечислив в ней все способы, какими возможно, не уронив достоинства папского престола, утвердить мое отречение. Но убедить Его Святейшество не удалось, он остался непреклонен. Он счел, что его репутация потерпит слишком большой ущерб, если он согласится, пусть даже на время, одобрить столь чудовищное надругательство над всей Церковью. «Я знаю, что согласие мое не узаконит отречения, исторгнутого силою, — сказал он аббату Шарье и Мальклеру, которые со слезами на глазах заклинали его уступить, — но знаю также, что оно меня обесчестит, когда пойдет молва, что я признал отречение, подписанное в крепости».