Все, о чем я вам сейчас рассказал, происходило с пятницы 21 июля до воскресного вечера 23 июля. Я уже собирался отойти ко сну, когда мне подали записку от принцессы Пфальцской, которая приглашала меня встретиться с ней в конце Нового моста. Она ждала меня в наемной карете, которой правил шевалье де Ла Вьёвиль. Принцесса сообщила мне второпях, чтобы я без промедления ехал в Пале-Рояль. Едва я там оказался, Королева, с лицом чрезвычайно взволнованным, объявила мне, что только что получила верное известие, будто принц де Конде назавтра явится в Парламент с большой свитой, потребует созвать ассамблею и принудит палаты добиваться, чтобы в декларацию против Кардинала внесен был пункт об отставке министров. «Я не стала бы о том горевать, — прибавила Королева с гневом, который показался мне искренним, — если бы речь шла об одном лишь их благополучии. Но вы же видите, — продолжала она, — притязаниям Принца нет конца, и если мы не найдем способа остановить его, он пойдет на все. Он только что прибыл из Сен-Мора, и вы скоро убедитесь, что я недаром послала за вами при известии о его умыслах. Как поступит Месьё? Как поступите вы?» Я ответил Королеве, что из прошлого опыта ей хорошо известно, сколь трудно мне поручиться за Месьё, однако я ручаюсь, что сделаю все возможное, чтобы в этих обстоятельствах он исполнил свой долг перед ней, если же он его не исполнит, Ее Величество, по крайней мере, узнает, что в том нет моей вины. Со своей стороны, я обещал ей явиться в Парламент в сопровождении всех моих друзей и действовать так, что она останется мной довольна. Я даже убедил ее позволить мне, если Месьё откажется ее поддержать, уговорить его хоть бы на несколько дней удалиться в Лимур под предлогом лечения, дабы показать Парламенту и народу, что он не одобряет поведения принца де Конде.

Все мои предложения весьма понравились Королеве, и она поспешила отправить меня к Месьё. Он находился в опочивальне Мадам. Я приказал [398] разбудить обоих супругов и доложил о своем поручении. Месьё, которому принц де Конде по прибытии в Париж нанес первый визит, уже и без меня прибег к средству, которое я намеревался ему посоветовать, и ответил Принцу, убеждавшему его явиться в Парламент, что это невозможно — он чувствует себя столь скверно, что принужден на несколько дней отправиться в Лимур подышать свежим воздухом. И тут я сделал величайшую глупость, ибо вместо того, чтобы представить эту поездку Королеве как следствие моего совета, я просто сообщил ей через Барте, который ждал меня в конце улицы Турнон, что нашел Месьё уже исполненным решимости так поступить. Поскольку люди ума ограниченного никогда не верят в непреднамеренность того, чего стремятся достичь путем ухищрений, Королева вообразила, будто решение Месьё не могло случайно в точности сойтись с тем, что я предложил ей в Пале-Рояле. Она снова стала подозревать, будто я поддерживаю Месьё во всех его действиях. Однако дальнейшие мои поступки заставили ее пожалеть о несправедливых подозрениях, в чем она сама мне призналась.

Прежде всего на другой день, в понедельник 24 июля, я утром явился в Парламент в сопровождении множества дворян и состоятельных горожан. Принц де Конде, прибью в Большую палату, потребовал созвать ассамблею. Первый президент решительно отказал ему в этом, объявив, что не может согласиться на его требование, пока Принц не увиделся с Королем. По этому предмету начались долгие препирательства, отнявшие много времени; заседание окончилось и Принц возвратился в Сен-Мор, откуда послал Шавиньи к Месьё высказать свое неудовольствие в выражениях куда более сильных и даже гневных, нежели накануне, ибо я забыл упомянуть, что, когда Месьё сообщил Принцу о своем намерении провести несколько дней в Лимуре, Принц не изъявил особенной досады. Не знаю, что побудило его переменить мнение, знаю только, что оно переменилось, и он через Шавиньи столь решительно настаивал, чтобы Месьё возвратился в Париж, что и впрямь этого добился. Садясь в карету, Месьё послал ко мне Жуи, чтобы приказать мне передать Королеве: она, мол, вскоре убедится — он возвращается ради ее же блага.

Я в точности исполнил данное мне поручение; но поскольку Жуи сказал мне, что Шавиньи удалось уговорить Месьё, только запугав его принцем де Конде, я опасался, как бы страх этот в дальнейшем не побудил Месьё истолковать свое обещание послужить Королеве в духе, не могущем прийтись ей по вкусу; вот почему я полагал уместным заверить ее более решительно и определенно не столько в преданности Месьё, сколько в моей собственной. Она почувствовала это и отнеслась к моим словам с доверием, какое является почти всегда, когда людям сулят то, что обещает принести скорые плоды. Это она и объявила Месьё, который прибыл к ней тотчас по возвращении в Париж и пытался уверить ее, будто вернулся из одного лишь страстного желания умерить и утишить, как он выражался, необузданные порывы принца де Конде. Не добившись от него подробных сведений о том, что же именно он станет делать для этой [399] цели назавтра в Парламенте, Королева воскликнула своей визгливой фистулой: «В будущем вы всегда на моей стороне, в настоящем — всегда мой противник». Потом она стала ему грозить, потом браниться. Месьё оробел; не воспрянул он духом и у себя во дворце, где, едва он успел возвратиться, Мадам осыпала его самыми яростными упреками. Я, со своей стороны, также не старался отвратить его взгляд от бездн, которые отверзла перед ним его супруга. Шавиньи же в особенности устрашил его ненавистью народа; он утверждал, что Месьё неминуемо навлечет ее на себя, если выразит хоть малейшее несогласие с принцем де Конде, чьи действия все обращены против Кардинала.

Мадам, знавшая чувствительность Месьё или, лучше сказать, слабость в отношении народа, которым его чуть что пугали как жупелом, предложила сделать так, чтобы Королева вновь заверила Парламент насчет декларации против Кардинала и безвозвратной отставки министров. «И насчет гарантий безопасности для принца де Конде», — прибавил Месьё. Мадам, которой он сотни раз твердил, что ничего на свете не боится так, как возвращения Принца, при этих его словах вышла из себя. «Можно подумать, — воскликнула она, — будто вам нравится все время действовать противно своему интересу и своим замыслам». Наконец Месьё сказал, что на сей раз он все еще связан словом, но намерен от него освободиться, и после предстоящей ассамблеи, где он должен присутствовать, ибо не сумел отказать в этом Принцу, он непременно уедет в Лимур, чтобы поправить свое расстроенное здоровье, а принц де Конде, мол, пусть выпутывается как знает. Он прибавил, что Королеве, со своей стороны, следовало бы убедить Парламент не придавать веры знакам милости, какие двор тысячу раз в день на глазах у всех оказывает Мазарини. Мадам в тот же вечер уведомила Королеву обо всем, что произошло между нею, Месьё и мною, а Первый президент, к которому Королева тотчас послала де Бриенна, сообщил Ее Величеству, что и в самом деле было бы весьма кстати, если бы она наутро послала в Парламент именной указ с повелением отправить к ней в одиннадцать часов депутацию, в своем присутствии через канцлера объявила бы депутатам, что в минувшие дни ожидала их прихода к канцлеру, дабы вместе с ним составить декларацию против кардинала Мазарини, и присовокупила бы, что призвала депутатов, дабы поручить им блюсти королевское слово, данное принцу де Конде в том, что он может пребывать в Париже, не страшась никакой опасности: она не имеет намерения арестовать его, а г-да Сервьен, Ле Телье и Лионн отставлены навсегда, без надежды на возвращение. Вот что Первый президент сообщил Королеве письмом, просив г-на де Бриенна заверить Ее Величество, что с помощью подобного ее заявления он принудит Его Высочество принца де Конде к сдержанности. Именно так он выразился.

На другой день, в среду, 26 июля, палаты собрались на ассамблею. Церемониймейстер двора Сенто доставил именной указ, о котором только что шла речь. Первый президент отправился в Пале-Рояль, взяв с собою двух советников от каждой палаты. Канцлер сделал объявление, о [400] котором говорилось выше, Королева прибавила к нему то, о чем я уже упомянул. Месьё отбыл в Лимур, предупредив, что вернется лишь в понедельник через неделю, а принц де Конде, весьма расширивший и умноживший свой придворный штат, не стал возвращаться в Сен-Мор, и в сопровождении многочисленной свиты с большой торжественностью проследовал в Отель Конде, где и остался.