Как вы думаете, почему к концу дня 10 декабря комфронта разговаривает с начальником штаба вновь сформированной армии, а не с её командующим? Или в это время Власов как раз подписывал очередной приказ и был занят? А ведь Жуков разговаривал с тем, кто реально командовал армией. Иначе это был бы именно Власов. Кстати сказать, уже в январе, разговаривая с Власовым, Жуков будет говорить практически о том же, что и теперь с Сандаловым!
Когда я сам лично знакомился с документами из фонда 20‑й армии в ЦАМО, а в это время там работал и А. Исаев, то тоже своими собственными глазами видел подписи Власова.
И на боевых приказах от № 01 до № 015, и на приказах войс-кам 20-й армии («О бесперебойном снабжении частей питанием…», «Об организации службы ПХО…», «Об организации разведки…», «О действии при преследовании…», «О борьбе со вшивостями в частях…») (118).
Но мои глаза не округлились, потому что командующий вполне мог находиться в номере гостиницы Центрального Дома Красной Армии и, лёжа в постели, оставлять свои «каракули» на всех, привезённых ему адъютантом документах. Потому что до фронта тогда было рукой подать. И в этом нет ничего криминального. По крайней мере так оно и было. Вспомните, хотя бы очерк А.А. Бека «День командира дивизии», где он пишет, как добирался в 9‑ю гвардейскую стрелковую дивизию: «Утром 7 декабря я случайно узнал, что в дивизию только что повезли Гвардейское знамя, которое предполагалось вручить в этот же день с наступлением сумерек.
Не долго думая, я сел в метро и поехал к фронту. Поездки на фронт в эти дни не занимали много времени. На волоколамское направление маршрут был таким: на метро до станции “Сокол”; там пересадка на автобус № 21, курсировавший до Красногорска. Оттуда до линии фронта оставалось двенадцать – пятнадцать километров» (119). Но не забывайте, что у Власова в распоряжении, кроме личного адъютанта и врача, ещё был и автомобиль. Командующему без него никак!
Но есть и другие доказательства, не менее весомые. Например, историк из Санкт-Петербурга Кирилл Александров стреляет ими, как из табельного оружия: «Распространённое утверждение о том, что он не командовал армией 6—19 декабря “по причине воспаления среднего уха” – не более чем легенда. Во-первых, Власов был упомянут в сводке Совинформбюро в перечне отличившихся советских генералов уже 13 декабря, а во-вторых, 16 декабря на КП у Власова взял интервью американский журналист Л. Лесюер…» (120)
Если говорить о сводке Совинформбюро, то там, уж точно, не могли назвать фамилию Сандалова, хоть он и командовал армией, потому что, согласно занимаемой должности, он был начальником штаба. И не важно, болел командарм или не болел. В армии единоначалия никто не отменял. Ведь командир всегда прав, читайте устав.
Кстати сказать, Власов мог запросто слушать эту сводку, лёжа в кровати с врачом Агнессой Подмазенко.
Про интервью у Власова – вообще аргумент несостоятельный. Дело в том, что в тот же день, 13 декабря 1941 года вся первая страница газеты «Известий» была посвящена битве за Москву под заглавием: «В последний час. Провал немецкого плана окружения и взятия Москвы. Поражение немецких войск на подступах к Москве». Внизу страницы были помещены девять фотографий героев этой битвы: генерала армии Г.К. Жукова (в центре), а также генерал-майора Д.Д. Лелюшенко, генерал-майора А.А. Власова, генерал-лейтенанта В.И. Кузнецова, генерал-майора П.А. Белова, генерал-лейтенанта Ф.И. Голикова, генерал-лейтенанта К.К. Рокоссовского, генерал-лейтенанта И.В. Болдина, генерал-лейтенанта артиллерии Л.А. Говорова. Но почему иностранные корреспонденты интервью берут прежде всего у Власова?
Да всё очень просто. Если говорить только о 20‑й армии, то 4 декабря она полностью закончила сосредоточение и готовилась к наступлению, а в ночь с 5 на 6 декабря её части заняли исходное положение и получили приказ о времени атаки. Уже 8 декабря 1941 года разбитые части противника были выбиты из Красной Поляны. Дело в том, что из военных сводок тех дней Красная Поляна (райцентр Московской области) стала широко известной во всём мире. «По хвастливым уверениям немецко-фашистского командования, из этого, самого близкого к Москве пункта якобы хорошо видна в бинокль советская столица» (121). Более того, в числе трофеев воинов 20‑й армии (свыше 30 танков и броневиков, много орудий, миномётов и личного оружия) оказалась привезённая накануне пушка калибра свыше 200 мм, из которой немцы рассчитывали обстреливать Москву». А рано утром 12 декабря Солнечногорск был полностью очищен от противника (122). Вот, собственно, и две главные причины, из-за которых командующий 20‑й армией стал объектом фото‑ и телекамер. Как известно, советская пропаганда в этом случае не мешала, а даже, наоборот, принимала в этом самое активное участие. При этом нельзя забывать, как ещё утром 1 декабря 3‑я танковая группа противника нанесла сильнейший удар, смяв поредевшие части группы Захарова, и устремилась вдоль Рогачёвского шоссе к Москве. Тогда же на стыке 1‑й ударной и 20‑й армий создалось угрожающее положение, а неожиданное появление танковых частей противника перед развёртывающимися частями 20‑й армии привело их в замешательство. Пусть это были последние резервы противника, но угроза‑то была реальной! По сути, всё решили считаные дни и ввод в сражение резервных армий, в том числе и 20‑й. Отсюда любые победы под Москвой имели такой оглушительный успех. Не обошлось и без рекламных акций, в которых иногда страдает прежде всего истина. А Власову просто повезло, как и в первые месяцы войны.
Итак, Власов, поймав «золотую рыбку», становится «спасителем Москвы». Но происходит это не ранее 13 декабря 1941 года. Но почему-то у Владимира Батшева в его четырёхтомном труде «Власов» этот «спаситель» как-то не вяжется с истинной историей, написанной нашими предками. Я не буду говорить о хронологии боевых действий, которая у этого автора упоминается достаточно своеобразно, а остановлюсь лишь на вопросе принципиальном: когда Власов был на приёме у Сталина?
Первый раз вождь принял Андрея Андреевича 11 февраля 1942 года. Приём продолжался с 22.15 до 23.25. Общались они наедине один час десять минут.
Второй раз вождь принял Власова 8 марта 1942 года вместе с маршалом Шапошниковым, генералами Василевским, Жигаревым, Новиковым и Головановым с 22.10 до 24.00 (там же находились Ворошилов, Молотов, Берия, Маленков) (123).
Однако у Батшева Власов встречается с вождём накануне формирования 20‑й армии, то есть в ноябре 1941 года. Там же он просит у Сталина танки, и тот выделяет ему аж пятнадцать штук (124). Но, как известно, 20‑я армия вошла в строй армий Западного фронта только 29 ноября 1941 года и лишь 4 декабря полностью закончила сосредоточение (125). Если же говорить про танки, то к концу ноября 1941 года «Западный фронт получил пятнадцать отдельных танковых батальонов и свыше 100 танков на усиление действующих бригад…
Таким образом, в конце ноября немцы потеряли превосходство в танках. Но при нанесении контрударов 1–5 декабря танковые войска Западного фронта понесли значительные потери, а резервные армии в своём составе танковых бригад не имели. Вследствие этого к моменту перехода в контрнаступление враг сохранил в полосе Западного фронта небольшой перевес в танках – 980 против 720. Даже на направлениях главных ударов мы не имели превосходства в танках. Например, на правом крыле фронта (30‑я, 1‑я ударная, 20‑я и 16‑я армии) в составе девяти танковых бригад и шести отдельных танковых батальонов насчитывалось 290 танков. Противник в этой же полосе сосредоточил около 400 танков. На левом крыле фронта (10, 50 и 49‑я армии) в составе одной (112‑й) танковой дивизии, двух танковых бригад и четырёх отдельных танковых батальонов было 140 танков против 300 танков противника.
Следовательно, на 6 декабря 1941 года гитлеровцы превосходили нас в танках на правом крыле Западного фронта в 1,3 раза, на левом крыле – в 2 раза, а в полосе некоторых армий ещё больше», – пишет полковник Ф. Тамонов (126).
