Сидеть в одиночестве (не считать же обществом присутствие нескольких молчаливых служанок) стало особенно невыносимо после смерти любимого старшего сына Мехмеда. Эта смерть означала недолгую жизнь остальных сыновей и ее собственную. Достойным наследником оставался сын Махидевран шехзаде Мустафа, а это гибель для Селима, Баязида и Джихангира. Своих сыновей мать еще могла надеяться убедить не применять закон Фатиха, но от Мустафы, который вообще не считал ее сыновей существующими на свете, милости ждать не стоило.

Когда Синан начал строить большую усыпальницу Шехзаде, а потом и мечеть рядом, Роксолана нашла выход – приказывала нести себя к месту строительства. Она просто сидела внутри носилок за плотно задернутыми занавесями и слушала шум города, ловила голоса – мужские, детские… Женских не было, женщинам и вне дворца голос подавать нельзя.

С тех пор прошло десять лет.

Постарела ли Роксолана? И да, и нет.

В ней словно жили две женщины. Одна – султанша – властная и требовательная, молчаливая, со строгим выражением лица, одного взгляда которой достаточно, чтобы слуги бросились выполнять невысказанное приказание. Эта женщина уверенно держала в руках огромное хозяйство, руководила ею же созданным фондом, помогала мужу…

Вторая так и осталась перепуганной девчонкой, после обучения в Кафе попавшей в султанский гарем. Все было непонятно и многое неприятно в этой новой жизни, где нега и роскошь тесно соседствовали с жестокостью и смертельной опасностью.

Роксолана не стала бы добиваться высшего положения, но жизнь заставила. Не было бы неожиданного внимания султана, так и прожила бы всю жизнь помощницей кальфы, отвечавшей за белье, а то и сама стала кальфой. И даже став икбал, все равно не добивалась бы большего. Но родился сначала Мехмед, потом крошечная семимесячная Михримах, и Повелитель объявил ее Хасеки – женщиной, близкой к султану.

Пожалуй, с этой минуты началась борьба за место наверху. Потому что были дети, и их жизнь зависела от нее. И сейчас зависит, несмотря на то, что уже взрослые, у Михримах, Селима и Баязида свои дети, Роксолана бабушка…

Ей столько лет, сколько исполнилось валиде Хафсе в год смерти. Означало ли это и ее собственную гибель? Кто знает, одному Аллаху ведомо, но заглядывать на край своей жизни нельзя – грешно. Что у мусульман грешно, что у христиан.

В последние годы она все чаще задумывалась о том, верно ли поступила, приняв новую веру. Сделала это тогда ради первенца, чтобы не родился у гяурки, чтобы никто не посмел в том обвинить малыша. После Мехмеда родилась Михримах, потом Абдулла, Селим, Баязид и Джихангир. Абдулла умер маленьким из-за проклятой оспы, остальные выросли.

И каждый день, каждый час думала о них, о том, как уберечь, как избежать смертельной опасности. Даже после смерти валиде, когда сама стала кадиной-эфенди, то есть законной султаншей, встала во главе гарема, сын Махидевран Мустафа за попытку претендовать на власть был султаном отправлен в Амасью, а на его место в Манисе сел старший сын самой Роксоланы Мехмед, спокойней не стало. Сердце все равно ныло и ныло.

Вот когда Роксолана поняла, чего не хватало валиде Хафсе. Мать Сулеймана все время переживала не только за сына-султана, уходившего в походы год за годом, она волновалась за судьбы внуков и судьбу самого гарема. Теперь Роксолана осознала, что одно дело воевать за свою жизнь, внимание Повелителя, переживать, если это внимание уделяется другой, если в спальню на зеленые султанские простыни и малиновый матрас зовут кого-то другого, но совсем иное когда гибель грозит твоим детям.

Особенно это стало очевидно после внезапной смерти Мехмеда. Умный, красивый, образованный, действительно достойный стать следующим султаном двадцатидвухлетний любимец родителей вдруг умер от оспы, которой не болел никто вокруг! Тогда Роксолана онемела. Мехмед единственный, кто мог противостоять Мустафе, рвущемуся к власти.

Шехзаде Мустафа достоин трона, он тоже умен, красив, образован, его любят янычары, приветствует армия. Если бы только знать, что Мустафа не уничтожит братьев и племянников, придя к власти! Но она знала, что уничтожит.

Правда, в последние месяцы что-то изменилось. Мустафа, никогда не признававший братьев и даже не вспоминавший о них со времени своего отъезда из Стамбула, вдруг стал привечать Джихангира. Когда султан отправил младшего сына в далекий Трабзон, Роксолана много плакала по ночам. Плакала только душой, слезы на глазах заставляют их краснеть, этого допустить нельзя… Она научилась рыдать без слез, просто подолгу сидела без движения, молча уставившись в пустоту, при этом сердце медленно истекало кровью. Материнское сердце чувствовало что-то недоброе.

Сулейман не зря посадил младшего сына рядом с самым старшим. Джихангир калека с детства, няньки недоглядели, спинка малыша искривилась. Нет, горба, как об этом болтали на рынках, не было, но и ровной прямой спины тоже. Султан надеялся, что в отношении младшего брата сердце Мустафы смягчится, Джихангир ему не был опасен, он не наследник и на трон не претендовал. Вот с Селимом или Баязидом Мустафа вряд ли подружится, а с Джихангиром возможно. Может, с младшего начнется дружба братьев?

Сулейману было уже немало лет, он все чаще болел, сказывались годы, проведенные в седле, а потому понимал, что совсем скоро придется решать нелегкую проблему: кого назвать наследником, как поступить с остальными сыновьями. Если бы был жив Мехмед, размышлять не пришлось, но сейчас по-настоящему достоин трона только Мустафа, ни Селим, ни Баязид, ни тем более Джихангир ему не соперники. Но Мустафа сын Махидевран и сыновей Роксоланы, придя к власти, уничтожит непременно, закон на его стороне.

А потом из Трабзона и Амасьи стали приходить странные вести: Джихангир почти не жил в своем Трабзоне, он у брата в Амасье. Радоваться бы внезапно возникшей приязни, а Сулейман забеспокоился.

– Что он там делает столько времени?

Советники слали сообщения, стараясь смягчить формулировки, им это удавалось, но сквозь витиеватые фразы все явственней проступало: шехзаде Джихангир в Амасье пристрастился к дурману, он все время находится в наркотическом забытьи, разговаривать с принцем бесполезно. Шехзаде Мустафа, желая облегчить страдания младшего брата, дает ему опиумное средство…

Султан разъярился:

– Облегчить страдания?! Да он доказывает, что братья ни на что не способны!

Последовал приказ:

– Шехзаде Джихангира в Халеб немедленно! Если сам ехать не в состоянии, привезти, завернутым в ковер. Любого, кто даст принцу хоть каплю опиума, посажу на кол! Джихангир в походе участвовать не будет, пусть в Халебе приходит в себя.

А потом от Рустем-паши, бывшего сераскером похода (Роксолане удалось убедить Сулеймана не отправляться на персидского шаха Тахмаспа самому, нога болела все сильней), стали приходить плохие вести. После одного из посланий Сулейман вдруг собрался в армию сам, на расспросы отвечал коротко:

– Мне нужно быть в Аксарае самому, самому во всем разобраться.

В чем именно, не говорил, ничего обсуждать не желал. Роксолана видела перед собой настоящего правителя: сильного, уверенного, в чем-то безжалостного. Понимала, что не стоит спрашивать, Повелитель что-то должен решить сам, это никакому обсуждению не подлежало.

Султан Сулейман поспешно отбыл в армию в Аксарай. Вот тогда Роксолана и позвала иудейку Эстер.

Целуя Роксолану в лоб при скомканном, поспешном прощании, Сулейман зачем-то произнес:

– Не бойся, руководить Диваном я вызвал зятя…

Она даже ахнуть мысленно не успела: неужели Рустем-паша будет в Стамбуле?! Вторая половина фразы все поставила на свои места:

– …Кара-Ахмед-пашу.

Худший подарок Сулейман мог сделать, только поставив во главе гарема супругу Кара-Ахмед-паши свою сестру Фатьму Султан. Тогда точно можно бы самой пить смертельную дозу опиума.

– Во главе гарема ты.

Мысленно горько усмехнулась: и на том спасибо.