Именно идеологические «революционистские» натяжки в работах философов побуждали многих историков молчаливо придерживаться иной точки зрения, которая была выше названа традиционной.
Традиционная точка зрения утверждала отсутствие революций при смене докапиталистических формаций. Она всегда преобладала в работах историков, что неудивительно. Само понятие «революция» возникло применительно к Новому и Новейшему времени и фигурировало лишь в работах специалистов по этому периоду, чему способствовала узкая специализация историков.
Теоретическое обоснование этой точки зрения, как правило, можно было встретить у марксистов, работавших до или вне влияния советской идеологической системы.
Одним из них является Н. И. Бухарин. Его представления о докапиталистическом прошлом весьма туманны, но места революции там однозначно не нашлось. Он уверен, что «…общество из первобытно-коммунистического могло превратиться в общество патриархально-родовое, из патриархально-родового в феодальное эволюционным путем. Здесь не было классового господства на средства производства и охраняющей это господство политической власти. Наоборот, и это господство, и эта власть эволюционно вырастали из первобытно-коммунистических производственных отношений через рост частной собственности и т. д. Росли производительные силы – росла дифференциация… А раньше господствующего класса и его мощи не было. Поэтому нечего было ломать. Поэтому переход совершался без революции» [252].
Такова же точка зрения К. Каутского: «Если сущность социальной революции видеть не в одном только государственном перевороте, а и в следующих за этим переворотом новообразованиях, то тогда социальная революция есть нечто такое, что появляется на сцену лишь совместно с промышленным капиталом, что раньше не было известно, но с тех пор является уже необходимейшим орудием социального движения вперед. Как ни напоминают многие события предыдущих революций по своим внешним чертам явление, связанное с эпохой подъема индустриального капитала, они не являются социальными революциями подобно социальной революции этого капитала» [253].
Почти через 40 лет практически то же сказано историком Я. С. Драбкиным (р. 1918) в получившем широкую научную известность докладе «Нерешенные проблемы изучения социальных революций» (1969):
«Как закономерно обусловленное звено исторического прогресса, как наиболее эффективный способ разрешения самых острых конфликтов в определяющих сферах жизни общества, социальная революция, по-видимому, созревает лишь тогда, когда общество достигает сравнительно высокого уровня своей организации, а именно – в эпоху становления капитализма» [254].
Это, насколько мне известно, единственное обоснование традиционной точки зрения, сделанное советским историком.
Насколько верны эти точки зрения? У «революционизма» было то преимущество, что он признавал социальную революцию законом перехода на новую стадию истории. Однако научного обоснования он дать не мог, ориентируя на поиск революции «снизу» при любой смене формаций. К настоящему времени «революционизм» мертв, как все прочие компоненты советской идеологической системы, и оспаривать его не имеет смысла. Можно только посочувствовать С. П. Толстову и другим обществоведам, вынужденным в свое время строить концепции, исходя из фраз вождя.
Традиционная точка зрения жива. Поэтому следует рассмотреть ее подробнее. Итак, что означает утверждение «возможен переход на новую стадию исторического развития без революции»? На мой взгляд, если быть последовательным, то одно из двух: (1) переход на новую стадию истории может осуществляться эволюционно или (2) существует форма прогресса, отличная и от эволюции, и от революции.
Можно сказать, что вопрос этот чисто терминологический и отдает схоластикой. Я думаю, что это не так. Речь идет не о словах, а о понятиях, ими обозначаемыми. Понятие «революция» не существует само по себе. У него есть противоположность – понятие «эволюция». Любые изменения в содержании одного из понятий, тем более – отказ от него, влекут изменения и в содержании другого. Нельзя безнаказанно отказаться от понятия «революция» для периода до XVI века и по привычке продолжать его применять для Нового и Новейшего времени, причем только для революций «снизу». Необходимо признать либо возможность эволюционного возникновения нового строя, происходящего через эволюционный переход власти к новому господствующему классу, либо наличие третьей формы прогресса – нереволюционного и неэволюционного возникновения нового строя, происходящего через неэволюционный и нереволюционный переход власти к новому господствующему классу.
Последняя позиция, будь она сформулирована Я. С. Драбкиным, могла бы рассматриваться как гипотеза. Однако он ограничился утверждением об отсутствии революций до Нового времени и в ряде стран (Скандинавия) – в Новое время. Я полагаю, что никакой третьей формы прогресса нет, а взгляды Я. С. Драбкина нелогичны.
Если же предположить, что переход власти может осуществляться эволюционно, то понятие «революция» просто лишается содержания, несводимого к другим понятиям, как у П. Калверта. Оно становится фикцией. Вместо закона истории мы получим набор известных примеров победоносных восстаний Нового и Новейшего времени, каждый из которых объясним собственными уникальными причинами. Одновременно исчезнет и понятие «эволюция» как противоположное понятию «революция». Оно включит в себя то, что называлось «революцией», и станет равным понятию «развитие». Развитие предстанет в виде плавной эволюции с вкраплениями конфликтов. Этот подход реализован в немарксистской социологии.
Положительное в традиционной точке зрения – то, что от нее в принципе можно перейти к уточнению содержания понятия «революция», в то время как «революционизм» развивать некуда.
Этот путь наметился при обсуждении доклада Я. С. Драбкина. Многие участники дискуссии не приняли высказанный в явной форме тезис об отсутствии революций до Нового времени, из чего, как замечает В. Ф. Шелике, следует, что «не обязательны уже локомотивы истории – “вагоны“ движутся сами по себе». Дальше ею была предложена и альтернатива. «По-видимому, выход в том, чтобы не ограничивать понятие “социальной революции“ признаками, возникающими на определенных ступенях истории человеческого общества и соответствующими только этим ступеням. Нужно ввести в содержание этого термина и революцию-процесс… Имеет смысл не только декларативно, но и более конкретно ввести в дефиницию многообразие форм социальной революции: включить в нее и революции-взрывы, даты которых можно назвать и отпраздновать, и революции-процессы, многоэтапные и не всегда осознанные даже значительной частью современников. По-видимому, следует выделить высшие и низшие формы социальной революции» [255].
Однако теоретическая разработка этой альтернативы так и не последовала.
«Обращает на себя внимание тот факт, – несколько лет спустя писал историк А. Р. Корсунский в статье “О социальных революциях в докапиталистических формациях“ (1976), – что как в монографиях, исследующих различные стороны исторического процесса в докапиталистическую эпоху, так и в общих трудах по истории отдельных стран Европы, в вузовских курсах по истории древнего мира и средних веков, социальная революция, как правило, отсутствует… Интересно отметить, что даже в дискуссиях последних лет, посвященных проблемам генезиса феодализма и капитализма, вопрос о социальной революции не затрагивался. Тот факт, что категория “социальная революция“ отсутствует в трудах историков, занимающихся докапиталистическими формациями, очевидно, не случаен и вызван не субъективными причинами. Историческая наука, как и всякая другая наука, нуждается в соответствующем понятийном аппарате, который в значительной части разрабатывается философией. Это относится, в частности, к таким понятиям, как “социальная революция“, “политическая революция“, “генезис формации“, “кризис формации“…» [256]
