Джон Хьюстон, бесчувственный гигант, руководил этим хаосом с известной долей садизма и самоуверенностью человека, которого не проймешь ничем. По ночам он спускал свой дневной заработок в рулетку или в блэк-джек. Проигравшись в пух и прах, бестрепетно запускал лапу в бюджет картины. К утру ему обычно начинало везти, он отыгрывался и... шел трудиться. Как-то вечером он привел в казино Мэрилин. Сунул ей в руку пару костей и шепнул: «Ни о чем не думай, просто бросай. В этом вся твоя жизнь: не думай, а просто делай».
На краю обрыва
В 35 лет Эдди Файнгерш утратил все желания. Измотанный войнами, поездками, слишком тяжелым прошлым и безрадостным будущим, он принял кардинальное решение: убрал камеру и объективы на дальнюю полку шкафа, запер дверцу на ключ и окончательно распростился с фотографией6. Прежде чем пасть на дно, он послал последний отчаянный сигнал SOS своему другу Роберту Стайну, позвонив ему из бара на Двадцать третьей улице под красноречивым названием «The Cliff» — «Обрыв». Стайн немедленно предложил ему работу фоторедактора в «Redbook» — так в последний миг хватают ребенка за воротник. Эта должность позволила Эду продержаться на поверхности еще несколько месяцев. Он отбирал фотографии, предлагал темы для статей. Время от времени Роберт тактично намекал ему, что никто лучше него не справился бы с тем или иным репортажем, но Эдди оставался тверд в своем решении. Пить он стал меньше, но из депрессии так и не выбрался. Обретенное равновесие было слишком неустойчивым. Шли недели, и Роберт Стайн все реже видел его в рабочем кабинете. Потом настал день, когда он вовсе не пришел. Отрезав себя от мира, Эд порвал всякие связи со знакомыми. Только братья Гроссман на протяжении этого года вроде бы иногда пересекались с ним. Последние дни своей жизни Эд Файнгерш провел, бродя по Манхэттену, над которым уже занималась заря новой эры. В этом городе, который он считал своим, где у него были собственные излюбленные местечки, где он пережил часы славы и накопил груз воспоминаний, ему больше некуда было пойти. Джаз уступал дорогу рок-н-роллу. Он начинал карьеру одновременно со взлетом «Эндрю Систерс» и Бинга Кросби, и вдруг выяснилось, что страна сходит с ума по Элвису и Бадди Холли. Десять лет, всего каких-то десять лет! Но их оказалось достаточно, чтобы превратить его в пожилого человека, накрепко привязанного к прошлому. Работа его предала, любимая женщина бросила. Семья для него давным-давно не существовала. Друзья по-прежнему любили его, но все они смело плыли к новым берегам, к шестидесятым с их обещанной Кеннеди «новой границей», а он все так же сидел на старом берегу, не в силах подняться с места. Кэрол не захотела дать ему шанс, а свое счастье с Мими он упустил сам. И вот однажды поздним вечером он медленно двигался к последнему дому, где еще надеялся обрести немного тепла, и июня 1961 года Эд звонил в дверь Роберте. Разумеется, она его ждала — она ждала его всю жизнь. Именно она наутро позвонила Роберту Стайну. Она плакала. Эдди Файнгерш скончался во сне.
В гостиной Боба Стайна незаметно сгустились сумерки. Мы как-то не подумали о том, чтобы включить свет, и теперь его массивный профиль едва вырисовывается в полутьме. Он продолжает говорить, но, похоже, обращается к самому себе: «Если подумать, крепче всего наша дружба была, пока мы были молоды. Пока старались чего-то добиться вместе. Потом я получил кое-какую власть и хотел использовать ее, чтобы помочь ему остаться на плаву. Но все изменилось. Иногда мне кажется, что сегодня его могли бы вылечить. По-моему, сейчас существуют какие-то лекарства против таких заболеваний... — Он ненадолго умолк. Под усами мелькнуло подобие грустной улыбки: — Хотя я уверен, что он не стал бы их принимать».
Друзья и близкие не сомневались, что Эд покончил с собой. Вся логика его существования вела к прыжку в неведомое. Элейн, опуская глаза, говорит о судьбе своего родственника, прибегая к красивому и стыдливому эвфемизму: «Edwin took his own life». Как и многие другие, она верит, что Эд «забрал у себя жизнь». В архиве нью-йоркского морга я запросил отчет о вскрытии за номером 4938. Его долго не могли разыскать, но три недели спустя мне на электронную почту все же пришел ответ. Выводы судебного медика далеко не столь категоричны, как укоренившийся слух: смерть наступила в результате передозировки барбитуратов. Медэксперт специально подчеркивает, что обстоятельства кончины неизвестны. Никто не знает, что произошло в тот вечер: то ли Эдди принял таблетки в надежде заснуть, то ли он намеренно наглотался их, чтобы никогда не просыпаться. Мы можем лишь верить, что он вернулся к себе. Что в ту последнюю ночь ему снилось, как он парит в небесах, а над его головой распускается парашют. Или что он привязан к перископу подводной лодки, которая медленно погружается в темные воды океана.
Через несколько дней главный редактор журнала «Popular Photography» Джон Дёрниак, который вел занятия по фотожурналистике в Государственном университете Кента, начал лекцию такими словами: «Во вторник утром в Нью-Йорке скончался Эд Файнгерш. Он предъявлял к пленке, к фотоаппаратам и к самому себе гораздо больше требований, чем многие из нас. Если он замечал недостатки в работе коллег — фоторепортеров или художественных редакторов, — то не говорил, а рычал: «Это дерьмо!» Он начал сдавать, когда с наступлением эры телевидения его «picture stories» перестали котироваться. Но ведь он мог десятки раз умереть и до этого — в бою за высоту Порк-Чоп в Корее, прыгая с парашютом, ползая под пулями или мчась в автомобиле вместе с каскадером. Ко всем этим делам он подходил серьезно, преследуя единственную цель: с помощью своего объектива дать людям возможность увидеть то, что видели его глаза, понять то, что понял он. Сегодня умер человек. Бармен из «Костелло» больше не будет подвешивать к зеркалу за стойкой его фотоаппарат, чтобы случайно не столкнули локтем на пол. Он больше не войдет ко мне в кабинет, грозя мне пальцем и осыпая упреками за то, что я сделал меньше, чем мог. Но его требовательность останется со мной»7.
14 июня семья Файнгерш опубликовала в «New York Times» короткий некролог. Человек, принимавший объявления, все перепутал, и вместо Эда или Эдвина в сообщении упоминался некий Эдвард Файнгерш, любимый сын Реи (очевидно, имелась в виду его мать Рей), брат Роберта и Фредерика. Почему в списке родственников отсутствовал его отец Гарри, неизвестно. Эдди напечатал в этой газете множество снимков; впрочем, его работами продолжали широко пользоваться и после его смерти для иллюстрации самых разных материалов. Но ни одна статья не напомнила читателям его имя. «Сегодня о кончине такого человека, конечно, написали бы, пусть даже коротко. Но в то время, — объясняет Джулия Скалли, — фотография ценилась невысоко. Хорошо помню, как однажды некто буквально умолял людей купить снимок Эдварда Уэстона за 25 долларов. Он жил в нищете где-то на Западном побережье. Вот и смерть фотожурналиста не считалась заслуживающей внимания информацией». Это было начало длинной цепочки событий, повлекших за собой забвение имени Эдди Файнгерша.
Похороны репортера должны были состояться в среду, в 10 часов утра, на семейном участке кладбища Проспект-парк. «Мы с несколькими друзьями сели в такси, — вспоминает Боб Стайн. — Был час пик, и на Бруклинском мосту мы попали в пробку. Потом наш водитель заплутал. Одним словом, когда мы добрались до места, все уже было кончено. Тогда мы устроили ему свои собственные похороны — наилучшим из всех возможных способов: в баре «Времена года».
Прощай, Зельда!
4 ноября 1960 года в Лос-Анджелесе завершились съемки «Неприкаянных». 5-го с Кларком Гейблом случился сердечный приступ, 11-го Мэрилин Монро вернулась в нью-йоркскую квартиру на Пятьдесят седьмой улице. Вернулась одна. Артур снял номер в отеле «Челси» — храме культуры битников. Он уже жил здесь после разрыва с первой женой. В тот же день супруги объявили о том, что разводятся. 16-го пришла весть о том, что умер Кларк Гейбл.
