Новости, которые привез из Ровно Садаклий, были утешительными. Ему удалось связаться с партизанским отрядом особого назначения, которым командовал полковник Дмитрий Медведев, и с действующим на Волыни партизанским соединением «дяди Пети» — полковника Антона Бринского. Оба командира согласились принять к себе беглецов из Львовской Цитадели, среди них было немало обстрелянных парней, бывших пограничников.

Было решено: раненых оставить в подземелье до полного выздоровления под опекой Юли Цимбалистой и садовника Вислоухого, а остальным готовиться к перебазированию в Цуманские леса и на Волынь.

Садаклий направил убитого горем Журженко на разведку в город, чтобы хоть немного развеять его отчаяние, поручив Щирбе прикрывать его.

Первое головокружение от обилия свежего воздуха прошло, и Журженко с каждой минутой чувствовал себя все лучше и увереннее. Опираясь на палку, опустив пониже на лоб велюровую шляпу, которую притащил ему вместе с костюмом Голуб, он прошел по аллеям Иезуитского сада до круглой ротонды.

— Пан капитан, если не ошибаюсь? вдруг услышал Журженко.

У ротонды, приподняв черный котелок-мелоник, стоял невысокий пожилой человек в пенсне, с остроконечной бородкой.

Журженко не узнал этого человека и, уклоняясь от встречи с ним, сказал:

— Простите, вы ошиблись! — и шагнул дальше.

Но человек в котелке заступил ему дорогу и сказал укоризненно:

— Ай-ай-ай! Как можно не узнавать старых знакомых, товарищ капитан Журженко? Неужели вы не помните, как мы с вами пировали на заручинах в доме Став-ничих? Вы еще произнесли такую яркую речь о ветре, ворвавшемся к нам с востока. Как же сейчас обстоит дело с этим «ветром», пане капитан?

Журженко уже узнал адвоката Гудим-Левковича. Ускоряя шаг, он бросил:

— Слушайте, я вас вижу впервые!

Гудим-Левкович резким движением вырвал у него палку и, отшвырнув ее далеко в кусты, сказал с ненавистью:

— О нет, пане капитане! Так быстро мы не расстанемся! — Адвокат с радостью заметил подходящего к ним полицая.— Пане полицай! Пане полицай! — засуетился он, подзывая Щирбу.— На минуточку!

Щирба быстро подошел к Гудим-Левковичу, и тот с облегчением показал на Журженко:

— Задержите его! Это переодетый большевистский командир, к тому же, наверное, еврей! Берите его! Берите! А те пять литров водки вместе с мармеладом, которые полагаются по приказу бригаденфюрера СС за выдачу еврея каждому украинскому патриоту, я презентую вам. Возьмите себе на здоровье!

Щирба вытащил из кобуры вороненый «вальтер» и, направив его в спину капитана, сказал адвокату:

— Благодарю вас, пане меценасе! Пойдемте вместе. Надо будет записать ваши показания...

Когда они втроем дошли до каменной ограды монастырского сада и Щирба, вынув ключ, воткнул его в скважину узкой двери, Гудим-Левкович обеспокоился:

— Позвольте, это же сад митрополита, и не комиссариат полиции! Куда вы меня ведете?

— Веду куда надо,— спокойно ответил Щирба, открывая калитку и пропуская в нее первым Журженко с поднятыми руками.— У нас здесь особый пост полиции. Мы охраняем покои его эксцеленции и вылавливаем среди прихожан подозрительных, вроде этого типа.

Гудим-Левкович перешагнул порог калитки и, подождав, пока Щирба закрыл ее, просеменил за капитаном.

Как только Щирба откинул первую тачку, обнажая потаенную дверцу, ведущую в подземелье, Гудим-Левкович запричитал:

— Послушайте, я не пойду туда! Не пойду!

— Я вам уже объяснил: у нас здесь свой тайный пост. Для таких доверенных конфидентов, как вы, пане адвокате!

— Откуда вы знаете, что я адвокат? — не на шутку встревожился Гудим-Левкович, глядя на Щирбу узенькими глазами.

— Ну, кто же из местных, от Турки до Сокаля, не знает пана адвоката Гудим-Левковича? — сказал, улыбаясь, полицай и дал знак Журженко, чтобы тот опустил руки.— Ваши блестящие речи в защиту украинских националистов глубоко и надолго запали в души молодежи.

— Куда вы меня ведете? Я буду кричать! — голос адвоката сорвался.

— Только пикни — сразу дырку сделаю! — прошептал Щирба, подталкивая адвоката стволом «вальтера».

Шум карбидных ламп и примусов, темные силуэты раненых, лежащих под стенами на соломе, мрачные своды подземелья — все это окончательно парализовало волю Гудим-Левковича. На прямой вопрос Садаклия: «Какова ваша кличка в гестапо?» — адвокат покорно ответил:

— Щель.

Ни Садаклий, ни Журженко не рассчитывали на столь быстрое признание.

— Понятно. Значит, вы играли роль той самой щели, сквозь которую немцы пытались шпионить за настоящими патриотами? — уточнил Садаклий, выкладывая содержимое бумажника адвоката.

— Так точно!

— У кого вы на связи? — спросил Садаклий, быстро пробегая глазами какое-то письмо на немецком языке.

— У гауптштурмфюрера Энгеля.

— Где с ним встречаетесь? Адрес конспиративной квартиры?

— По средам в пять вечера. На Фюртенштрассе, восемьдесят пять, в квартире лейтенанта украинской полиции Филиппа Вавринюка. Он мне сдал ее до осени. Потом там поселился наш агент Ивасюта.

— Телефон там есть? — спросил Садаклий.

— Так точно! 2-17-54.

— Одно место встречи?

— Нет, почему же,— поправил адвокат.— Иногда я прихожу на Майенштрассе, десять.

— На квартиру к гауптштурмфюреру Кнорру? — Садаклий пристально посмотрел в глаза Гудим-Левко-вичу.

Тот съежился под этим взглядом.

— Да... Откуда вы знаете?

— Кнорр курирует теперь вопросы церкви, не так ли?

— Да, он хорошо ориентируется в церковных делах,— согласился Гудим-Левкович.

— И вхож к митрополиту?

— Да.

— Кнорр присутствует на ваших встречах с Энгелем на Майенштрассе, десять?

— Как правило — всегда.

— Он давал вам задания освещать церковные дела?

— Непосредственно от Кнорра я получил два задания,— сознался Гудим-Левкович.

— Какие именно?

— Он просил меня составить список священников-москвофилов, тех, кто относится с симпатией к Советской России.

— А второе задание?

— Я получил вчера. Гауптштурмфюрер распорядился собрать информацию об отношении униатского духовенства Львова к казни Иванны Ставничей.

— Так... так...— постукивая пальцами по деревянному ящику с наклейками, задумчиво протянул Садаклий. Он аккуратно сложил письмо, положил его обратно в конверт с золотым тиснением и спросил: — Значит, вам хорошо знакома жизнь капитула, раз Кнорр давал вам подобные поручения?

— Видите ли, я пять лет был юрисконсультом митрополита,— разъяснил Гудим-Левкович.— Я вел спорные дела, по его имению, в Прилбичах, судился с лесопромышленниками в Карпатах. Там ведь большие лесные угодья Шептицкого. Митрополит меня хорошо знает, И священников у меня знакомых очень много.

— Где сейчас находится священник Ставничий? — резко спросил Садаклий.

— Его эксцеленция поступил с ним очень милостиво. Вместо того чтобы направить отца Теодозия за его кощунственные выкрики по адресу немецких властей в тюрьму, митрополит объявил его умалишенным. Отца Теодозия отвезли в психиатрическую лечебницу на Куль-парков.

— А что значит это приглашение? — взмахнув письмом, спросил Садаклий.— Откуда вы знаете штурмбан-фюрера Дитца?

— О, я его знаю еще по австро-венгерской армии! — охотно признался Гудим-Левкович.— Он ведь из-под Львова. Мы вместе с ним служили в «Украинской Галицкой Армии», вместе Киев ходили брать в девятнадцатом.

— Куда же и по какому поводу приглашает вас штурмбанфюрер Дитц?

— Сегодня вечером в ресторане «Пекелко» он празднует день своего рождения. Мы старые комбатанты...

— Но ведь ресторан «Пекелко» только для немцев —< «нур фюр дойче»? — усмехнулся Журженко.

— Пан Дитц — человек без предрассудков. Долгие годы он прожил с нами и понимает, что без дружбы с галичанами ему придется плохо,— сказал Гудим-Левкович.

— Кто там будет еще, кроме именинника? — Садаклий опять посмотрел на конверт.

— Коллеги. Друзья...