«Но ведь те действовали тайно, всячески маскируя свои взгляды, а эта девушка открыто выразила свою враждебность к новым порядкам,— размышлял в ночной тишине Журженко, — Чем вызвана ее вспышка и слезы?»
Юля боится «длинных рук»
От Сана тянуло густым предутренним туманом. Он проникал в открытое окно, заползал под одеяло. Журженко еще долго ворочался, слушая пересвист немецких пограничников на сопредельной стороне.
Утром вместе с Зубарем они подошли к своему «объекту». Официально он назывался «полевой почтой 4567». Для них за этими цифрами раскрывалось мощное сооружение.
Железобетонный дот, или долговременная огневая точка, способная вместить, как это утверждал Герета, до батальона воинов, глубоко ушел в землю. Бойницы дота были еще пусты. Крестьяне и красноармейцы сбрасывали на его покрытие привезенную издалека на грузовиках и подводах землю. Другие строители маскировали дот, укладывая на бетоне тяжелые пласты зеленого дерна.
Из дота вылез краснощекий полковник и подошел к Зубарю и Журженко. Поздоровавшись, он похвалил капитана:
— Воду подвели хорошо, молодцы твои ребята. Ну, а как же будет с кранами?
— Задерживает Львов. Третью шифровку послали, а они молчат.
— Поезжай сам. Немедленно поезжай! Ты же понимаешь, дороса каждая минута, а у тебя во Львове полно знакомых!
— Съезжу,— согласился Журженко.— Дайте приказ, чтобы выписали командировочное предписание.
— Поехали в штаб! — заторопился полковник.
Штаб укрепленного района располагался в соседнем селе Нижние Перетоки. Когда они возвращались оттуда, Зубарь заметил впереди на проселочной дороге девушку. Она легко шагала с плетеной корзинкой в руке, приминая пыль белыми сандалетами. Золотистые волосы были повязаны газовым платочком, короткое платье из шотландки обнажало длинные загорелые ноги.
— Не узнаете эту принцессу, капитан? — спросил Зубарь.
— Что-то не узнаю. Кто это?
— Подружка вашей поповны! Догнать и перегнать! —> решил Зубарь.
— Не стоит. Отбреет, как вчера ее подруга.
— Проверим! — И Зубарь, надвинув поглубже на лоб фуражку, ускорил шаг.
Делать нечего — Журженко тоже прибавил шагу. Когда они поравнялись, Зубарь, козыряя, осведомился у Юли Цимбалистой:
— Куда торопимся, уважаемая?
Юля опешила, задержалась, внимательно посмотрела на Зубаря и, признав в нем знакомого, сказала:
— Да вот зайду на минуту к Иванне, а потом во Львов, на практику.
— У вас есть попутчик. Капитан тоже во Львов собрался.
— А вы надолго у Иванны задержитесь? — спросил Журженко.
— Ровно столько, чтобы не опоздать к поезду.
— Тогда договорились,— улыбнулся Журженко. Ему было приятно иметь такую попутчицу.
Подмигивая капитану и показывая на Юлю, Зубарь сказал:
— Вот видите — не кусается. А вы боялись подойти!
— Здрасьте! — Юля засмеялась.— А с какой стати я должна кусаться?
— Ну, хотя бы из чувства солидарности с вашей подругой,— сказал Журженко.
— Ах, вон вы про что! — нахмурилась Цимбал и-стая.— Не сердитесь, ради бога, на Иванну и не придавайте особого значения ее словам. Они вырвались у нее случайно — от личного несчастья. У Иванны большое горе...
— Горе? — удивился Зубарь.
Пока Цимбалистая рассказывала грустную историю Иванны, дорога, по которой они шли, удаляясь от Сана, потянулась косогорами, зажатая полями наливающейся пшеницы.
— ...Я сама настаивала, чтобы Иванна послала документы в университет,— горячо говорила Юля,— а она колебалась, разуверенная во всем после стольких отказов, но в конце концов послала их тайком, даже от меня. Она ведь очень гордая, Иванна! А почему я настаивала? Меня же в медицинский приняли безо всяких. А ее и подавно должны были принять: лучшая ведь ученица гимназии. Весь Перемышль ее знал.
— Но все-таки дочь попа,— осторожно заметил Зубарь.— Так сказать, нетрудовой элемент.
Журженко сильно дернул его за руку, а Цимбалистая метнула острый взгляд в старшего лейтенанта. Даже вздернутый ее нос, усыпанный веснушками, покраснел от негодования.
— Дочь попа? Да? А почему же тогда приняли в университет Зенона Верхолу из Нижних Перетоков? Его отец маслобойку в селе имел, двенадцать батраков на него работали, а сам он теперь до фашистов убежал. Туда! — и Юля показала рукой на открывшийся снова противоположный, обрывистый берег Сана, по которому прохаживался на виду у всех гитлеровский пограничник в рогатой каске.
Внимательно посмотрел Журженко на чужого солдата, разгуливающего так близко, и задумчиво сказал:
— Видите ли, Юля, конечно, Николай Андреевич переборщил. Мы следуем правилу: сын за отца не отвечает и дочь также. И, быть может, тот же самый Зенон Верхола...
— Да вы его не знаете! — распалилась Юля.— Он сам тоже штучка хорошая. Еще в гимназии, в Перемышле, с националистами путался. Подручным у их атамана Степана Бандеры был. Дружил с тем, известным, Лемиком, а когда Лемик в тридцать третьем застрелил во Львове секретаря советского консульства Андрея Май-лова, польская полиция сразу же приехала в Нижние Перетоки, чтобы арестовать Верхолу. Но он уже бежал в Данциг от ареста...
— Молодой Верхола или его отец? — переспросил капитан.
— Конечно, молодой! А кто же еще! Зенко! — воскликнула Юля.— Он и гимназию не сумел окончить из-за той политики. Из восьмого класса его прогнали. А у Иванны... Ой! — вдруг смешалась она и, бледнея, протянула:— Що ж я наробыла? Только, ради бога, молчите. Ничего я вам не говорила... Хорошо? Бо у них длинные руки...
На чистую воду
Журженко постарался успокоить девушку. А по дороге во Львов узнал от нее такое, что заставило его задержаться в городе после того, как водопроводные краны были отправлены грузовой машиной в Тулиголовы. Он пошел во Львовский университет и добился приема у ректора Казакевича.
Не подозревая, какой сюрприз его ожидает, Дмитро Каблак в это время, примостившись на краешке письменного стола, заигрывал с миловидной сотрудницей приемной комиссии, которая по его поручению сортировала дела. Волосы девушки были уложены коронкой, и в них виднелось несколько ромашек.
Каблак поправил одну из ромашек и спросил:
— Пани Надийка не знает еще танго «Осенний день»? Да не может быть! Большое упущение. Оно куда лучше «Гуцулки Ксени». Вот послушайте...
Болтая ногами в брюках гольф, он стал насвистывать мелодию, и Надийка, польщенная вниманием начальника, отложила дела в сторону. Каблак сейчас был совсем иным, чем при встрече со Ставничей,— предупредительным, любезным до приторности. Таких типов зовут в Галиции «бавидамек» — развлекатель дам.
Когда зазвонил телефон, Надийка лениво взяла полной рукой трубку, но, узнав по голосу ректора, с испугом передала ее Каблаку.
Тот сразу спрыгнул со стола, вытянулся и несколько раз повторил:
— Слушаю... Слушаю... Так... Так... Будет сделано...
Заметался по кабинету, выхватил из шкафа пачку папок с делами студентов и, не глядя на Надийку, быстро вышел.
В кабинет ректора университета Казакевича Каблак входил уже чеканным шагом, слегка наклонив голову вперед,— замкнутый, исполнительный служака, обученный заранее угадывать, а подчас и предупреждать вопросы куратора.
Поклонившись ректору — седому красивому человеку в очках с золотыми ободками,— Каблак положил перед ним папки и скользнул взглядом по сидящему в мягком кресле наискосок от Казакевича офицеру. Появление военного насторожило Каблака, но, различив на его черных
петлицах значки капитана военно-инженерных войск, он успокоился. Еще раз поклонился и вопросительно посмотрел на ректора.
Казакевич, уставший от потока посетителей, просмотрел дела и, отобрав одно из них, поднял голову.
— Скажите, Дмитро Орестович,— спросил он устало,— кто вам дал право самолично отменять прием абитуриентки Иванны Ставничей?
Каблак чуть вздрогнул, но, овладев собой, переспросил:
— Кого? Кого?
