Отшумевшее лето покинуло город…

Глупый слух обо мне распустили опять.

Он ползет по шоссе, поднимается в горы,

Начинает по саклям аварским гулять.

Ходит сплетня: мол, стал я заносчивым малым,

И звучат мои песни от дома вдали,

И забыл я аулы, прижатые к скалам,

Цвет и запах родной каменистой земли.

Мол, горянок забыл, что по тропке над бездной

Носят сено с лугов на промокшей спине.

Дескать, шляпу надел я, как тазик железный,

Модный галстук, как хвостик ишачий, на мне.

Редко вижу Гуниб и хунзахские травы,

Стал чужим, неизвестно, приеду ли вновь…

Говорят, что живу я для собственной славы,

Что давно не кипит во мне горская кровь.

…Вот что с ходу мне выложил седоголовый

Мой земляк. Он обедать со мною не стал.

Не пригубил, упрямец, вина молодого,

Отодвинув сверкающий чешский бокал.

Без вниманья оставил убранство квартиры,

Осторожно присел на широкий диван,

Равнодушно взглянул на мои сувениры,

Что привез я, объехавший множество стран.

Самосад из кисета, ворча, доставал он,

Отказавшись решительно от сигарет.

Все с моею дочуркой Заремой играл он

Да в раздумье глядел на отцовский портрет.

Спал он сидя, хоть гостю постель предлагали,

Подстелил себе бурку, прикрылся полой.

(Так охотник, бывало, дремал на привале,

Ранив тура отточенной древней стрелой.)

…О стрела, поразившая радость поэта,

Камень, брошенный в сердце с аварских вершин!..

Нет, не верь, мой народ, ядовитым наветам.

Палец рук твоих, что бы я значил один?

Что мне личная слава? На что она, право?

Не собой, а тобою горжусь, мой народ.

Я лишь искра твоей полыхающей славы,

Без тебя эта искра погаснет, замрет.

Я — былинка лугов твоих высокогорных.

Без тебя мне увянуть в пыли суждено.

Я — лишь капля потоков твоих непокорных.

Без тебя я иссяк бы и высох давно.

Вот возьми мои руки — шершавые руки,

В них по жилам струится твоя теплота.

Вот глаза мои. В дни даже краткой разлуки

В них живая тоска по тебе разлита.

Вот и сердце мое. Это сердце сыновье

Обитает в горах, в отчем крае живет.

Сердце полнится непреходящей любовью,

Я навеки люблю тебя, горский народ!

Помню старый очаг в нашей маленькой сакле,

Любовался я в детстве игрою огня.

Эта жаркая память досель не иссякла,

И она согревает повсюду меня.

Помню, под вечер в шубе овчинной на крыше

Пел отец мне душевную песню свою.

Нынче дочке моей все, что сызмальства слышал,

Я, пусть голос мой хуже, с волненьем пою.

Я границу двух возрастов переступаю,

Люди стали уже седину замечать,

Но мальчишкой опять ощущаю себя я.

Повстречав мою добрую старую мать.

Вновь хочу насладиться водой родниковой,

Чтоб горянка, с плеча наклоняя кувшин,

Напоила меня. О, как хочется снова

Посидеть у огня средь знакомых теснин!

Как я скачки люблю! Все тревожусь: смогу ли

Вновь, как прежде, лихого коня оседлать?

Гром арбы, запряженной быками в ауле,

Мне, бессонному, чудится ночью опять.

Помню кровлю, где летом сушили мы сено,

Где счищали мы снег, налетевший зимой.

И трубу нашу помню — над ней неизменно

Дым кизячный струился, сквозной, голубой.

В саклях с осени вялится мясо, бывало,

И развешаны туши бараньи кругом.

Но с приходом весны их становится мало,

Вкусный запах витает над нашим котлом.

Утром стадо чабан собирает в селенье,

К дому гонит он вечером сытых коров.

Вижу землю, то ждущую вспашки весенней,

То в июньском цветенье альпийских лугов.

…Книгу жизни в горах не перо начертало,

Кровь обильней чернил по страницам текла.

О народ мой! Твои летописцы — кинжалы.

Буквы — камни надгробные. Нет им числа.

Гром набегов мне слышится ночью доселе,

Лязг аварских кинжалов и цокот копыт.

Кони предков моих устремились в ущелье,

Эхо давней борьбы в котловине кипит…

У иранского шаха в узорных палатах

На земле андалайской решается спор.

Снова слышу воинственный клич Сураката,

Сквозь столетья летящий над высями гор.

Вижу пламя на площади старой хунзахской.

Ждет Хочбара костер. Но, над смертью самой

Насмехаясь, бросается в дикую пляску,

Лихо крутит усы гидатлинский герой.

Вижу мужество юного Эльдарэлава.

Яд приняв, он хватает кумуз и поет.

Он последнюю песнь, умирая со славой,

Посвящает тебе, непокорный народ.

В схватке правую руку теряет, но сразу

Левой саблю подхватывает джигит.

Сняли голову. Тело не рушится наземь.

В нем бессмертная жажда возмездья бурлит.

В грудь вонзился кинжал. Воин глубже вбирает

Злую сталь, чтоб к врагу дотянуться клинком.

Узник связанный стены плечом прошибает,

И ничто не удержит его под замком.

Вижу алые стяги средь белых утесов,

Дым винтовочных выстрелов вижу вдали.

Партизаны встают, вражью силу отбросив.

Их в атаку ревкомы твои повели.

Вижу горных орлов, что свивают гнездовья

На заоблачных склонах, в расселинах скал.

На сынов твоих гордых взираю с любовью,

Для себя я других образцов не искал.

Я их вижу, израненных, вижу усталых,

Хромоногих, безруких, в дорожной пыли.

Если спросите: «Что их в бою вдохновляло?» —

Вам покажут лишь горсточку горской земли.

Если спросите: «Где укрепления ваши?» —

Камни в узком ущелье покажут они.

Я завидую мудрости их и бесстрашью,

Мне и верность и твердая вера сродни.

Я их жизнью горжусь, я над смертью их плачу,

И, навеки себе их примером избрав,

Мой народ, я люблю твой характер горячий,

Я люблю твой крутой, несгибаемый нрав!