– Да, напряжение было. Я просто не понял, что это из-за дихотомии физической силы Трэвиса и его, хм, женской тайны. Я решил, что это из-за картины и адского мотива смерти, не говоря уж о, хм, бесконечном демоническом ужасе воронки, засасывающей вечность. – Боже, он на тонком льду, на таком тонком льду.
– Ну да, это самая очевидная интерпретация, – сказала она. Тень облегчения легла на ее лицо, что привело его в еще большее замешательство. Она поняла его мысль. – Но все произведение проникнуто двойственностью мужской натуры: невинность и зло, мужчина и женщина. Ты не задавался вопросом: что ангел делает в аду? В смысле, что такого страшного он мог сотворить, что пал так низко от милости божьей?
Нет, об этом он себя не спрашивал. Он слишком много отвлекался на нее, но теперь, когда она упомянула об этом, ему не пришлось ломать голову над ответом. Бедному долбаному ангелу вообще ничего не нужно было делать, чтобы потерять милость божью. Такое просто случалось, между первым вздохом и последним. Он видел это на войне. Милость умирала. Смерть побеждала, и на какой-то миг весь мир превращался в ад.
Не было ничего простого или поверхностного в Никки МакКинни – но она определенно была наивной.
– А вы знаете, что сделал ангел? – спросил он. Да, у него были свои ответы, но он не собирался раскачивать ими ее лодку, особенно в тот момент, когда она была так близка от того, чтобы вовсе оказаться за бортом. К черту напряжение Трэвиса, она сама была скручена туже, чем боцманский узел, напряжение накатывало на нее волнами. Все в ней горело предупреждающими знаками – «Женщина на грани нервного срыва» – большими светящимися неоновыми буквами. Ее руки, сжимавшие на коленях коробочку с бутылочками, почти побелели. Плечи были напряжены, а спина казалось такой прямой, что с трудом верилось, что она умещается в изогнутом кресле.
Самое паршивое, что он мог только продолжать ехать и надеяться, что она не взорвется или еще чего. Или еще хуже – заплачет. Это приводило его в полное отчаяние и лишало мужества. Ей нужна была помощь, а он был совершенно бестолковым. Вот что значит вырасти с кучкой старших братьев и без матери – некомпетентность, полная и совершенная. Она может разлететься на кусочки, а ему лишь останется собирать их.
Но, Боже, она была как паровой каток, и он боялся, что она взорвется сама, как и опасался сказать что-то не то, что станет причиной катастрофы.
– Нет. На самом деле, я не знаю, почему пал ангел. – Она покачала головой. – Должна бы, но не знаю, и это одна их тех вещей, которые я все время пытаюсь сделать – вывести работу за пределы холста. Конечно, я научилась переводить произведение через грань только в последнюю пару лет. Думаю, Трэвис знает, что сделал ангел, и использует это знание, чтобы зайти туда, где он находится, но мне он не говорит. Он никогда ничего не говорит, но не боится показывать мне больше, чем все остальные мои модели. Он осознает невинность собственной сексуальности и женскую тайну, присущую его мужской натуре. Он проживает дихотомию падшего ангела.
Кид тяжело втянул в себя воздух. Дихотомия падшего ангела? О чем, черт возьми, она говорит?
В течение секунды он надеялся, что доедет до дома, ничего больше не узнав о Трэвисе, излучаемой им сексуальности, его женской тайне или о каких-то других гребаных дихотомиях. Еще один выброс информации, и его, есть такая вероятность, просто стошнит. Он уже чувствовал легкую слабость.
А потом он понял, что еда была большей частью этой проблемы. Полгаллона адреналина, выбросившиеся в его организм за 0.2 секунды, всегда вызывали чувство голода. Еда, которую она упомянула в своей мастерской, так и не появилась, а он почти достиг критического обезъедивания. Ему нужна была пища, много пищи и поменьше Трэвиса. Этот фельдшер, на самом деле, был неплохим парнем, но Кид намеревался возненавидеть его через пять минут, если Никки не найдет другой темы для разговора. С тех пор как они совершили свой азотистый полет из ущелья, она перебрала уже около восьми тем, но казалось, застряла на Трэвисе.
Единственное, до чего он додумался во время ее непрерывного монолога, была мысль о том, что ему никогда-никогда не стоит позировать ей. По ее логике, модели нагружались каким-то особым, довольно тяжелым весом, который делал их неприкасаемыми. Он даже не был уверен, что она видела в них настоящих мужчин, и уж точно не хотел оказаться в категории таких неприкасаемых и ненастоящих.
Ни за что. Он хотел, чтобы она прикасалась к нему, хотел полного телесного контакта с потной кожей и раскрытыми губами, но с этой точки зрения он, вероятно, сильно опережал события. Очень сильно. Она едва ли взглянула на него один единственный раз с момента их знакомства. Все разговоры были только о Трэвисе, который, Кид мог бы поставить двадцать баксов, не был ее любовником.
«Тогда кто?» – спросил он сам себя в миллионный раз, надеясь, что ответом на этот вопрос будет: никто. Судя по тому, как она говорила о Трэвисе, никого другого в ее жизни не было.
– Трэвис…
«Ну конечно», – подумал он.
– У него есть небольшой бизнес на стороне. Он занимается сексуальным импринтингом с женщинами, у которых был плохой опыт, тем самым находя отличное применение своей невинной сексуальности. Он неплохо справляется. Все очень целомудренно, очень здорово, но Реган отказывается принять его предложение неограниченных бесплатных сеансов. Это, конечно же, безумие. Я уверена, что он смог бы ей помочь, как в прошлом году помог одной моей подруге, у парня которой были, хм, ну проблемы, понимаешь?
Не может же быть, что она ожидала от него ответа на этот вопрос? Но она замолчала, оставляя паузу, полную ожидания, висеть в воздухе и мучить его. Вероятно, нарочно.
– Нет, – выпалил он. – Я не понимаю. – И уж точно не хотел понимать. И в то же время он был болезненно заворожен всем, что она говорила. Парни из 24-ого полка морской пехоты с радостью наложили бы лапы на такую идею как сексуальный импринтинг, и, он мог поспорить, были бы счастливы предложить любой женщине бесплатные сеансы. Конечно, не было на всей земле морпеха, которого можно было бы описать словом «невинный». И уж конечно, каждый из них уже думал о себе как о профессионале в области сексуального импринтинга.
Широкая ухмылка растянулась на его лице. Что же за бизнес был у Трэвиса?
Мужские проблемы представляли собой что-то иное, и он надеялся, что она проявит благоразумие и удержит детали при себе.
– Я голоден, – сказал он, надеясь, что паника не отразилась в голосе. – Вы хотите есть? – Еда всегда поднимала ему настроение. На самом деле, он повел себя как полный идиот. Ему стоило накормить ее в ту же секунду, что они выехали из ущелья. Он был голоден с тех самых пор, и ставки на то, что она чувствовала то же самое, были высоки. – На следующем съезде будет кучка ресторанов фаст-фуд. Мексиканская, китайская кухни, сэндвичи, гамбургеры, если хотите. Все в порядке, мы можем остановиться и перехватить чего-нибудь.
– Эх, нет, спасибо, – сказала она, закашлявшись, а может, задохнувшись, после секундного колебания. – Я, хм, не думаю, что смогу сейчас что-нибудь съесть.
Звук ее голоса это подтверждал. Может, ее так отвратила идея фаст-фуда.
– Если хотите фахитос с тофу, уверен, что смогу найти. – На самом деле, он не был уверен, что где-то около шоссе можно найти что-то подобное, но, если ей это поможет расслабиться, он сварганит такой на Стил Стрит.
– Нет… хм… все в порядке. Мне не очень нравится тофу.
«Поди догадайся, – подумал Кид. – Гламурная боулдерская штучка и не любит тофу».
Он снизил скорость и направился к выезду с шоссе, приближаясь к торговым центрам, заправкам, забегаловкам фаст-фуд, расположенным в пригороде северного Денвера. Если выбор был за ним, он, однозначно, предпочитал чизбургер, а при удачном стечении обстоятельств, ему удастся и в нее впихнуть немного картошки фри, а может быть, молочный коктейль. Он был уверен: что-нибудь да поможет.
