По мнению ученого – переводчика подлинного текста, д-pа Фаусбелля, Сутта-Нипата принадлежит к наиболее ранним произведениям буддийской литературы. Ученый на основании серьезных лингвистических соображений полагает, что по крайней мере вся книга IV и значительная часть книги III нашего памятника принадлежат ближайшим ученикам Будды Гаутамы. Поэтому Сутта-Нипата, помимо общего интереса, как творение, прекрасно изъясняющее дух, правила и строй возвышенной нравственной жизни, имеет и специальный интерес при изучении буддийской философии, представляя учение Гаутамы в форме, наиболее близкой к первоначальной.[1]

В Сутта-Нипате очень мало легендарных элементов. За исключением отдельных, весьма немногих впрочем, преувеличений, таких, например, как встречающиеся иногда невозможные цифры учеников и последователей Гаутамы, некоторые чудесные явления (имеющие, надо полагать, символический характер – например, покрывание языком всей поверхности лица), Сутта-Нипата представляет собой возвышенное изложение столь же возвышенного и глубокого нравственно-философского учения, преподанного более двух тысяч лет тому назад одним из величайших мудрецов мира. Эта сила, огонь, эта особенная красота изречений Гаутамы, которыми так богат наш памятник – ценное украшение всемирной нравственно-философской литературы, могли быть свойственны только действительно вдохновенному человеку.

Нельзя сомневаться, что изучение восточной философии, в частности буддийской, вступит рано или поздно в фазу полного расцвета. Лингвистическая наука, со своей стороны, сделала немало для такого широкого изучения: многое осмыслила, описала, разъяснила, для многого наметила пути изучения, за что и покрыла себя, в лице своих бессмертных тружеников, неувядаемой славой. Однако полная философская оценка тех самых ценных «сокровищ Востока», которые заключены в его священных книгах, составляет еще предмет надежды в будущем; понимание наиболее важных положений восточной мудрости очень и очень часто пока еще только предположительно. При изучении творений восточной мудрости невольно ощущается отсутствие труда психологов и философов в разъяснении текстов. Думается, изыскания психологов и философов могли бы принести великую пользу делу выяснения истинного духа восточной мудрости. В связи с этим нельзя не поставить в серьезный упрек историкам философии очень малое внимание, уделенное ими философии азиатского Востока. Историки философии отводят слишком много места детальному изложению произведений различных «фабрикаторов систем», перекраивающих, а чаще калечащих идеи немногих светочей философии, – в то же время или совершенно опускают эту великую страницу в истории духа, или посвящают восточной философии краткие и безжизненные очерки, столь же далекие от действительного величия творений восточной мудрости, как далека фотография неба от его живой, бездонной шири и глуби.

Более глубокое влияние восточной философии на западную едва ли было бы бесплодным. Нашей философии недостает именно того, чем богата восточная, – недостает мощной личной мудрости как начала жизни в духе, благе и истине. Наша философия склоняется на путь рационального познания вечных начал; восточная же – скорее живое сознание бессмертного и бесконечного бытия, глубоко духовное личное соотношение с ним.

Кто был Будда Гаутама? Постепенное забвение действительного образа Гаутамы в буддийской литературе и превращение его в сказочное, почти уже неземное существо вполне понятно – и мы не бросим камень в тех, кто в наивной любви потрудился над внешним украшением истории жизни этого удивительного человека. Столь прекрасен, необычайно светел был тот образ, таким дивным видением прошел Гаутама по горам и лесам, по чертогам и хижинам далекой Индии, такой чистой, далекой от всего земного, даже в самом источнике своем, казалась мысль его, что удивленные ученики и последователи не могли да и не хотели верить, чтобы это был только человек, земной и смертный, – и сказания о нем, переходя от поколения к поколению, все более и более отнимали его у земли.

Европейские исследователи буддизма, не связанные с именем Гаутамы сердечными связями долгого теплого поклонения, естественно, легче различили черты его действительного образа сквозь ореол легендарных сказаний, которым, как чудным венцом в лучах правды и суеверия, мечты и мудрости, окружена теперь память о нем у чтящих его народов.

Однако, если современный исследователь видит в Гаутаме только мудреца, он тем самым не только не развенчивает его, но, напротив, возвышает. Ибо ясно тогда, что в человеческом духе созревали те возвышенные мысли, которые возвестил он людям; что среди земли, ее праха и зла выношено то сознание иного, лучшего, нездешнего – сознание по живости и яркости близкое к действительному созерцанию.

Великое слово Истины не приемлется равнодушно. Оно встречается жаркой любовью теми, чьему смущенному духу в том слове засветилась радость разрешения; но люди, которых оно обличает, для чьей порочной и презренной жизни в том слове видится не свет успокоения, но пламя стыда и совести, – те на призывы к чистой и бессмертной радости отвечают только новым бушеванием злобы.

В немногих словах Истины, за много веков пронесшихся над землей, есть живая дивная сила. И этой силой, запечатленностью те слова так отличаются от слов обычного людского понимания и научения, родившихся среди забот земной жизни, ее раздоров, борьбы, в ее неприветливой атмосфере! Та сила слов Истины никогда не иссякнет. Переносясь через века и народы, говоря всем, но не всеми понятое, как бы минуя непонимающих, невнемлющих, слово Истины проникает в душу того, кто, окруженный злом и порочностью, провидит чистое, безгрешное бытие и среди неправды тоскует по бессмертию любви, правды и счастья. И эта близость к душе мудрого, притекшего света истины, дает его речи ту мощь, властность, которая так поражает людей, которой так радуются в чистой любви чистые сердцем и страшатся порочные и суеверные. Немного в истории человечества вещих мудрецов, и среди них яркой звездой, льющей свой безгрешный свет, не мерцающий, но успокоенный и замерший в чудной красе, светит мудрец великой Индии Гаутама, – и в этом неслучайная тайна покоряющего влияния его личности на современников, последователей и на всякого, кто не потерял способности воспринимать красоту духовной жизни и любить ее.

Внимательно вчитываясь в древнейшие из буддийских сказаний, мы заметим, что и современников своих Гаутама пленял не особенными делами (с внешней стороны его жизнь не была богата ни событиями, ни подвигами) – он пленял их только своей речью, в дивной любви и тихой правде несшей исцеление больной и смятенной душе притекшего…

Содержание Сутта-Нипаты, со стороны поучений, преподанных от имени Гаутамы, распадается на три раздела: 1) поучение мудрости как жизни в духе и истине; 2) изъяснение личного духовного делания, ведущего к совершенству, которое выражается: субъективно – как состояние неизменной тихой радости, объективно – как чистая безгрешная жизнь среди людей и других живых существ; 3) осуждение деятельности современных ему ученых-толкователей, схоластически настроенных брахманов. Гаутама – вовсе не основатель религии; буддизм как религия развился путем исторического процесса, во многом ниспав с той высоты, на которую поставил Гаутама провозглашенные им начала светлой и мудрой жизни, приняв многое из того, против чего, поучая человека одной лишь чистой духовности во всех его отношениях к здешним и иным сферам, всегда боролся и что глубоко осуждал Гаутама (ритуал, увлечение внешностью, схоластичность и т. д.).