Здесь все верно, кроме глагола «упросил». Алексей Михайлович не заступался за Аввакума. Протопоп видел, как царь подошел к патриарху, но вряд ли слышал, что оба обсудили накоротке. Мемуарист увязал факт этой беседы со своим помилованием и решил, что оно — результат вмешательства монарха. Однако государь ничем не смог помочь никому из опальных «боголюбцев», даже почитаемому им Неронову. Никон отнял священнический чин у всех. У всех, за исключением Аввакума. Следовательно, и амнистировал будущего вождя 15 (25) сентября тоже Никон. Впрочем, почему амнистировал? Патриарх придумал, причем еще 1 (11) сентября, достойную кару дерзкому, отважному и честолюбивому «адъютанту» Неронова — «за ево многое безчинство» откомандировал с семьей на край русского света, «в сибирский город на Лену», прививать живущему в глухомани обывателю старозаветное благочестие. Не 15 (25), а 16 (26) сентября устами царя Никон всего лишь оставил на волю архиепископа Тобольского Симеона выбрать, где протопопу «в Сибири, в Тобольску или… в ыном городе, быти у церкви». Свыше десяти лет продлится не научный эксперимент. Героем, но не победителем возвратится Аввакум в Москву, чтобы возглавить движение, неминуемо обреченное на поражение^{53}.

К 25 сентября (5 октября) 1653 г. — дню встречи царем великого посольства Б.А. Репнина в Троице-Сергиевой лавре — разгром активного ядра радикального крыла «боголюбцев» завершился. Протопопа из Костромы Даниила выслали в Астрахань, муромского Логгина — на родину, в деревню под надзор отца, романовский Лазарь спрятался в Савво-Сторожевском монастыре. Стефан Ванифатьев «всяко ослабел», по едкому замечанию Аввакума, недоумевавшего по поводу отстраненности от вспыхнувшей баталии прежнего лидера, некогда пламенного борца за благочестивость и чистоту веры. Почему-то на то, что «ослабел» не только благовещенский протопоп, но и все архиереи-«боголюбцы», даже друг Неронова — епископ Коломенский Павел, мемуарист-старообрядец не обратил внимания.

Никон торжествовал. Великие послы приехали с официальным отклонением посреднических услуг России, фактически ее ультиматума. На радостях патриарх 28 сентября (8 октября) пожаловал Алмаза Иванова в думные дьяки, поручив ему руководство Посольским приказом на период войны с Польшей. А 1 (11) октября в Грановитой палате царского дворца состоялось второе, на сей раз полноценное заседание Земского собора. Так как теперь никуда не спешили, то к ранее избранным депутатам от дворян присоединились аналогичные делегации от городских посадов и стрелецких «приказов» (полков), а также высшее и среднее духовенство. Вопрос не обсуждали, проголосовали единственный: «Против польского короля война весть… гетмана Богдана Хмельницкого и все войско запорожское з городами их и з землями принять под свою государскую высокую руку» великому государю Алексею Михайловичу. Голосовали «по чинам, порознь». Отдельно стольники, затем стряпчие. И далее по очереди — дворяне, дьяки, жильцы, офицеры, купечество, ремесленные мастера, стрельцы. Тут же царь уполномочил дворецкого В.В. Бутурлина ехать в Чигирин и приводить к присяге украинский народ, а стольнику P.M. Стрешневу велел сообщить долгожданную новость Хмельнницкому и черкасской старшине.

Родион Матвеевич в компании с дьяком Мартемьяном Бредихиным из Москвы на Украину отправился 13 (23) сентября после приема Алексеем Михайловичем 29 августа (8 сентября) посла Хмельницкого — Герасима Яковлевича Яцкевича. «Черкасская» миссия хотела поторопить москвичей с военной помощью, русская — ускорить акт объединения двух народов. Стрешневу доверили заранее проработать с Хмельницким все детали исторической церемонии. 2 (12) октября посольство достигло Путивля, Чигирина — 13 (23) октября. Правда, с гетманом оно встретилось лишь через два с половиной месяца — 26 декабря (5 января).

Половину лета и всю осень запорожское войско в союзе с татарами отражало под Баром очередной карательный рейд поляков во главе с Яном-Казимиром. И в очередной же раз крымчане в трудный для неприятеля момент зашатались, продав королю, блокированному в Каменец-Подольском, свой нейтралитет за сто двадцать тысяч червонцев золотом и привилегию «около Львова и по Залесью… имать полон в селех и в деревнях, кроме городов». Казаков тоже не обидели, выторговав для них мир по статьям Зборовского трактата с добавлением коварного пункта: по весне всем сообща идти воевать московское государство. Так хан напомнил Хмельницкому об обещании, данном им при реке Буг в начале похода, «быть под ево, хановою, рукою». Гетман намек понял и потому предпочел отмолчаться, используя передышку для окончательного урегулирования отношений с Россией. Ведь еще в первых числах ноября в Бар из Москвы прискакал украинский гонец Л. Капуста с радостной новостью. В Чигирине от Стрешнева и Бредихина Богдан Михайлович услышал уже официальное уведомление о том, что Алексей Михайлович берет запорожскую республику «под свою царского величества высокую руку», и о скором приезде «великого посольства» В.В. Бутурлина. Проблема присяги разрешилась просто: запорожский вождь предложил провести ее в Переяславле в праздник Богоявления. Русские посланники не возражали и 29 декабря (8 января) довольные покинули столицу Украины.

Посольство Бутурлина из Москвы тронулось в путь 9 (19) октября, почти два месяца — с 1 (11) ноября по 20 (30) декабря — ожидало в Путивле возвращения Хмельницкого с днестровского фронта. В день переговоров Стрешнева с Хмельницким добрались до Прилук. В избранный для торжественного действа город — Переяславль — въехали 31 декабря (10 января). Хмельницкий туда явился под вечер 6 (16) числа. Так что совместить светский праздник с церковным не удалось. Центральное событие свершилось два дня спустя, 8 (18) января 1654 г.: около полудня на площади под барабанный бой «собралося великое множество всяких чинов людей… Потом… гетман вышел под бунчуком, а с ним судьи и ясаулы, писарь и все полковники. И стал гетман… речь… ко всему народу говорить: …уже 6 лет живем без государя в нашей земле в безспрестанных бранех и кровопролитиях з гонители и враги нашими, хотящими искоренити церковь божию… Что уже вельми нам всем докучило и видим, что нельзя нам жити боле без царя. Для того ныне собрали есмя раду… чтоб есте себе с нами обрали государя из четырех, которого вы хощете. Первый царь есть турский, который многижды через послов своих призывал нас под свою область. Вторый — хан крымский. Третий — король полский, которой, будет сами похочем, и теперь нас еще в прежную ласку принята может. Четвертый есть православный Великия Росия государь царь и великий князь Алексей Михайлович… которого мы уже 6 лет безпрестанными молении нашими себе просим… Той великий государь… милостивое свое царское сердце к нам склонивши, своих великих ближних людей к нам с царскою милостию своею прислати изволил…

К сим словам весь народ возопил: волим под царя восточного, православного… Потом полковник переяславской Тетеря, ходячи в кругу, на все стороны спрашивал: все ли тако соизволяете? Рекли весь народ: вси единодушно. Потом гетман молыл: буде тако! Да господь Бог наш сукрепит под его царскою крепкою рукою! А народ по нем вси единогласно возопил: Боже, утверди, Боже, укрепи, чтоб есми вовеки вси едины были!»

Далее «на съезжем дворе» В.В. Бутурлин огласил Хмельницкому и полковникам царскую волю, после чего все перешли в соборную церковь Успения Пресвятой Богородицы, где поклялись «быти… под государевою высокою рукою навеки». Церемонию омрачил небольшой спор. Казаки потребовали от боярина публичной клятвы от имени царя, что черкас «польскому королю не выдавать, и за них стоять и вольностей не нарушеть». Бутурлин, не имея на то полномочий, отказался. Убедившись в неисполнимости пожелания, гетман и старшина прекратили пререкания и присягнули московскому царю, более ни на чем не настаивая. День закончился поднесением Хмельницкому в той же «съезжей избе» привезенных из Москвы знаков гетманской власти — знамени, булавы, мантии, шапки.