Огласка помешала патриарху Иосифу проверить единогласие на прочность жеребьевкой, и летом официальные извещения о новой норме разлетелись по стране в виде царских грамот и книжного варианта «Служебника», отданного в набор 13 (23) мая, отпечатанного 18 (28) июля 1651 г. Как их встретили в глубинке, нетрудно догадаться. Впрочем, пока в Москве с оптимизмом смотрели в будущее, и сам Алексей Михайлович уловку трех московских священников окрестил «дуростью наглою». Конечно, разоблаченная гавриловским попом интрига напоминала жест отчаяния в сравнении с той, которая плелась параллельно и куда более хитрой головой.

К концу февраля выборные из регионов съехались в Москву. Предвидя их патриотический энтузиазм, противники войны сыграли на опережение, предложив государю предварить светский форум церковным. Тому идея понравилась, и 19 февраля (1 марта) А.М. Львов внес на суд православных иерархов статьи «о литовском диле». Обсуждать предстояло, во-первых, «неправды» Речи Посполитой, во-вторых, челобитье «черкасе» о стремлении «под государеву высокую руку в подданство». «Неправд» авторы документа насчитали три: описки в титулах Михаила Федоровича, Филарета Никитича, Алексея Михайловича; некие «злые безчестья и укоризны» о трех Романовых и России в книгах, увидевших свет при короле Яне-Казимире; умышления шляхтичей «сопча» с Крымом «московское государство воевать и разорить». Четвертая вина поляков вытекала из первых двух: на сеймах они так и не приняли акт о казни лиц, оскорбивших в письменной форме русских самодержцев. Что касается украинцев, то документ подчеркивал неизбежность в случае молчания Москвы ухода Малороссии под протекторат турецкого султана.

«Патриарх с митрополиты и архиепископы, и со архимариты и со игумены» 27 февраля (9 марта) посоветовали монарху потребовать у поляков сатисфакцию в последний раз, и, буде король Ян-Казимир «не справитца и управы на виноватых… не даст», объявить республике войну. Маневр сработал. 28 февраля (10 марта) 1651 г. в Столовой палате при государе земским депутатам от разных сословий (знати, дворянства, посада, купечества) зачитали антипольские тезисы. Увы, прения мирян опоздали ровно на один день. За что бы уважаемое собрание ни проголосовало, компромиссная позиция духовенства уже завоевала симпатии набожного Алексея Михайловича. Государь воздержался от сенсационных и громких заявлений до возвращения из Варшавы посольства, которое М.Д. Волошенинов, конечно же, формировать и готовить к отправке не торопился.

6 (16) апреля из Чигирина примчался Л.Д. Лопухин с двумя грамотами от 11 (21) марта. Одна на имя Б.И. Морозова от Хмельницкого, другая — Алексею Михайловичу от митрополита Коринфского Иоасафа. Обе «слезно» молили о военной помощи украинскому народу. Из первой депеши видно, что «боярин Ларион Дмитреевич» невольно ввел в заблуждение и гетмана, и архипастыря. Дьяк, служивший в Казанском приказе, искренне считал, что проснувшийся у государя интерес к Украине — результат усилий Морозова, о чем и не преминул «изустно поведать» в ставке запорожского войска. Курьер, уехавший из Москвы до окончания соборов, похоже, нисколько не сомневался в победе новой внешнеполитической линии у себя на родине и заразил собственным воодушевлением братьев-казаков. Разочарование настигло Лопухина по приезде домой. 11(21) апреля 1651 г. Алексей Михайлович пожаловал его в думные дьяки приказа Казанского дворца, и все. Официальной реакции на запросы гетмана и греческого митрополита не было^{43}.

Зато неофициальная реакция имела место. Выбирая между войной и церковной реформой, царь, естественно, поддержал реформу, веря в ее успех. Закон о единогласии только приняли. Надлежало посмотреть, как к нему отнесется народ, с какими препятствиями — серьезными или не очень — столкнется процесс распространения ключевой воспитательной нормы по московским землям. Война бы точно помешала ей утвердиться. Потому государь, скрепя сердце, послушался Ванифатьева и вроде бы охладел к проукраинскому курсу. Даже откровенный саботаж с организацией «великого посольства» к королю Польши не замечал. Он ждал промежуточного итога реформы. Тем не менее об Украине думал и боялся того, о чем предупреждало докладное «письмо» депутатов собора — присоединения «черкасе» к Османской империи. Между тем игнорирование и дальше обращений Хмельницкого и иже с ним неминуемо приближало день присяги казаков на верность турецкому султану.

Помочь выйти из образовавшегося тупика могло одно средство — секретная дипломатия, то есть посылка в Чигирин втайне от всех человека с просьбой еще немного потерпеть. Поскольку просьба выглядела издевательски на фоне всех предыдущих ответов, то заикнуться о ней следовало тому, кому гетман доверял. Иными словами Алексею Михайловичу требовался «связной». И таковой нашелся… на Соловецком острове. Процитируем крайне важный документ: «В прошлом во 159-м году, как мы были на Москве, и тогда казал государь царь и великий князь… из Соловецкого монастыря взять нам старца Арсенья гречанина. И как к вам ся наша грамота придет, и вы б безо всякого мотчанья того старца Арсения велели вывесть нынешнем летним путем из Соловецкого монастыря в Сумской острог со всем ево келейным борошнем и велели б ему тут в Суме быть до зимнего пути до государева указу. А государева грамота об нем тотчас к вам будет в монастырь. А того б вам не учинить, чтоб того старца Арсенья нынешним летним путем из Соловков не вывесть в Сумской острог».

Перед нами содержательная часть грамоты митрополита новгородского Никона архимандриту Соловецкой обители Илье Пестрикову, написанной «в Великом Новегороде лета 7160 октября в 3 день». «В прошлом во 159-м году» переводим, как «до 1(11) сентября 1651 г».. Согласно Новгородскому хронографу, опубликованному М.Н. Тихомировым, в Москву из Новгорода Никон выехал или получил царский указ о том 28 ноября (8 декабря) 1650 г. Этот, второй визит в столицу совпал с двумя соборами, посвященными двум конкурирующим проблемам — единогласию и войне с Польшей. Единогласие в возникшем споре победило, и примерно тогда же Алексей Михайлович вспомнил об Арсении Греке. Скорее всего, не сам, а благодаря либо Никону, либо Б.И. Морозову. Гонец на север тут же не помчался, по-видимому, из-за казуса Шохова.

21 апреля (1 мая) брянский воевода Д. С. Великогогагин проинформировал Москву о желании казаков Хмельницкого по окончании весенней распутицы совершить марш-бросок к Рославлю, используя территорию Брянского уезда. Спрашивал, как быть. Гавренев и Милославский доложили о том царю, и Алексей Михайлович не пренебрег этим поводом намекнуть Богдану Михайловичу о готовности России не только словом, но и делом помочь украинцам. 28 апреля (8 мая) через Разрядный приказ воеводе велели «черкас» пропустить. Полковник черниговский Иван Шохов за дозволением пройти обратился в Брянск 23 мая (2 июня). Неделю обе стороны искали консенсус по условиям прохода. 31 мая (10 июня) Данила Степанович известил Гавренева обо всем и об ожидании Шоховым ордера гетмана для пересечения границы.

Каким образом Ванифатьев проведал о секретной операции, неизвестно. Но 4 (14) июня 1651 г. из Москвы в Брянск полетело предписание отряд Шохова через Россию к Рославлю не проводить по причине того, что «в Брянском уезде ныне поля обсеены и луги огорожены, и в том с ними, с черкасы, учинитца ссора». А Великогогагин, естественно, за якобы неверную интерпретацию высочайшей воли удостоился порицания: «Ты то учинил не гораздо». Хотя озвучил государев вердикт Разрядный приказ, пролоббирован он не Гавреневым, Милославским или Морозовым, а благовещенским протопопом по очевидному мотиву: не дать Варшаве повода к ухудшению отношений с Россией. К счастью или нет, а грозный окрик не поспел. Шоховцы прошли через русскую землю и без боя 6 (16) июня 1651 г. овладели Рославлем.

Однако отныне на кордоне действовал запрет, который намекал Хмельницкому уже на другое — на торжество при русском дворе польской партии над украинской — и подталкивал казаков принять протекцию турецкого султана. Теперь лишь «связной» убедил бы гетмана в том, что равнодушие Кремля к бедам малороссов мнимое. Никон летом 1651 г. обретался в Новгороде, куда царь и отослал сигнал о вызове Арсения с Соловков. Грамота митрополита в обеих публикациях — И. Шляпкина 1915 г. и С.К Севастьяновой 2004 г. — датирована 3 (13) октября 1651 г. Если же проанализировать всю подборку грамот, изданную в сериальном сборнике «Книжные центры Древней Руси», то нетрудно заметить, что монахи фиксировали на подлинниках время их доставки в монастырь. В канцелярии Никона год, месяц и день указали всего три раза — на грамотах от 28 февраля (10 марта) 1650 г., от 21 февраля (2 марта) 1652 г. и от 3 (13) октября 1651 г. Первую на острове зарегистрировали 14 (24) мая 1650 г., на второй обозначили только год — 7160 (1651), на третьей, нас интересующей, выведено:«160-го году октября в 3 день от митрополита из Новагорода».