Михаил Евгеньевич молчит. Его тарелка не тронута, а заказанная бутылка вина уже пуста. Официант нависает над его локтем с услужливым и вопросительным выражением лица.

- Не приносите нам водки, даже если мы закажем, - говорит ему Михаил Евгеньевич. И акцента уже совсем не слышно в этой фразе.

- Юр, а как ты сам?

- Ве-ли-ко-леп-но! – паясничает Юрка. – Я – лучше всех! Я живу с тёлкой, бюст – четвертый номер. Ах, я это уже говорил!? Я не вру, вот – фото! – он достает и бросает на стол такую редкую уже бумажную фотографию, распечатанную, видимо, в расчете именно на этот жест. На фотке пухленькая миловидная девушка и Юрка – совсем не раздраженный, как сейчас, а вполне довольный и улыбающийся.

- Красивая какая! – не лукавит Михаил Евгеньевич, разглядывая юное счастливое лицо. – Вы учитесь с ней вместе?

- Учились. В школе. Арина. Ну да, я это тоже уже говорил. Но, знаешь, если у твоей дочки грудь не сильно меньше, я готов бросить Аринку и переехать к тебе.

- Моей дочери двенадцать лет, - грустно говорит Михаил. – У нее пока нет никакой груди. И не паясничай. Зачем тебе уезжать?

- А тебе было зачем?

- Ты же знаешь, я не мог здесь развиваться. Я получил хорошее предложение. Я занимаю сейчас видную должность.

- Откуда ВИДНУЮ? Отсюда, знаешь, не углядеть! – зло выплевывает «бывший сын». Он сам себя так называет: «я -  твой бывший сын». – Ну как, ты уже достаточно развился? Может быть, вернешься? Нет?

Михаил понимает, что разговора снова не вышло. Юрка вскакивает, бросает на стол пару купюр – за свою часть заказанного обеда - и восклицает:

- Бай-бай!

- Подожди! Юра, Юра! Подарки! – бросается ему вслед Михаил. И, догнав его у дверей, хватает за плечо, разворачивает к себе и пытается впихнуть ему в кулак пакеты.

Юрка поддается движению его руки, разворачивается, утыкается в его плечо и плачет. По-детски, взахлеб, как плакал, когда у него резались зубы. Посетители за соседними столиками удивленно оборачиваются на них. Услужливый официант возникает в проходе. Но Михаил Евгеньевич качает ему головой: «Ничего не надо!» Выплакав самую горькую часть своего горя, Юрка забирает у него пакеты и уходит, не оглянувшись. Михаил Евгеньевич возвращается за столик, заказывает четыреста грамм водки – официант не решается отказать посетителю в заказе, несмотря на его недавнюю просьбу – и долго пьет и плачет, пересев так, чтобы его лица не было видно из зала. Он ухитряется пропустить время, когда ему пора идти на поезд и, забрав чемоданы из камеры хранения, бесполезно бежит по перрону, успев увидеть только удаляющиеся красные огни и услышать остатки бравурной мелодии, которой всё еще провожают с питерского вокзала московские поезда. Постояв несколько минут под так и не прекратившимся дождем, он идет сдавать билет и брать новый. В это время до Москвы отходят один за одним несколько рейсов. И еще там, дома, заказывая билет от Москвы до Сатарок, он заложился на возможный форс-мажор. И в Москве у него будет четырехчасовой запас на пересадку. Только повернувшись к зданию вокзала, он замечает, что его светлый шарф развязался, и конец его волочился по лужам, когда он бежал за поездом. Он снимает с горла испорченную тряпку и бросает ее в урну. И она так и остается единственным ярким пятном на темном тоскливом перроне под серым мрачным зябким небом.

  *   *   *

Он снова видит этот сон и просыпается в слезах. Идет на кухню. Водки в доме нет. А вином – разве успокоишься!? Он достает с дальней полки коньяк и, закидывая голову, пьет прямо из бутылки. Напиток обжигает горло, и он заходится в сдавленном кашле. Включает воду, пьет, зачерпывая полные ладони, а потом утыкается лицом в мокрые руки и плачет над  раковиной в смутной надежде, что звуки его  рыданий заглушаются плеском текущей воды.

- Олег! Олег! Что случилось!? …Лёлечка!

Мишка не мог его услышать – у них большая квартира в «сталинском» доме. Но он – понял, почувствовал, откликнулся на его слезы и боль. В трусах, с сонным видом, он появляется в кухонных дверях и обнимает любимого за плечи:

- Лёлька, что ты? Что-то болит? Нет? …Опять тот сон? Маленький мой, успокойся!

Олег поддается его рукам, как во сне поддавался выросший Юрка, разворачивается и утыкается в широкое плечо.

- Прости, Минь! Да, снова….

Мишка гладит его затылок и шею теплой ладонью:

- Всё хорошо, мой родной. Мы – вместе. Я никуда не уехал.

Через пару минут Олег затихает. Мишка отпускает его плечи и лезет убирать коньяк.

- Миня, не надо! – вскрикивает Олег.

- Да не беру я, не беру. Мне не нужно! …Может быть, уберем его из дома? Зачем так… каждый раз?

- Нет, - качает головой Олег. – Пусть будет. Хороший коньяк. Для гостей же.

- Я сколько раз тебе говорил: если снится - буди меня сразу! Зачем мучиться, а?

- …Ты так сладко спал! – Олег уже улыбается.

- И мне снилось, что мы с тобой и Юркой плаваем в Карелии!

Олег вздрагивает.

- … «С тобой» я сказал, - повторяет Миша. – Вместе.

- Пап, что случилось? Миш?... – возникает в дверях встревоженный сонный пацан.

Юрке одиннадцать лет. И он проходит все степени взросления с яростным отстаиванием собственного «я», с истеричной любовью к родителям, через час сменяющейся сердитым «вы меня позорите!» и прочими прелестями взросления и становления нового характера.

- Юра, иди ложись! У нас всё в порядке, - резковато отвечает Миша. А ведь обычно в их семье он – «добрый» отец, а Олег – «строгий».

- Не ругайся на него! – шепчет Олег. – Не надо!

- Иди ложись! – голос «доброго папы» становится мягче.

Босой Юрка проходит к столу, наливает чашку воды и пьет жадными детскими глотками.

- Опять конфет наелся на ночь? – спрашивает Олег.

- Не. Не ел. Спокойной ночи! – мальчишка вытирает ладонью подбородок и уходит, оставляя отцов решать их ночные проблемы.

- Вы так с ним ругались… во сне, - выдыхает Олег, когда за сыном закрывается дверь. – И он был совсем взрослым.

- И где я жил на этот раз? – иронично спрашивает Мишка.

- В Австралии.

Миша смеется:

- В следующий раз, видимо, ты отправишь меня прямо на Марс! Эх, попасть бы хоть раз в твои сны, навести там порядок.

- Ты и так там бываешь… всегда, - отвечает Олег. И тоже уже улыбается.

- Идём? – Миша берет его за запястье.

- Минь, тебе нужен ребенок, - говорит Олег, пока они идут в комнату. – Обязательно. Свой, родной, «самсоновский».

- Давай Юрку вырастим сначала? – отвечает Миша. – И потом, где ты мамашу для него найдешь?

- По объявлению. Навалом баб, которые замуж не вышли, а ребенка - хотят. Я завтра же дам объяву в интернете, ладно?

Разговор этот возникает не впервые. И до дела он пока ни разу не дошел. Но, видимо, назрело. Видимо, нужно решать.

- Ладно, Лёль. Только чтоб ты не ревновал к ней, ладно? Чтоб не соплячка и не старуха, чтоб родила нормально, ок?

- Водить будешь сюда, - шепчет Олег.

- Подожди, давай найдем сначала, кого водить-то, - усмехается Миша.

Всё заканчивается так, как в прошлые разы. Так, как должно кончаться. Как надо им обоим: Олегу - чтобы убедиться, что он нужен и дорог, Мише – чтобы успокоить любимого.

Мишка ложится на спину, и Олег начинает его ласкать. Долго. Медленно. Сладко. Так, как любит его Минька. Так, как кроме него не умеет никто во Вселенной. Когда Миня уже больше не может терпеть, привставая на лопатки и бормоча:

- Давай уже, Лёлечка. Ну, давай же! Скоро… Вот-вот….

Олег подсовывает под его поясницу сложенный вдвое угол одеяла, и неторопливо, нежно входит. И начинает томный «танец», в конце каждого движения вдавливая любовника в постель и чуть сильнее разжимая его раскинутые ноги.

- Да, Лелечка! Да! – выдыхает Мишка и, закусив губу, чтоб приглушить стон, кончает, выгибаясь и напряженно, «в струну», вытягивая ноги в сладкой судороге.

Олегу требуется еще какое-то время. И Минька, «остывая» от оргазма, нежно гладит его плечи: