Тесная комнатка прогрелась. От раскаленной печки шел жар. И такой же, казалось, жар бушевал в Мишкиной груди: так горела и плавилась там его любовь к Олегу. Через минуту дверь открылась: Олег зашел и сел напротив, столкнув дубовые веники на край скамьи.
– Я про тебя, оказывается, ничего не знал! – восхищенно всхлипнул Мишка. – Ты так поешь… до слез!
- Я про тебя тоже не всё знал, - не отрывая непростого, пристального взгляда, Олег вытянул из веника пару веток, пропустил их через кулак, обдирая листья, стегнул по лавке и кивнул: - А ну, ложись!
- Чего?
- Уму-разуму буду учить свою шалаву подзаборную. Может быть, прощу ее заодно…
- Еще один Эдуард Вадимович нашелся? – отшутился было Мишка. Потом до его сознания добралось слово «прощу» и он завис, не зная, что сказать и как повернуть разговор обратно на прощение.
Но Олег уже отбросил прутья в угол:
- Ладно, расслабься. Я пошутил.
Дверь скрипнула, и ввалился Данила. Хохотнул:
- Не помешаю?
- Без тебя не начинали. Третьим будешь, - Олег откликнулся легко и беззаботно, как и следовало бы незамороченному, уверенному в себе мужику.
Данила выплеснул ушат воды на камни, увернул лицо от яростно взвившегося пара.
- Эх, тепло! Ложись, Самсон, уважу! В ванной с кафелем так не попаришься, а?
Мишка лег. Данила прошелся по его плечам веником. А Мишка, уткнувшись в лавку лбом, с досадой кусал губы. Всё было плохо. Плохо! Зачем он отказался?... Надо было лечь! Олег при ребятах бить не стал бы. Но первый шаг к прощению был бы сделан. За спиной снова скрипнула дверь. Мишка оглянулся: в парилке кроме Данилы никого больше не было. Олег ушел. Минут десять парились. Потом Мишка сказал:
- Жарко, Дань. Отвык я. Пойду, отдышусь!
Вышел в предбанник и - опешил. За столом две пары, не обращая внимания друг на друга и на окружающих, взахлеб целовались! Санёк с Викой – бог бы с ними, кто им в чем указ…. Но Олег!? Олег обнимал Таньку, через простыню сжимая рукой ее пухлую грудь, замедленно терся носом о ее конопатую сопелку, потом губами касался ее губ короткими движениями. Танька млела. Мишка и сам, бывало, млел под Олеговыми губами. Они минут по двадцать могли так целоваться. Олег не позволял Мишке трогать руками ниже пояса – ни себя, ни его. Бережно, но твердо забирал он в руку Мишкино запястье, не давая дотянуться до дрожащего от возбуждения члена. Они ласкались губами, скользили пальцами друг другу по шее и груди. А когда терпеть становилось невозможно, когда две напряженные головки начинали исходить блестящей жидкой смазкой, когда уже хотелось накинуться и разорвать на клочья манящее желанное тело, Олег подминал Мишку под себя и брал быстрым движением, шепча ему на ухо:
- Что, допрыгался? Додразнился? Сейчас выебу!
А теперь Олег точно так же целовал чужую бабу. Ревность молотом ударила Мишке в виски. Стиснув кулаки, с трудом держась, чтобы не заорать матом, он окликнул:
- Олег!
Оторвавшись от Танькиных губ, но не отпуская девчонку от себя, Олег обернулся и испытующе, с вызовом, посмотрел в глаза другу:
- Что?
Мишка сглотнул вставший в горле комок.
- Ты зарядку для телефона привез? У меня разряжается.
- Там, в сумке, в кармане, - Олег не отводил прямого взгляда.
Мишка первым опустил глаза:
- Хорошо, я вечером возьму.
Минут через десять к нему подсела Валька:
- Самсон, пойдем, попаримся!
- Валь, ты дурой-то не будь! – огрызнулся он. – Сказано тебе: у меня в городе невеста.
- Ну и чего мне она? Я на ее место не мечу!
- А не метишь - иди парься без меня!
Валька фыркнула, подмигнула подружкам, и они ушли в парилку вчетвером. Парни еще раз «вздрогнули» и начали спрашивать Самсонова про Москву, про Новгород, про машину. Мишка рассказывал о московских супермаркетах, о Новом Годе на Воробьевых горах, потом – о заводе, о новых приятелях, об Арни. Нашел на телефоне фото, где они - на стадионе, все – в «зенитовских» шарфах, и видно, что Арни на полголовы выше и в два раза шире всех и каждого.
- Прикиньте, с ним Олег подрался!
Пацаны разглядывали фотку и качали головами:
- Врешь! Как с таким драться-то? Убьет одним ударом!
Олег усмехнулся:
- Не, не врет!
- И – как?
- Как-как…. Я выплюнул ползуба и пошел! – Олег с иронией пожал плечами. – Нас приятели разняли. А так, конечно, он забил бы меня, если б всерьез.
- А из-за чего дрались?
- Он про мою девушку грубо сказал.
Мишка покраснел, но на друга не обернулся.
Данила хмыкнул уважительно:
- Ты крут! Второй раз не полез бы?
Олег помолчал, а потом ответил:
- Если бы ее обидели – снова бы полез. Дурацкое дело не хитрое!
У Мишки дыхание перехватило. «Любой ценой верну!» – опять подумал он.
Через несколько минут девчонки вывалились из парной, и Танька сразу нетерпеливо затеребила Мишу за плечо:
- Самсон, тазом двинь! Пусти меня к Олежке!
Он поднялся, сдвинув брови и больно закусив щеку изнутри. Протискиваясь вдоль стола, она задела его бедром и обдала разгоряченным запахом возбужденного женского тела. Ему хотелось ударить ее – сильно, чтобы юшка потекла на сползающую с крупных грудей простыню. Он крепче стиснул зубы, и почувствовал во рту соленый привкус крови.
Еще пили. И еще трепались. Ленка мучила гитару, пытаясь петь Ваенгу. Мишка старался не смотреть, как рука Олега сползает всё ниже по Танькиной талии. И не мог этого не видеть. «Лёля, зачем?!» - страдал он. – «Ну, не надо. Пожалуйста!» Но в лицо другу взглянуть не решался. Как закатывать скандал, если сам вчера у Олега на глазах и не такое творил?! Лишь когда ладонь Олега легла на Танькино колено, Мишка не выдержал. Вскочил. Метнулся из угла в угол за спинами сидящих пацанов, наклонился к стоящему ведру и поплескал себе в лицо прохладной водой. Хотел на улицу уйти, но не набрался силы выпустить из поля зрения мучительную картину. Боль давила сердце – серьезная, без дураков, такая, что было тяжело дышать. Как лемех трактора взрывает плотное тело дерна, оставляя за собой полосу пахоты с вывернутыми наизнанку тайнами земли, так Мишку сейчас раздирали в клочья обида и отчаяние. Завыть хотелось, заорать, разрыдаться. Он подошел к узкому окну и протер ладонью запотевшее стекло. В темно-синем небе светила узкая луна, и две звезды переливались, расплываясь каплями – то ли из-за мокрого стекла, то ли из-за влажной пелены, застилающей Мишкин взгляд. Он обернулся на компанию. Танька положила голову Олегу на плечо. Его рука уже не лежала на ее колене, а сжимала стакан. Олег тянулся чокнуться к Даниле:
- Хорошо у вас. Душевно! …Лен, а дай-ка инструмент!
Танька с неохотой отодвинулась, освобождая место гитаре. Миша хотел вернуться за стол, но не успел до начала песни. И хорошо, что не успел. Потому что слушать это на глазах у посторонних было нельзя.
http://embed.prostopleer.com/track?id=Bmph4B7stdqB10cq
Ты меня на рассвете разбудишь,
Проводить необутая выйдешь,
Ты меня никогда не забудешь,
Ты меня никогда не увидишь.
Не мигая, слезятся от ветра
Безнадежные карие вишни.
Ты меня никогда не забудешь,
Ты меня никогда не увидишь.
Заслонивши тебя от простуды,
Я подумаю: «Боже всевышний!
Я тебя никогда не забуду,
Я тебя никогда не увижу».
Олег прощался. Ничего было не спасти. Карие вишни Мишкиных глаз полнились слезами. Голос Олега легко взял высокие ноты, раня два любящих, но теряющих друг друга сердца:
И качнутся бессмысленной высью
Пара фраз, долетевших оттуда,
Я тебя никогда не увижу,
Я тебя никогда не забуду.
Отвернувшись в окошко предбанника, Мишка плакал. Не вытирая слез, стараясь, чтобы не дрогнули плечи, прижимаясь лбом к стеклу. Видеть его со своих мест могли только Олег и Танька. Но девчонка была вся там, за столом, со своим соседом. А Олег…. Видел или нет? Понимал, как больно Мишке? Или сам страдал еще сильнее своего бестолкового и глупого Любимого? Олег соткал из стона струн затухающий перебор и встал из-за стола:
