Прищурив глаза, Тревис терпеливо отыскивал воспринятое место. Его уважение к беглецу возросло еще больше. Будь у них достаточно времени, они бы с Цуаем нашли укрытие и без помощи койотов, но с другой стороны, надвигалась ночь и они могли бы потерпеть неудачу, ибо беглец буквально зарылся в землю, воспользовавшись какой-то маленькой расселиной в горном склоне.

Однако больше всего удивляло другое: если даже человек спрятался, то куда же девалась лошадь? Поблизости никого нигде не было видно. Только кое-где опытный, зоркий глаз охотника и воина различал отогнутую или сломанную веточку, оборванный листок. Тревис вдруг подумал, что беглец, который так торопливо бросился прятаться, мог бояться преследования не по земле, а по воздуху. А может, беглец боялся, что преследователи направятся в обход, по склонам распадка, где сейчас и находились апачи? Тревис задумчиво пожевал кожу запястья. А не могло ли получиться так, что днем беглец затаился где-нибудь в надежном укрытии и заметил своих преследователей? Но нет, никаких признаков этого не было, да и койоты уже давно об этом предупредили бы. Глаз и ухо человека обмануть легко, но Тревис доверял чутью Нагинлты и Наликидью.

Нет, предположение, что незнакомец, залегший поблизости, ожидает апачей, можно было смело отмести в сторону. Однако он явно опасается, что кто-то или что-то может напасть на него с высоты. С высоты… Тревис повернул голову и подозрительно оглядел вершины холмов, окаймлявшие распадок.

В своем долгом путешествии по горам, через перевал и по этой огромной равнине, они еще ни разу не встретились с реальной опасностью, которая могла бы им действительно угрожать. Встречались, правда, иногда следы неизвестных животных, некоторые среди них, вероятно, и были опасны, но только раз койоты ворчанием предупредили его об этом. Но этот беглец предпринимал предосторожности, явно рассчитанные не на хищников, охотившихся в равнинных землях с помощью зрения или нюха, а против разумных существ, которые преследуют его.

И если странник ожидал нападения с высоты, то Тревису и Цуаю тоже следовало бы держаться настороже. Тревис внимательно оглядывал лежащие впереди холмы, всматриваясь в очертания равнины и стараясь дюйм за дюймом изучить пространство, которое им предстояло пересечь. И если раньше он страстно желал дневного света, то теперь наоборот, он только и ждал наступления сумерек с их полутонами и спасительными тенями.

Он закрыл, глаза, и, сконцентрировав все свое внимание, попытался мысленно представить все подходы к убежищу беглеца. Когда же он понял, что память его сработала четко, и запечатлелись все детали пейзажа, Тревис отполз обратно за валуны, сев на колени, сунул два мизинца в рот и, прищелкивая языком, подал условный сигнал. Как они заметили, так обычно кричали небольшие, всего с ладонь величиной, пушистые зверьки, обитавшие на этих высотах. Они походили на небольшой шар с перьями, но на самом деле носили прекрасную шелковистую, мягкую бурую шерстку, с помощью которой они ловко прятались в кустарнике и траве. Зверьки имели довольно коротенькие ножки, но, двигаясь с удивительной быстротой и изяществом, вели себя так нахально и смело, что было, как правило, присуще только существам, не имеющим природных врагов.

Из-за ствола упавшего дерева призывно замахала рука Цуая.

— Он прячется, — прошептал Цуай.

— Опасается угрозы сверху, — добавил Тревис.

— Но не нас, сдается мне.

Значит, Цуай тоже пришел к такому выводу. Тревис попытался мысленно прикинуть время наступления сумерек. Он уже заметил, что при заходе солнца Топаза наступает момент, когда последние лучи, вырываясь из-за горизонта, отбрасывают причудливые, скачущие тени, играя на золотистой дымке. Это время больше всего подходило для их действий. Тревис все это объяснил, и Цуай охотно кивнул.

Они уселись на землю, прислонившись спинами к теплому валуну и используя ствол дерева в качестве прикрытия, и принялись поглощать свой рацион, дожидаясь сумерек. Эти безвкусные кубики только утоляли голод, давая им энергию, но пустой желудок по-прежнему требовал свежего мяса.

Они поочередно чуть вздремнули. Последние лучи солнца все еще скрашивали небо, когда Тревис решил, что образовавшиеся тени могут послужить достаточным укрытием. Он не имел представления, какое оружие может оказаться у беглеца, и потому предпочитал действовать с особой осторожностью. Хотя в качестве передвижения тот использовал лошадь, у него вполне могли оказаться винтовка или пистолеты.

Для рукопашного боя луки апачей представляли собой небольшую ценность, но вот ножи были просто незаменимы. И все же Тревису хотелось взять беглеца в плен без кровопролития, в надежде получить так нужную им информацию. Поэтому он даже не вытащил нож из-за кушака, когда они двинулись вперед быстрыми перебежками, скрываясь в полутенях сумеречного света.

Тревис нырнул в фиолетовую тень и неожиданно впереди блеснули желтые глаза Нагинлты, который уже поджидал его. Тревис махнул рукой и постарался как можно более четко поставить задачу, которую предстояло выполнить койотам во время нападения. И тут же остроухий силуэт койота растворился в сумерках. Где-то наверху дважды прокричало пушистое маленькое существо — условный сигнал. Цуай вышел на исходную позицию. Неподалеку разразилось сначала тявканье, постепенно перешедшее в вой, а потом во всхлипы — койоты принялись за дело. Концерт удался на славу, Тревис, не теряя ни минуты, бросился вперед. Заржала испуганная лошадь, послышался глухой стук копыта о гальку, куст, прятавший беглеца, заколыхался, рухнула часть веток навеса.

Тревис несся как на крыльях, беззвучно отталкиваясь от земли ногами, обутыми в легкие мокасины. В этот момент койот выписал особо заливистую руладу, закончив свой живописный вой на самой высокой ноте. И когда он внезапно замолк, в наступившей тишине по всему распадку покатилась волна эха, рассыпалась осколками и растворилась в дали. Тревис напрягся перед броском.

Градом посыпались сучья, образовывавшие укрытие, и из впадины вздыбилась лошадь, ее голова хорошо стала видна на фоне темнеющего неба. Размытая, неясная фигура беглеца металась внизу, пытаясь осадить встревоженное, испуганное животное. Как видно, оружия у него не было. Момент самый подходящий.

Тревис прыгнул. Ловкое тело опытного охотника сгруппировалось в броске. Руки сработали быстро и автоматически — одной перехватив горло, а другой притиснув руки беглеца к корпусу. Тот отчаянно забился, крик боли и страха сорвался с его губ, он попытался вырваться, но Тревис крепко держал жертву. Однако устоять на ногах ему не удалось. Он повалился, увлекая за собой незнакомца. Пыхтя и борясь, они покатились под ноги лошади, и только тогда, наконец, Тревису удалось уложить его на лопатки, прижав предплечьем горло, а правой давя на диафрагму.

Тяжело выдохнув, противник бессильно обмяк. Но Тревис не спешил его отпускать, незнакомец дышал тяжело и надрывно. Он явно находился в сознании, прибегнув к уловке. Тревис напряженно замер, вслушиваясь в окружающие его звуки. Он слышал, как подбежал Цуай, подхватил лошадь за поводья и, ласково поглаживая по лбу, принялся успокаивать ее. Ничего этого Тревис видеть, конечно, не мог, потому что уже наступила темнота, и только острый слух воина подсказывал ему события во всех деталях.

Незнакомец по-прежнему лежал неподвижно, не проявляя никакой активности. Так можно и до утра обниматься, с неожиданным весельем подумал Тревис, и стал медленно ослаблять хватку. Похоже, противник только этого и ждал. Он попытался вырваться, но его реакции было далеко до ловкости и быстроты настоящего воина. Одним движением Тревис перехватил его и, перевернув незнакомца на живот, свободной рукой сжал невероятно тонкие запястья.

— Кинь веревку, — окликнул он Цуая.

Юноша подбежал с запасной тетивой, и в несколько секунд им удалось скрутить беглеца, который теперь даже и не сопротивлялся. Тревис перевернул пленника на спину и, ухватив за волосы, приподнял голову, стараясь разглядеть получше лицо в тусклом свете луны. Неожиданно волосы рассыпались, и Тревис с удивлением заметил, что это длинная коса. Теперь он сумел разглядеть лицо пленника. Оно было пыльным, но по обеим щекам пробегали чистые дорожки слез. Большие светлые глаза смотрели на него с яростью и ненавистью, и Тревису вдруг стало ясно, что эти слезы — слезы гнева и ненависти, а отнюдь не страха.