Хирург-травматолог, к которому ее направил врач общей практики, сказал, что ей повезло — запястья не сломаны. Однако она получила сильное растяжение, и ей было предписано, не снимая, как бы ни стесняли они движения, носить корректирующие браслеты, представлявшие собой металлические пластинки, находившиеся внутри твердой гипсовой повязки телесного цвета. В разговорах с Дженни Барбара называла эти браслеты не иначе как «мои минетки».
Девочка все время спрашивала, почему ее мама носит эти браслеты, и Барбаре пришлось сказать, что она повредила руки, пытаясь совладать с лошадью, когда мчалась вдогонку за понесшим конем Дженни. Дочка поверила, поскольку Барбара была не слишком искусной наездницей.
Эта выдумка имела своей целью уберечь девочку от правды. Умолчание или попытка дать уклончивый ответ неизбежно повлекли бы за собой новые вопросы, а в результате могла открыться неприглядная истина. Пол, подавленный тем, что все его попытки сделать карьеру ни к чему не приводили, остро нуждался в уважении, и просто не смог бы по-прежнему жить в семье, будь дочери известно, как жестоко обошелся он с ее матерью. Вздумай Барбара в минуту откровенности открыть девочке правду, Пол не вынес бы такого унижения, что вполне могло стать концом их брака. Кроме того, Барбара пошла на ложь, чтобы не наносить подрастающей дочери душевную травму.
Сама она глубоко переживала случившееся, но всеми силами старалась скрыть свою печаль от Дженни и давала волю слезам только в минуты уединения. Характер Пола изменился до неузнаваемости, он стал подвержен резким перепадам настроения и порой просто впадал в неистовство, но Барбара, стараясь сохранить семью, похоронила свое горе глубоко внутри, где, как ей казалось, оно никого не могло затронуть.
От нее не укрылось, что один только вид злосчастных браслетов повергал Дженни в печаль, и она, вопреки рекомендациям врача, стала надевать их, когда дочка не могла видеть ее запястья. Но, так или иначе, ей пришлось носить их целых шесть месяцев, и все это время она чувствовала, что Пол воспринимает их как напоминание об обмане со стороны жены и своем собственном позоре. В памяти Барбары они были связаны со страхом и болью, как душевной, так и физической. Для обоих супругов браслеты символизировали то, что невозможно было забыть и что отдаляло их друг от друга.
Несмотря на то, что Пол сокрушался по поводу своей, как он называл теперь случившееся, «несдержанности», Барбара опасалась, что такое может повториться.
Как-то, когда Пол в очередной раз поинтересовался ее самочувствием, Барбара, воспользовавшись тем, что Дженни уже ушла в свою спальню, предложила ему обратиться в консультацию по семейным вопросам, но получила категорический отказ.
— У нас все в порядке. Да и в любом случае я не намерен никому позволять копаться в моей личной жизни, — сухо ответил он, закрывая эту тему.
Чувствуя себя совершенно беспомощной, Барбара боялась оставаться наедине с мужем: когда они с Полом оставались дома вдвоем, она старалась уйти в свой кабинет, и приучила Дженни не уходить после обеда к себе в спальню, а делать уроки в общей комнате.
Однако при всем этом ей и в голову не приходило уйти от Пола. А хоть бы и пришло: не имея собственных средств, она всегда знала, что в финансовом отношении зависит от мужа, хотя до того как начались ссоры не придавала этому особого значения. С начала совместной жизни Пол вручал ей деньги на ведение хозяйства и личные расходы, и его умение распоряжаться семейным бюджетом давало ей ощущение надежности. Независимого источника дохода у нее не имелось: закончив колледж со специализацией по английскому языку и не получив ученой степени, Барбара понимала, что ее квалификация не позволяет рассчитывать на работу, дающую возможность обеспечить и себя, и дочь. Полученное воспитание ориентировало на семью и брак как конечную цель, тогда как образование рассматривалось как не более чем приятное дополнение к прочим женским достоинствам.
Барбара принадлежала к поколению, названному публицистами «недооцененным», — к поколению женщин, родившихся слишком поздно для того, чтобы их ценили за воспитание детей и поддержание домашнего очага, но слишком рано, чтобы воспользоваться плодами женской эмансипации. Как и многие ровесницы, она уже не чувствовала себя пребывающей под защитой старой системы ценностей, но еще не обрела своего места в новой, и это привязывало ее к мужу крепче, чем церковный обряд и гражданская регистрация.
Она вовсе не стремилась к разводу, отдавая себе отчет в том, что эта рискованная затея скорее всего обернется для нее одними только потерями. Будучи опытным юристом, Пол безусловно нашел бы способ обернуть дело о расторжении брака в свою пользу и мог не только оставить Барбару без финансовой поддержки, но еще и лишить ее возможности воспитывать дочь. Ему ничего не стоило выставить ее перед судом плохой матерью — готовой забросить дочь ради литературного семинара и даже допустившей, что у нее на глазах с девочкой произошел несчастный случай. А вздумай она обвинить мужа в жестоком обращении, ей бы попросту не поверили. Свидетелей его выходок не было, в полицию она не обращалась, а врачам, лечившим ее травмы, солгала. Борьба за право растить девочку грозила превратиться в безобразное препирательство, от которого больше всех пострадала бы Дженни.
Для себя Барбара решила, что независимо от того, как будут складываться в дальнейшем ее взаимоотношения с Полом, ей необходимо обрести финансовую независимость. Правда, как этого добиться, она не имела ни малейшего представления. Уровень ее квалификации не позволял надеяться получить, например, место редактора. Лучшее, на что можно было рассчитывать, это на самую низшую должность в каком-нибудь отделе рекламы. Но Ленни, сам руководивший рекламным бюро, считал такую работу не слишком-то подходящей для творческой личности, да и ей, по правде сказать, не слишком-то хотелось резко менять образ жизни именно сейчас, когда на литературном поприще наметился некоторый успех.
Совсем недавно ей удалось пристроить свой рассказ в «Нью-Йоркер», а когда, под тем предлогом, чтобы рассказать ему об этом событии, она позвонила Кену, с памятной встречи с которым прошло почти два года, тот сказал:
— Рад слышать, что вы потихоньку делаете себе имя. Всякая публикация — на пользу вашей репутации. И не беспокойтесь, я о вас не забыл. Ваш роман мы скоро опубликуем. Как раз сегодня я говорил о «Саре издалека» со старшим редактором.
Барбаре оставалось лишь надеяться, что в конечном счете энтузиазм литературного агента материализуется в виде контракта. Выход в свет романа «Сара издалека» должен был положить начало ее профессиональной литературной карьере, с которой она связывала надежды на экономическую независимость. Барбара не слишком надеялась на то, что первая книга сделает ее знаменитостью, однако даже скромный успех обеспечил бы ей возможность получить место руководителя творческого семинара в каком-нибудь колледже. Эта должность, обеспечив ей и заработок, и возможность писать, оставляла бы достаточно свободного времени, чтобы проводить его с Дженни. Кен Йорген и «Сара издалека» были просто обязаны добиться успеха.
Стараясь не допускать ничего, что могло бы снова вызвать у Пола вспышку ярости, и не давать ему повода для подозрений, она стала заранее предупреждать его обо всех намечавшихся встречах с Ленни, но сами эти встречи даже участились. Определив для себя, что достижение экономической самостоятельности связано с литературным творчеством, она почувствовала даже большую, чем раньше, потребность в помощи и советах бывшего товарища по семинару.
Глава 25
В начале ноября Барбара подняла у себя в кабинете трубку зазвонившего телефона и услышала голос Кена Йоргена:
— Дело на мази, — сообщил он. — Редактор, та женщина, которая занимается вашей книгой, считает, что для нашего общества нет темы важнее, чем осмысление внутреннего опыта иммигранта. А о вашем романе пишет следующее: «Это незабываемое повествование об отважной женщине по имени Сара, чья верность великой мечте помогла ей восторжествовать над войной и невзгодами и стать главой своей семьи…» Короче говоря, Барбара, у вас теперь есть издатель. Ну что, вы довольны?
