Диди доставили в отдельную палату в послеродовом отделении, где ее уже дожидался Джордж.

— Спасибо тебе за сына, — сказал он.

— Ты его уже видел?

— Да. Он устал, у него ведь тоже выдался нелегкий денек, правда? Сейчас он спит. Что, кстати, не помешало бы и его маме. — Джордж присел на краешек кровати, поцеловал ее в лоб и направился к двери. — Спи, не буду тебе мешать.

— Может, и вздремну несколько минут, я ведь устала. Но даже если засну, Джордж, не уходи. Обещаешь? Я не хочу оставаться одна.

— Хорошо, я останусь.

— Не уйдешь? Точно?

— Точно, точно. Буду сидеть в этом кресле. Засыпай, дорогая. Ты не возражаешь, если я воспользуюсь здешним телефоном и сделаю несколько звонков? — Еще не закончив фразу, он передвинул и кресло и свой портфель поближе к телефону.

— Давай, звони. И обязательно позвони моим родителям на Палм-Бич.

— Уже позвонил.

— Обзвони всех. Я хочу, чтобы все знали.

Она услышала, как он набрал номер своего офиса и поинтересовался, какие для него оставлены сообщения. Уже в полубессознательном состоянии — усталость и принятые после родов лекарства брали свое — до слуха Диди словно издалека донеслись обрывки слов из политического жаргона: что-то насчет графика работы избирательного участка, предвыборных собраний, повестки дня Брэдли и последнее: «Я скоро приеду».

Проснувшись как от толчка, полчаса спустя она обнаружила, что палата пуста. И Джордж и его портфель исчезли. К букету цветов на тумбочке была прикреплена написанная знакомым почерком мужа записка.

«Брэдли предстоит выступление перед Комитетом Палаты. Я нужен ему немедленно. Выбора не было. Не сомневаюсь, ты бы меня отпустила. Позвоню из Оттавы.

С любовью. Джордж.

PS.Я видел нашего сына. Настоящий красавец».

Диди протянула руку, пытаясь нашарить телефон, стоявший, как отложилось в ее памяти, возле самой кровати. Им, кажется, пользовался Джордж. Аппарата на месте не оказалось. Не имея сил приподняться, она потянулась дальше и свалилась с кровати, тяжело ударившись о влажный, покрытый линолеумом пол. Ноги ее еще оставались онемевшими, о том, чтобы встать, не приходилось и думать. Ей удалось дотянуться до оранжевого, рифленого телефонного шнура, но сам аппарат по-прежнему оставался вне пределов досягаемости.

Дверь палаты была закрыта. Кричать, во всяком случае так громко, чтобы ее смогли услышать, Диди попросту не имела сил. Ей оставалось лишь плакать. Слезы непроизвольно заструились по ее лицу, и у нее не было ни сил, ни желания их стереть. Она лежала на липком, еще не высохшем после недавней уборки линолеуме, и вдыхала казавшиеся ей тошнотворными пары дезинфицирующих средств.

Когда подошел очередной обход и в палату вошли две медсестры, они обнаружили Диди в полуобморочном состоянии, словно родила она несколько мгновений назад.

— Бедняжка, — сочувственно сказала одна из них, когда они подняли Диди с пола и уложили на постель. — И ведь когда вас сюда доставили, я говорила тому молодому человеку, что вам нельзя оставаться одной, пока не прошло действие анестезии. Это просто счастье, что, упав, вы ничего не сломали.

Спустя несколько часов в палату начали поступать цветы. Каждый следующий подарок превосходил предыдущий оригинальностью. Срезанные цветы в керамическом голубом горшке с выделенными глазурью буквами «ЭТО МАЛЬЧИК». Большое комнатное растение, помещенное в кашпо в форме лодки. Шоколадная плетеная корзинка, изо всех щелей в плетении которой торчали бесчисленные голубые ирисы… И так далее, и так далее, и так далее.

На карточках, которые вручали ей сестры, значились имена друзей ее родителей, приветствовавших появление на свет первого внука Айнов.

К вечеру палата наполнилась цветочными ароматами. Цветы заняли весь стол, весь подоконник, и чтобы разместить остальные, пришлось принести еще два столика.

Джордж не позвонил.

Около восьми часов вечера Диди позвонила по внутреннему телефону и попросила дежурную сестру убрать из палаты все цветы и раздать их тем молодым мамам, кому букетов не дарили.

— Первым уберите этот. — Потянувшись к стоявшему в хрустальной вазе букету Джорджа, она сорвала с него записку, бросила в большое зеленое больничное ведро и добавила: — Отдайте его той маме на отделении, которая выглядит самой одинокой.

Элис, высокооплачиваемая профессиональная няня, нанятая намеревавшейся набраться сил после родов Диди на две недели, так и осталась у нее на неопределенный срок. Похоже, одна только эта женщина и могла успокоить Адама, когда тот заходился от крика из-за болей в животике, которые, как по часам, начинались обычно в половине двенадцатого и продолжались до рассвета. Как раз в то время, когда Джорджу требовался сон.

Когда эта болезнь наконец прошла, Диди уже привыкла полагаться на Элис во всем, что касалось Адама. Она умела избавлять его от вздутия животика, постоянно мучившего малыша, пока за ним ухаживала Диди. Она превосходно готовила детские смеси из свежих бобов, гороха, морковки и мяса, напрочь отказываясь использовать «эти магазинные банки, нашпигованные ненужными добавками». Адам с большей охотой ел кашки, приготовленные не мамой, а няней, да и вообще, как приметила Диди, на попечении Элис вел себя гораздо спокойнее.

Да и почему собственно ей было не оставить няню? Оплата ее услуг не представляла проблемы: отец выделил немалые деньги, назвав это «подарком малышу». Адама следовало приучать к взрослой пище, что должно было укрепить его здоровье, помочь быстрее расти и прибавлять в весе. Педиатр все время справлялся о его весе. Да и как могло повредить развитию Адама присутствие заботливой женщины, которая готовит ему вкусную и здоровую пищу, пеленает, купает, успокаивает, короче говоря, заботится обо всех его физических нуждах. Женщины, несравненно лучше знающей, как ухаживать за младенцами, чем она сама. Тем паче, что Диди вовсе не собиралась устраняться от воспитания сына. Она и сейчас проводила с ним немало времени, когда он не спал, всегда сама запускала висевший над колыбелькой мобиль, к которому малыш, гукая, тянул ручонки, пытаясь ухватить одну из ускользавших движущихся частей. А уж когда Адам станет постарше, она будет брать его с собой повсюду. Ей вовсе не хотелось, чтобы ее сын испытал такое же одиночество, какое пережила в детстве она. Просто пока он еще так мал, что не имеет иных потребностей, кроме еды и сна, нет ничего дурного в том, чтобы поручить заботу о нем человеку компетентному.

Спустя девять месяцев после появления в доме Элис Диди вошла в детскую в два часа ночи и обнаружила, что няня закапывает малышу в ротик какое-то вовсе не прописанное доктором лекарство. Она пришла в ужас, поняв, что успех этой женщины в обращении с ее сыном был достигнут исключительно тем, что она регулярно давала ему по ночам успокоительные капли.

Выставив няньку из дому посреди ночи, Диди полностью взяла уход за Адамом на себя, поклявшись, что больше никому не доверит своего сына.

Джордж составлял в угол недавно освободившиеся стулья, которые принесли в церковь для проведения мартовского собрания избирателей. Диди и Джо Брэдли сидели рядом на двух, которые он еще не успел забрать.

— Джордж, поди-ка сюда. Я хочу с тобой потолковать. Возьми одно из этих легендарных шоколадных пирожных, которые они всегда присылают на мои выступления, чашечку кофе, да садись поближе.

Джордж принес один из еще не составленных в пирамиду стульев.

— Что скажешь, как, по-твоему, я сегодня выступил?

— Прекрасно, сэр. Да вы и сами это знаете.

— Нет, не знаю. Нет у меня больше такой уверенности. Когда занимаешься этой политической говорильней так долго, как я, то рано или поздно поневоле начинаешь повторяться.

— Но этой речи вы раньше не произносили. Я помню все ваши выступления, так что ошибки быть не может.

— Да не о том я. Конечно, это не та самая речь. Слова другие, но идеи-то старые. Ничего нового мне уже не придумать.

— Но в этом нет ничего особенного, сэр. Все, так или иначе, используют обкатанные идеи. Обычное дело.