Тетя Рут еще не знает про свечи, которые я унесла, так как старый свечной ящик еще не опустел. Завтра вечером я еду на выходные в Молодой Месяц, а потому у меня будет возможность уговорить тетю Лору дать мне еще одну коробку свечей (я знаю, она даст), и я привезу их тете Рут.

********

22 мая, 19~

Сегодня почта принесла мне отвратительный, длинный, пухлый конверт. Журнал «Счастливые часы» вернул мой рассказ. В сопроводительной записке говорилось: «Мы с интересом прочли Ваш рассказ и сожалеем, что не можем принять его к публикации в настоящее время».

Сначала я попыталась немного утешиться тем, что они прочли его «с большим интересом». Но затем до меня дошло, что сопроводительная записка отпечатана в типографии, так что, разумеется, они просто вкладывают ее в конверт с каждой не принятой рукописью.

Хуже всего то, что тетя Рут увидела конверт раньше, чем я вернулась домой из школы, и вскрыла его. Ужасно унизительно, что она узнала о моей неудаче.

— Надеюсь, это убедит тебя, Эмили, в том, что лучше не тратить понапрасну марки на такие глупости. Надо же такое выдумать! Будто ты можешь написать рассказ, который годится для публикации в журнале.

— У меня уже опубликованы два стихотворения!— воскликнула я.

Тетя Рут фыркнула.

— Псс, стихотворения! Конечно, журналам приходится брать кое-что, по мелочи, чтобы заполнить уголки на страницах.

Может быть, и так. Я чувствовала себя очень подавленной, когда поплелась к себе в комнату с моим бедным рассказом. Я сама была в ту минуту готова заполнить собой самый маленький уголок. Меня можно было упаковать в наперсток.

Листки бумаги с моим рассказом были обтрепаны по углам и пахли табаком. Мне захотелось сжечь его.

Нет, яне сожгу!! Я перепишу его заново и попробую отправить в другой журнал. Я добьюсь успеха!

Я просмотрела последние страницы моего дневника и нашла, что начинаю обходиться почти без подчеркиваний — но иногда они совершенно необходимы.

********

Молодой Месяц, Блэр-Уотер.

24 мая 19~

«Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал; цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей».[54]

Я сижу на подоконнике открытого окна в моей собственной дорогой комнатке в Молодом Месяце. Так радостно иногда возвращаться сюда. Вдали, за рощей Надменного Джона, нежно желтеет небо, и там, где его бледная желтизна переходит в еще более бледный зеленый цвет, видна одна очень белая звездочка. Дальше к югу, «в безмятежных сферах прозрачного, спокойного эфира»[55] возвышаются великолепные дворцы из розового мрамора облаков. Изогнувшись над изгородью стоит вишня — сплошная масса цветов, похожая на громадную пушистую кремовую гусеницу. Все вокруг так прелестно — «не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием».[56]

Иногда я думаю, что ни к чему даже пытаться писать — ведь все уже так хорошо сказано в Библии. Хотя бы этот стих, который я только что процитировала — я читаю его и чувствую себя пигмеем в присутствии великана. Всего восемь простых слов... однако, даже исписав добрый десяток страниц, невозможно лучше выразить чувство, которое испытывает человек весной.

Сегодня мы с кузеном Джимми засеяли астрами нашу клумбу. Посылка с семенами пришла быстро. Фирма явно еще не обанкротилась. Но тетя Элизабет предполагает, что семена из старых запасов и не взойдут.

Дин уже дома; он пришел проведать меня вчера вечером... милый старый Дин. Он совсем не изменился. Его зеленые глаза все такие же зеленые, как всегда, и его выразительный рот все такой же выразительный, и его интересное лицо все такое же интересное. Он взял обе мои руки в свои и, внимательно глядя на меня, сказал:

— Ты изменилась, Звезда. У тебя еще более весенний вид, чем прежде. Но не расти больше, — продолжил он. — Я не хочу, чтобы ты смотрела на меня сверху вниз.

Я тоже этого не хочу. Мне было бы неловко, если бы я оказалась выше него ростом. В этом было бы что-то совершенно неправильное.

Тедди на дюйм выше меня. Дин говорит, что Тедди за этот последний год стал рисовать значительно лучше. Миссис Кент меня по-прежнему ненавидит. Я встретила ее сегодня вечером, когда вышла погулять в одиночестве в весенних сумерках, и она даже не остановилась и не заговорила со мной — просто проскользнула мимо, словно тень. Она лишь взглянула мне в лицо, когда мы поравнялись, и ее глаза были полны ненависти. Я думаю, с каждым годом она становится все несчастнее.

Во время этой прогулки я пошла к Разочарованному Дому и поздоровалась с ним. Мне всегда так жаль его, этот дом, который никогда не жил... который не исполнил своего предназначения. Его незастекленные окна смотрят на мир, как глаза с печального лица — словно ищут что-то такое, чего им никак не найти. Свет домашнего очага никогда не загорался в них — ни в летние сумерки, ни в зимнюю тьму. Однако я чувствую, что маленький дом по-прежнему лелеет свою заветную мечту и когда-нибудь она осуществится.

Я хотела бы, чтобы он принадлежал мне.

Я фланировала сегодня по всем моим прежним любимым местам: побывала в роще Надменного Джона, в беседке Эмили, в старом саду, на кладбище возле озера, на Завтрашней Дороге... Как я люблю эту дорогу! Она для меня словно близкий друг.

Я думаю, «фланировала» — прелестное в своем роде слово — не само по себе, как некоторые слова, но потому, что оно такое выразительное и точное. Даже если услышишь его впервые, сразу поймешь, что оно означает. Фланировать может означать только фланировать.

Я всегда радуюсь, когда открываю для себя интересные и красивые слова. Когда я нахожу какое-нибудь новое очаровательное слово, я ликую, как удачливый искатель жемчуга, и не могу успокоиться, пока не вставлю его в какую-нибудь фразу.

********

29 мая, 19~

Сегодня вечером тетя Рут пришла домой с очень серьезным лицом.

— Эмили, что означает эта история, которая разошлась по всему Шрузбури... что тебя видели вчера вечером на Куинн-стрит, где какой-то мужчина обнимал тебя и ты его целовала?

Я сразу поняла, что произошло. Я хотела топнуть ногой... я хотела засмеяться... я хотела схватиться за волосы. Все это было так нелепо и смехотворно. Но мне пришлось сохранить серьезное лицо и все объяснить тете Рут.

Это таинственная, жуткая история.

Вчера в сумерки мы с Илзи фланировали по Куинн-стрит. Недалеко от старого дома Тейлоров нам встретился какой-то мужчина. Я с ним незнакома... и, вероятно, никогда не познакомлюсь. Я не знаю, был ли он высоким или маленьким, старым или молодым, красивым или страшным, белым или черным, евреем или язычником, рабом или свободным. Но я точно знаю, что в тот день он не брился!

Он шел быстрым шагом. Затем случилось нечто... и, хотя все произошло в мгновение ока, для описания потребуется несколько секунд. Я отступила в сторону, чтобы его пропустить... он отступил в том же направлении... я метнулась в другую сторону... он сделал то же самое... тогда я решила, что мне удастся обойти его с другого бока, и сделала отчаянный рывок... и он сделал рывок... и в результате я на полном ходу врезалась в него. Поняв, что столкновение неизбежно, он выставил вперед руки... я влетела прямо между ними... и в момент столкновения, когда мой нос с силой ткнулся в его подбородок, они на миг невольно сжались вокруг меня.

— Я... я... прошу прощения, — выдохнуло бедное существо, отбросило меня, словно пылающий уголь, и умчалось за угол.

Илзи скорчилась от хохота. Она сказала, что в жизни не видела ничего забавнее. Все произошло так быстро, что для случайного наблюдателя выглядело точно так, как если бы мужчина и я остановились на миг, взглянули друг на друга и, как безумные, бросились друг другу в объятия.

Мы с Илзи прошли еще несколько кварталов, прежде чем у меня перестал болеть нос. Илзи сказала, что видела, как мисс Тейлор выглядывала в окно в тот самый момент, когда все это произошло. И, разумеется, старая сплетница распространила всю историю по городу вместе со своими собственными домыслами.