Шагая в лунном свете, она разыгрывала целое представление. В этой ночи было очарование неистовства, необузданности, находившее отклик в самой глубине души Эмили, где таилось стремление жить, руководствуясь только собственными желаниями и страстями — стремление бродяги и поэта, гения и глупца.

Большие ели, освободившиеся от груза снега, вольно, буйно и радостно взмахивали своими лапами над залитыми луной полями. Существовало ли когда-нибудь в мире нечто более прекрасное, чем черные тени этих стройных серых кленов, лежащие на дороге под ее ногами? Дома, мимо которых она проходила, были полны тайн. Ей нравилось думать о людях, которые спят в этих домах и видят во сне то, в чем отказала им реальная жизнь... и о милых маленьких детских ручках, красиво сложенных во сне... и о сердцах, которые, возможно, бодрствуют в печали и горе... о пустых объятиях, раскрытых навстречу равнодушной ночи... и всё это в то время, как она, Эмили, проносится в этот предрассветный час мимо, словно призрак смерти.

И было легко представить, что вокруг есть и другие существа — не смертные, не люди. Она всегда жила где-то поблизости от страны фей, а теперь вступила в пределы этой страны. В камышах на болоте зловеще насвистывала Женщина-ветер... из елового лесочка доносился восхитительный и зловещий смех сов... кто-то прыжками пересек дорожку прямо перед ней — может быть, кролик, а может быть, маленький эльф... деревья обрели прелестные, но пугающие очертания, каких никогда не имели днем. Сухие стебли прошлогоднего чертополоха под изгородями казались компаниями гоблинов, встрепанная желтая береза — лукавым сатиром, искривленные пни на открытом склоне холма — Паном, играющим среди теней на своей свирели в окружении смеющихся фавнов... шаги древних богов эхом отдавались вокруг Эмили. Было приятно верить, что эти боги существуют.

— Человек так много теряет, когда становится скептиком, — пробормотала Эмили... и тут же, решив, что это довольно умное замечание, пожалела, что у нее нет с собой «книжки от Джимми», куда можно было бы записать такую отличную фразу.

Так, смыв всю горечь со своей души в воздушной купели весенней ночи и пульсируя с головы до ног вольным, непривычным, сладким воодушевлением, она подошла к дому тети Рут в тот час, когда туманные лиловые холмы к востоку от гавани стали обретать более четкие очертания под медленно белеющим небом. Она ожидала, что найдет дверь все еще запертой на замок, но дверная ручка, которой она коснулась, сразу же повернулась, и Эмили вошла в дом.

Тетя Рут уже встала и разводила огонь в кухне.

По пути из Молодого Месяца Эмили придумала десяток разных способов сказать то, что ей хотелось сказать... но теперь она не прибегла ни к одному из них. В последний момент ее осенила озорная мысль. Прежде чем тетя Рут успела — или захотела — заговорить, Эмили сказала:

— Тетя Рут, я вернулась и хочу сказать вам, что прощаю вас, но чтобы больше этого не было.

Сказать по правде, мистрис Рут Даттон испытала немалое облегчение, когда Эмили вернулась. Она боялась Элизабет и Лоры — ссоры в семействе Марри бывали весьма ожесточенными — и, совершенно искренне, боялась за саму Эмили, если та действительно пошла в Молодой Месяц в своих легких туфельках и тонком плаще. Нет, Рут Даттон не была извергом — она была всего лишь довольно глупой и упрямой курицей, пытающейся воспитывать жаворонка. Она действительно боялась, что Эмили может простудиться и заболеть чахоткой. А если бы Эмили решила совсем не возвращаться в Шрузбури... ох, «пошли бы такие разговоры»! А Рут Даттон терпеть не могла, когда обсуждали ее саму или ее поступки. Учитывая все это, она решила пропустить мимо ушей дерзкое приветствие Эмили.

— Ты всю ночь бродила по улицам? — мрачно спросила она.

— Ах, что вы, конечно нет. Я сходила в Молодой Месяц... побеседовала с кузеном Джимми и поела... а потом пошла обратно.

— Элизабет видела тебя? Или Лора?

— Нет. Они спали.

Миссис Даттон решила, что это, пожалуй, к лучшему.

—- Ну, — сказала она холодно, — ты проявила громадную неблагодарность, Эмили, но я прощаю тебя на этот раз... — Она вдруг оборвала фразу. Кажется, эти слова только что прозвучали? Прежде чем она придумала, чем их заменить, Эмили поднялась по лестнице и исчезла из вида. У мистрис Рут Даттон осталось неприятное ощущение, что, по какой-то непонятной причине, она не одержала в этом столкновении той победы, на которую была вправе рассчитывать.

Глава 11

Горы и долины

«28 апреля, 19~

Эти выходные я провела в Молодом Месяце и вернулась сегодня утром. А потому это печальный понедельник, и я тоскую по дому. Тетя Рут всегда также чуточку немного более невыносима... или кажется такой по сравнению с тетей Лорой и тетей Элизабет. Кузен Джимми в эти выходные не был таким милым, как обычно. Он несколько раз делался странным, как это с ним иногда случается, и был немного ворчлив по двум причинам: во-первых, несколько посаженных им молоденьких яблонь погибают — зимой их корни обгрызли мыши, а во-вторых, он не смог уговорить тетю Элизабет установить новые молочные сепараторы, которые используют все остальные в Блэр-Уотер. А я втайне рада, что она не согласилась. Не хочу, чтобы наша красивая старая молочня и блестящие коричневые молочные чаны исчезли ради какого-то усовершенствования. Не могу представить Молодой Месяц без молочни.

Когда мне удалось отвлечь кузена Джимми от грустных мыслей, мы изучили каталог цветочной компании мистера Карлтона и обсудили, что лучше всего выбрать на два доллара, которые я получила за «Совиный смех». Мы перепробовали десяток разных сочетаний цветов и формы клумбы и получили от этого удовольствия на несколько сотен долларов, но в конце концов остановились на длинной узкой клумбе астр: в центре будут бледно-лиловые, вокруг них белые, кайма из бледно-розовых, а по углам темно-лиловые. Я уверена, что получится красиво, и, глядя на сентябрьскую прелесть моей клумбы, я буду думать: «Это создала я силой своего воображения!»

Я сделала еще один шаг на «альпийской тропе». На прошлой неделе журнал «Дамы — дамам» принял мое стихотворение «Женщина-ветер» и вознаградил меня за это двумя подписками. Наличными — ни гроша... но, возможно, я еще дождусь и денежных гонораров. Я должна поскорее заработать столько денег, чтобы возместить тете Рут все ее расходы на мое проживание под ее кровом — все, до единого цента. Тогда она не сможет попрекать меня тем, что мое образование обходится ей слишком дорого. Не проходит и дня, чтобы она намекнула на это... «Нет, миссис Битти, в этом году я не могу пожертвовать на зарубежные миссии столько, сколько жертвую обычно: мои расходы, как вам известно, теперь значительно возросли»... «О нет, мистер Моррисон, хоть ваши новые товары и очень хороши, я не могу позволить себе новое шелковое платье этой весной»... «Этот диван следовало бы обить заново... он ужасно обтрепался... но об этом не может быть речи в этом году, да и в следующем тоже»... И так все время.

Но над моей душой тетя Рут невластна.

«Совиный смех» перепечатала в шрузбурская «Таймс» — все, как есть, прямо с «волнолунием». Эвелин Блейк, как я слышала, очень сомневается в том, что это я его написала... она уверена, что где-то читала именно это стихотворение несколько лет назад... Наилюбезнейшая Эвелин!

Тетя Элизабет вообще ничего об этом не сказала, но, по словам кузена Джимми, вырезала стихотворение из газеты и вложила в Библию, которую держит на столике возле своей кровати. Когда я сказала ей, что получу семян на два доллара за стихи, она ответила, что, вероятно, когда я пошлю за ними, получу известие о банкротстве фирмы!

У меня возникла мысль: а не послать ли в журнал «Счастливые часы» маленький рассказ о ребенке? Тот самый, который понравился мистеру Карпентеру. Хорошо бы отпечатать его на машинке. Но это невозможно, так что придется просто очень аккуратно его переписать. Интересно, хватит ли у меня дерзости послать им этот рассказ? Уж они-то точно заплатили бы за него наличными.