Я щелкнул каблуками и кивнул гусарским лихим поклоном – вот, мол, я, весь к вашим услугам. Она была права. Это действительно была моя работа. Я расписывал звездам весь их день по минутам, если они этого хотели. Я был профессионалом, и поэтому недовольных не было. Я работал с разными артистами, но Донна была звездой первой величины. Такие во мне не нуждаются. У них есть свои собственные директора, с острыми зубами в пять рядов и мертвой акульей хваткой – они однажды вцеплялись в свою «звезду» всеми своими челюстями и конечностями, и после этого там давно все было расписано на годы вперед. А «звезды» ленивы и не любят менять персонал. Поэтому даже средненького менеджера терпят много лет, прощая ему все возможные «косяки» и промахи в работе. «Звезды» не любят новых лиц. Их можно понять – слишком много в их жизни этого добра каждый день. Это сильно утомляет.

Зная все это, я даже не рыпался в эту сторону. И как оказалось, напрасно. Хотя… Как знать? Пусть все идет, как идет. Может, просто пришло время?

Я разлил кофе по красивым, почти прозрачного фарфора, чашечкам. Напиток был божественным. Донна наслаждалась им, прикуривая одну сигарету от другой. Время висело над нами как паутина, которую продолжал ткать невидимый паук. Оно опутывало нас, и в эту ночь делало все ближе и ближе. Нет, не физически. В этом никто из нас не нуждался. Есть близость намного интереснее и важнее. Я ждал «откровения». И я дождался. Кофе оказал на Донну магическое действие, и она окончательно расположилась ко мне. Мне хотелось расставить все точки над «и», пока еще можно было остановиться и не делать последний решающий шаг, о котором потом многие жалеют. Я пошел ва-банк.

– Можно задать вам вопрос?

– Валяй, – ответила она бесшабашно и растрепала свои густые волосы жестом, который я тысячу раз видел по телевизору.

– Я хочу знать, зачем вам все это? Зачем вам я? Эти рокеры? Девчонки? Смею предположить, что когда кончится эта волшебная ночь, то вы поступите со мной и с ними так же, как поступает самка паука со своим супругом-пауком. Вы нас просто съедите. Потому что мы узнали нечто такое, чего нам знать нельзя. И никому нельзя.

Донна снова смотрела на меня этим своим странным взглядом, слегка наклонив голову. Казалось, что она исподтишка высматривает во мне нечто такое, чего я и сам про себя не знаю. Прошла пара минут, и тишина стала тягостной.

– Ты думаешь, что я все еще чего-то боюсь? – Ответ ее был исчерпывающим. Какой же я осел. Я молча встал, подошел к ней, стал на колени и поцеловал ей руку.

– Вы действительно мегазвезда. – Я вложил в это слово все, что я знал о ней, все, что чувствовал всегда, когда слышал, как она поет. Донна погладила меня по голове.

– Какой ты, в сущности, еще пацан, – она положила свободную руку мне на голову и так и держала ее там, словно была епископом, а я грешником, пришедшим к ней за отпущением грехов. – И сколько же тебе еще предстоит узнать. – И мы оба затихли, думая каждый о своем. Наше уединение неожиданно прервало само время. Здоровенные напольные часы вдруг ожили, зашебуршились внутри своей большущей деревянной лакированной коробки и пробомкали два раза.

Я поднялся с колен и снова поцеловал ей руку.

– Свари еще кофе. Он божественный.

– Он достоин вас, – сказал я искренне. Пока я варил кофе, Донна выкурила еще пять сигарет. Пригубив горячий напиток, она цокнула языком, выражая свое восхищение.

– Ты в чем-то, конечно, прав. Но только отчасти. Я бы не хотела, чтобы о моей жизни трепались все, кому не лень. Пресса – это отдельная страна. Они сами себе навыдумывают и публике все это и расскажут. Я к этому процессу никакого отношения не имею. И это всех устраивает – и прессу, и меня. Главное, чтобы они не писали правду. Вот этого я никому не прощу. И тебе не простила бы, если бы ты вздумал трепать языком. Но ты не будешь. Ты умный, – Донна спокойно пила кофе, обсуждая со мной свою жизнь. – Ты прав. Мне просто не с кем поговорить. Просто так. Излить душу. Раньше было с кем. А теперь нет. Я всегда сама выбирала, с кем пить, – она снова хохотнула. Юмор у нее всегда был чуточку солдатский. – Теперь, вот, с тобой. И считаю свой выбор правильным. Мы с тобой друг другу ничего не должны. И поэтому дружба наша может быть крепкой. Раз жизнь свела, значит, это для чего-то нужно. Жизнь вообще штука мудрая. К ее подсказкам надо прислушиваться. Вот только жизнь-то жизни рознь. – Донна вытащила из пачки последнюю сигарету – с ума сойти – пачку за два часа! – Я вот всю свою жизнь думаю над одним вопросом и никак не могу найти на него ответ. Может, ты поможешь? – я весь обратился в слух – со мной советовалась сама Донна! – Повезло или нет тому, кто прожил только одну жизнь.

– Как это? – удивился я.

– Очень просто. Родился человек. Вырос. Нашел себе семью. Добился всего, о чем мечтал. И ушел, оплакиваемый чадами и домочадцами, в любви и умиротворении. Здорово. Но не поучительно. – Я слушал, затаив дыхание. – Я вот все время размышляю над этим. С виду вроде все нормально, хорошо даже. Но что-то здесь не так. Как-то все очень гладко и быстро. А так не бывает, – Донна приподнялась в кресле и придвинула ко мне свое лицо. – Не может такой человек планету эту вперед двигать. Ни на миллиметр, – она снова откинулась назад и глубоко затянулась сигаретой. – Понимаешь, радость – вещь приятная, но абсолютно бестолковая. Только через боль можно прийти к мудрости. Вот когда больно, тогда доходит. Тогда что-то понимаешь. Через потери, через отчаяние. Тогда ты становишься сильным. Или погибаешь. Но погибают только слабые духом. Сильные выживают и закаляются, вот они-то и двигают вперед этот мир.

Потрясающе! Мне это никогда не приходило в голову. Донна внимательно наблюдала за мной из глубин своего кресла.

– Интересно? То-то. Я думаю, что и встретились мы не случайно. Случайностей вообще не бывает. Они этим миром не запланированы. То, что ты называешь случайностью, это всего лишь следствие, причины которого ты не знаешь. Или пока не знаешь. Если захочешь узнать, то это обязательно сбудется. Главное, захотеть. Многие так ничего и не узнали, потому что не захотели. Или не позволили себе захотеть. А ведь все просто! Я с самого детства знала, что стану тем, кем стала. Я просто очень хотела. Вот и весь секрет.

Я плохо понимал, о чем она говорит, но меня не покидало ощущение, что это – самое важное знание в моей жизни. Странная ночь!

Видимо, Донна была намного мудрее, чем я предполагал, и заметила мое замешательство. Она вдруг спросила:

– А хочешь, я докажу тебе, что я права?

Я пожал плечами от неожиданности.

– Хочу. Но я и так с вами согласен.

Она вдруг вспылила:

– Согласен он! С чем ты согласен? Приучил вас «совок» лапки поднимать по любому поводу. «За» и «против». Никаких полутонов. А жизнь, она вся из полутонов. Согласен ты можешь быть только с тем, что знаешь. А у тебя на лбу написано, что все, что я тебе тут наговорила, для тебя тайна за семью печатями! – Донна злилась. Но я сидел смирно и гнев ее утих. – Я тебе хочу наглядный пример привести, как можно успеха в жизни добиться. Ты же хочешь успеха? – я кивнул, не отрывая взгляда от ее раскрасневшегося лица и горящих глаз. Она была убеждена в том, о чем сейчас говорила, и эта убежденность изливалась из нее на меня, как чай из горячего чайника. Глаза ее смотрели поверх моей головы, словно она что-то вспомнила, и теперь эта картина висела перед ее глазами, недоступная моему восприятию. Я невольно оглянулся. Это движение было вороватым, словно бы я сам от себя пытался скрыть мысль, что не верю в то, что там действительно что-то есть. Ах, этот обманчивый взгляд артиста, глядящего поверх голов своих зрителей! Говорят, что Шаляпин во время пения выбирал одну точку где-то в углу полутемного зрительного зала, и этой точке пел обо всем, что накопилось в его великой певческой душе. А зрители, завороженные его таким проникновенным взглядом и пением, начинали оглядываться назад, пытаясь разглядеть, что же в том месте, куда смотрит певец, такого особенного, что оно удостоилось его искреннего, увлажненного слезой взгляда. Конечно же, там ничего не было. Просто это такой певческий прием. Но работает безотказно!