Литмир - Электронная Библиотека

«Семиклассником я часто захаживал к Францу Францевичу Швиговскому, интеллигентному чеху-садовнику, который арендовал сад. Был он неопределенным радикалом. Мы штудировали статьи Михайловского, «Философию истории» Кареева, «Логику» Милля, «Психологию» Гернинга, «Историю культуры» Липперта – все, что попадалось. «Коммунистический манифест» у нас имелся в отвратительном рукописном виде. Первый том «Капитала» у нас читала только Александра Львовна Соколовская (она вернулась после акушерских курсов в Одессе). Создали кружок распространения полезной литературы – «Рассадник». В 1896–1897 годах я был противником Маркса (которого не читал)»{14}.

Первый человек, от которого Бронштейн услышал аргументированный рассказ о марксизме, была действительно Александра Львовна Соколовская, дочь народника, просвещенная молодая женщина, которая через несколько лет станет первой женой молодого революционера. Лев Бронштейн, вступив в споры, не хотел и не умел проигрывать. Хотя противопоставить спокойным, взвешенным аргументам Александры Соколовской ничего конкретного он не мог, но и занять место статиста в споре – тоже.

Как отмечал И. Дейчер, Троцкий обладал «чудесным даром блефа». Мог ввязаться в спор и, основываясь лишь на логике и интуиции, не зная точно предмета дискуссии, тем не менее выглядел достойно. Соколовская, улыбаясь, слушала жаркие доводы юного Бронштейна, доказывавшего, что «марксизм несостоятелен». Возможно, она одна понимала тогда научную несостоятельность Троцкого, но не могла не отдать должное живости его мысли, оригинальности рассуждений, парадоксальности выводов. Соколовская, видимо, почувствовала, что народничество, популизм ближе по духу молодому социалисту потому, что в нем нет такой железной «задетерминированности», как в марксизме. Самоуверенному Бронштейну больше по душе была та теория, где на первый план выдвигаются субъективные факторы в виде «критически мыслящих личностей», блестящих героев, возвышающихся над толпой, кумиров, способных поднять массы на великие дела. Его нападки на марксизм были наскоками молодого человека на сухую теорию, которую он не знал и, естественно, не понимал.

В натуре выпускника реального училища чувствовался радикальный романтизм, приоритет личностного начала, моральные мотивы пионерства. Как бы то ни было, именно благодаря Соколовской на смену самоуверенности юного дилетанта пришло интеллектуальное смятение. Но вмешалось непредвиденное. Вскоре диспуты в саду Швиговского стали окрашены внезапно вспыхнувшими чувствами молодого Бронштейна и более опытной Соколовской (она была старше его на шесть лет), хотя на почве столкновения «доктрин» у них были самые серьезные размолвки. В сознании способного Лейбы шла напряженная работа; он все больше убеждался в правоте Александры. Правда, в силу тщеславия и из духа противоречия Троцкий решил даже публично «разгромить марксизм», написав едва ли не первую свою статью. Но как вспоминал позже автор, статья, в которой было много эпиграфов, цитат и злого яда, «не увидела, к счастью, света. Никто от этого не потерял, меньше всего я сам». В этом же ключе была задумана и пьеса, которую Бронштейн намеревался написать вместе с братьями Соколовскими. Стержнем конфликта в пьесе должна была стать борьба марксистов и народников. Но запала молодым хватило лишь на вступление к пьесе.

Когда в Николаев приехали отец и мать, их младший сын, получая домашние дары, рассказывал, к ужасу четы Бронштейнов, крамольные вещи о царской фамилии.

– Понимаешь, отец, на своем первом высочайшем приеме для знати он заявил: «Я буду охранять начала самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял их мой незабвенный покойный родитель…»

– Правильно сказал… – тут же ввернул отец.

– Но послушай, дальше царь прокричал (волновался очень), что земцы должны «оставить свои бессмысленные мечтания»! Понимаешь, «бессмысленные», а в тексте речи было написано – «беспочвенные».

– Ну и что?

– Фразу о «бессмысленных мечтаниях» царь прокричал так громко, что царица Александра Федоровна, плохо понимавшая по-русски, спросила у стоящей рядом великой княжны:

– Что он сказал?

– Он им объясняет, что они все идиоты, – невозмутимо ответила великая княжна.

– А один из сановников, – продолжал Лейба, – предводитель дворянства Тверской губернии Уткин, вздрогнул от крика государева, да так, что выронил из рук золотой поднос с хлебом-солью… «Плохая примета при восшествии на престол», – шептали сановные старички, глядя, как Воронцов-Дашков, ползая на коленях, собирает с пола подарки…{15}

После этого артистического рассказа Лейба заявил:

– Живете вы, как и все общество, в прокисшем мире. Все надо менять. Убирать царя, добывать свободу! Да!

– Что ты говоришь! Одумайся! Этого не будет и через 100 лет! До чего ты додумался! Чтобы ноги твоей не было у этого бездельника Швиговского!

Размолвка с родителями окончилась временным разрывом. Младший Бронштейн, захлебываясь от чувства независимости и самостоятельности, отказался от их материальной помощи. Продержавшись несколько месяцев в коммуне Швиговского, «бунтарь» пошел на мировую. Справедливости ради надо сказать, что с этого времени власть отца и матери над сыном была потеряна: поступление на математический факультет Новороссийского университета (который он почти тут же бросил), распространение прокламаций, женитьба – все делалось вопреки запретам законопослушных родителей.

Между тем радикализм молодого Бронштейна и его друзей углублялся. Большое впечатление на них произвело сообщение в газетах о самосожжении в Петропавловской крепости в 1897 году курсистки Ветровой. Мотивы трагического акта не были ясны до конца, тем не менее членам «садовой» коммуны все было понятно: это протест против всевластия самодержавия!

Как вспоминает Г.А. Зив, однажды Бронштейн предложил ему под величайшим секретом вступить в рабочий союз, организованный им и его друзьями{16}, союз, в котором идеи народничества ими решительно отброшены.

– Только подлинная социал-демократия, – заявил конспиратор.

– Кто состоит в этой организации?

– Передовая молодая часть общества: революционно мыслящие студенты и рабочие!

Как поведал дальше Л. Бронштейн, «Южнорусский рабочий союз» ставит первой задачей революционное просвещение рабочих. А название организации – в честь союза, существовавшего четверть века назад и разгромленного жандармами.

В это время Бронштейн (у которого уже появилась подпольная кличка Львов) со своими друзьями действительно организовал несколько кружков среди рабочих верфей Николаева для чтения газет, брошюр и прокламаций революционно-просветительного характера. В деятельности «Союза», который просуществовал недолго, активное участие приняли молодой техник Иван Андреевич Мухин, братья и сестра Соколовские, рабочие Коротков, Бабенко, Поляк и другие. В основном работа сводилась к переписыванию и размножению социал-демократических текстов на гектографе, распространению их среди рабочих верфей и на других предприятиях.

Руководство «Союзом» было малоопытным. Конспирация – на примитивном уровне. Вполне естественно, что в организацию внедрились провокаторы. Один из них носил, вспоминал позже Троцкий, фамилию Шренцель. 28 января 1898 года Бронштейн, Швиговский, другие организаторы «Союза» были арестованы. Сам Троцкий о завершении этой начальной революционной эпопеи так писал В.И. Невскому 5 августа 1921 года: «В нашей организации серьезной конспирации не было. Всех нас быстро арестовали. Выдал провокатор Шренцель. Марксистом меня сделали рабочие в тюрьме, и прежде всего Иван Андреевич Мухин. В камере одно время со мной сидел переплетчик Явич. Мерзли, натягивали на себя что могли… Из Николаева меня перевели в херсонскую тюрьму, затем – в Одессу»{17}. О дальнейших перипетиях тюремной жизни он напишет в своих автобиографических заметках.

В одесской тюрьме Бронштейн содержался около двух лет до завершения следствия. Суда не было. В административном порядке он и три других «подельца» были осуждены на четыре года ссылки; другие, в том числе А.Соколовская, – на меньшие сроки.

8
{"b":"208472","o":1}