Когда Епифанов вошел в спальню, где поверх покрывала на массивной кровати орехового дерева лежал Сверчков, то на мгновение оцепенел: «Господи, неужели еще один труп?» Анатолий Сергеевич лежал на спине, странно закинув голову и открыв рот. Но нет, мужчина повернулся к следователю, привстал.

– Ничего… Сердце немного прихватывает, но я прыснул нитроглицерин. Нормально сейчас. – Мужчина беспомощно откинулся на подушку.

– Лежите, не беспокойтесь. Если нет сил, то отложим разговор, Анатолий Сергеич.

– Нет-нет. Лучше сейчас. Спрашивайте. – Сверчков махнул рукой, чтоб Епифанов садился у туалетного столика с вычурными кривыми ножками. Следователь неуклюже бухнулся на пуфик.

– Что предшествовало… беде?

– Ничего особенного. Это и страшно, что ничего не предвещало… Я только сейчас понимаю, какой ад творился в душе у Вики. Она ВСЕ скрывала. Она все держала в себе, не хотела меня мучить.

– А что именно скрывала?

– Все! Еще боль не утихла после гибели дочери. Да это и не может утихнуть, но как-то мы преодолевали… – Анатолий Сергеевич прижал руки ко лбу, отрывисто задышал. Дознаватель только сейчас заметил на столике фотографию красивой рыжеволосой девушки, которая хохотала, закинув руки за голову. «Дочка. Похожа на мать. А глаза лучистые, в отца…»

– Вика находила смысл жизни во внучке, в работе. Но новая работа стала для нее просто каторгой. Это все долго объяснять, и, может, лучше вам расскажет кто-то из сослуживцев. Если это вообще нужно.

– Какую должность занимала ваша жена и на каком канале?

– На «Метеорит-ТВ» она стала коммерческим директором шесть месяцев назад. Владелец сменил руководство и… Лучше спросить на канале, ей-Богу.

– Вы считаете, что жена находилась в тяжелейшей депрессии?

– Да. Теперь понимаю, что – да. А как еще все это объяснить?

– А что можете сказать об угрозах в ее адрес?

– Ну, «Я убью тебя» – такого, конечно, никто ей не говорил. Но в редакции ее не любили. Я имею в виду верхушку. С рядовыми сотрудниками как раз все складывалось хорошо. Вика, собственно, и отстаивала до некоторой степени их интересы. И интересы учредителя. – Сверчков потянулся к тумбочке, взял какой-то пузырек, вытряхнул таблетку на ладонь, взял ее губами и засосал, откинувшись на подушку.

– А что конкретно предшествовало трагедии? По часам, если можно.

– Я встал в половине восьмого. Так я привык. У меня обычный рабочий график – пятидневка. У нас с другом маленькая фирма по установке домофонов и простейшего видеонаблюдения.

– А почему в рабочий день вы с женой находились дома?

– Грипп. Два дня назад затемпературила Вика, но сегодня почувствовала силы поработать за компьютером. Ну, что еще? – Вдовец вдруг часто задышал, будто ему не хватало воздуха, но быстро «раздышался» и заговорил отрывисто:

– Готовил суп с утра, с фрикадельками. Немного прибрался. Посидел перед телевизором. Все было так тихо, так спокойно. – Сверчков вдруг скривился, его губы задрожали, и мужчина беззвучно заплакал. Епифанов молча ждал. Он знал, что, когда человек начинает плакать после оцепенения, это значит, первый шок проходит. Анатолий Сергеевич вытер ладонями лицо, как умылся, заговорил быстро и сухо:

– Она была все утро в кабинете. Звонила, писала письма по электронке, просматривала договоры, которые все, на ее взгляд, были липовыми. В час я позвал Вику обедать – она еще не хотела. Я один поел супа, покурил на лестнице и решил прилечь почитать. Уже был второй час. У нас звуконепроницаемая дверь в спальне – Вика очень чутко спит. Поэтому тут и окна, и дверь такие. Я заснул. И проснулся будто бы от толчка какого-то. Я ничего не слышал. Такое странное чувство. Страшное. Возможно, отголосок Викиного крика и был тем толчком. Она ведь кричала, так говорила та девушка на улице. – Мужчина сел на кровати, будто пытаясь что-то вспомнить. Что-то важное, ускользающее из памяти. – И я выбежал. И… балкон. Открыт. Я закричал – Вика, Вика, Вика… – Сверчков стал задыхаться, тянуть руки, на лице его появилось выражение ужаса, который он вновь остро переживал.

– Дальше я помню плохо. Выбежал на балкон, посмотрел вниз, но будто ничего не понял. Помню девушку в синей шапке. Вику не помню. Или не могу вспомнить. Как спустился вниз и что делал, тоже не помню. Видимо, кричал, раз вышли соседи.

– Успокойтесь, Анатолий Сергеевич. Довольно. Я думаю, вам необходимо заснуть. И врача я все же вызову.

Когда Епифанов вышел из спальни, его атаковал Валентин:

– Смотрите, что нашел ваш эксперт! – Брат погибшей схватил майора за рукав, потащил к балкону.

– Вот! За плинтус зацепилось несколько шелковых нитей!

Следователь вопрошающе уставился на эксперта Николая Сельванова, молодого тощего парня, похожего на куренка, – с тонюсенькой шеей и острым носом-клювиком. На этом сходство с глуповатой птицей заканчивалось. Сельванов принадлежал к разряду молодых, да ранних.

– Нити явно от халата погибшей. Возможно, ее тащили к балкону, она сопротивлялась, в момент борьбы упала, зацепилась халатом за стык в плинтусе. Кстати, за версию борьбы говорит и домашняя туфля. Одна, вы помните, была у балконной двери, а вторая – вот тут. – Эксперт прошел через комнату, похлопал по красному кожаному креслу. – Под креслом она лежала. Спрашивается, зачем самоубийце разбрасывать туфли? И потом: погибшая не оставила предсмертной записки. Не странно ли для такой… для такой сильной женщины?

Алексей Алексеевич пожал плечами:

– Она была в невменяемом состоянии, по всей видимости. Это показывает и Валентин Владимирович. Возможно, металась. Состояние аффекта. Непонятно только, что ее повергло в такое состояние?

– Да никакого аффекта не было! Что за бредятина! – завопил Валентин. – Да, она возбужденно говорила со мной по телефону, но Вика была в трезвой памяти и в полном здравии. Простуда не в счет. И я теперь вообще все понял! Пока Толька дрых, как всегда, после обеда, Вика пустила в квартиру убийцу. Потому что знала его, убийцу-то! Мне успела позвонить, почувствовав угрозу жизни. А тот ее толкнул с балкона! Инсценировал самоубийство.

– И никто ничего при этом не слышал? Криков, борьбы, падающих предметов? И почему она звонила вам, а не бросилась к мужу, в соседнюю комнату?

– А вот с этим вы и разбирайтесь! Может, убийца оглушил сестру, привязал или… Я не знаю что! Ищите! Действуйте! Не стойте с тупым видом!

– Успокойтесь, Валентин Владимирович. Следствие будет проведено со всем тщанием, но без никчемной суеты. – Епифанов тяжелым взглядом будто припечатал несчастного брата погибшей к креслу, в которое тот рухнул, вновь вцепившись с неистовством в свою рыжую шевелюру.

Сорокатрехлетний Александр Шатов с трудом приткнул свой сундукоподобный джип между двумя вмерзшими в сугроб легковушками. Невыносимо! Ну невыносимо парковаться зимой в центре Москвы! Три круга вокруг помпезного офисного здания, где располагалась радиокомпания «Счастливое радио», в очередной раз подвигли его к решению раз и навсегда отказаться от вождения машины в будни, по заваленному черными сугробами городу, где, кажется, в семьях уже не по две, а по четыре машины! Впрочем, раздражение унялось, едва он переступил порог делового центра: гранит, кадки с пальмами, гостеприимные лифты, поющие при открывании в терцию, флористические изыски-картины на лазоревых стенах. Четвертый этаж занимало «Счастливое радио». Шатов любил приходить сюда. «Лучший голос российского эфира» и красавец мужчина вел две программы, которые считал не работой в сущности, а приятным времяпрепровождением. Одну – коротенькую, записную, под названием «Авто на счастье», ему «собирала» редактор Верочка. Программа касалась новостей авторынка. В этой теме Александр слыл докой и потому подправлял явные несуразности Верочкиных «информашек», любовно пестовал фразы, вылущивая техническую заумь, и придавал текстам бо´льшую разговорность. Потом он в лихой манере все это зачитывал. Вторая программа выглядела посложнее. Изначально часовые «Письма о любви» прочили вести поднаторевшей в слезливом жанре Василисе Горенштейн – эфирный псевдоним Васса Золотова. Но ее интимного придыхания и так хватало с избытком на пространстве волн, отведенных станции, и потому послания влюбленных, любящих, покинутых, вступивших в брак и ищущих свою любовь, перемежающиеся песнями в «тему» (благо шлягеров о счастливой и несчастной любви человечество насочиняло в несметном количестве), зачитывал и комментировал добродушный Шатов. Поначалу он, как человек закрытый и неэкспрессивный, ежился от слезливых, нежных или, наоборот, гневных исповедей слушателей, которые могли и истерический фортель выкинуть в прямом эфире, но постепенно втянулся и наловчился тактично гасить эмоции рассказчиков. Впрочем, большинство слушателей ограничивались радостными пожеланиями счастья и заверениями в любви своей второй половине. «Передавайте привет…», «А что хотела бы услышать ваша суженая?..», «Давайте с удовольствием послушаем группу “Ля-ля”»… – словом, программа пролетала для Саши быстро и весело. До последнего времени…