Я ответил решительно:
– Неправильно.
Прочитал бумажку. Адрес такой: Остер, улица Фрунзе, за последним домом от конца. Землянка.
На самое прощание Евсей пробормотал:
– Ты, Миша, люди балакают, недокрутил с Моисеенко. Помнишь, который руки на себя наложил?
– Ну. Помню. В глазах висит каждую ночь.
– Говорят некоторые, и у нас в отделении тоже. Темное дело. Темное. Я как могу – осаживаю, не чипляйтесь, говорю, к Мишке, все что надо – сделал. Артист нервный попался. Вот и конец.
Я резко оборвал:
– Какие твои разговоры, я знаю. Виляешь. И разговоры твои вилючие. Конкретно кто бочку катит?
– Машинистка Светка. Она с начальником сейчас крутит. Губы бантиком сложила и нарочно при мне процедила: «Миша твой, Евсей, недосмотрел. С тобой дружит, аж обнимается, а недосмотрел». Светка – прошмондовка. Шлендра. Сама б не додумалась. Повторяет.
Я развернул Евсея к себе близко лицом и закончил нашу беседу таким образом:
– Через тебя ко мне претензии. Видишь, зацепили. Гутин – сомнительный по национальному вопросу, Цупкой с Гутиным в обнимку взасос целуется, давай по Цупкому огонь дадим. Нет. Не получится у них!
Евсей засветился, хоть я его и больно прижал за плечи.
– Не получится, Миша! Мы кровь вместе проливали. Не получится.
Я не знал, как поддержать товарища, и только сказал:
– Ото ж.
Настала возможность поехать в Остер, как я хотел и делал план. А дома я объяснил: еду на родину, в село Рябина между Харьковом и Сумами. Далеко от Чернигова. И на работе распространил ту же версию. Отгремела большая война. У меня мать и отец замучены фашистскими извергами как передовые колхозники, причем отец – активист. Отдать последний поклон могилам родителей – на такую мотивировку я вынужден был решиться. Стыдно.
Но и в то же время не стыдно. После Остра я наметил и в самом деле добраться до Рябины. Если получится.
Кто не знает, объясняю.
Задним числом всегда легко осуждать. А в те годы чувства были накалены пожарищами прошедшей войны. До счастья подать одной рукой. И всякое препятствие после кровопролитных боев виделось незначительным на мирном фоне. Это я не для философии, а для сведения.
И такое препятствие мне подставила Воробейчик Лилия.
Да, интересная женщина до своей смерти. По рассказам в ее адрес. Но вот ее нету. А у меня неприятности. Досадно? Досадно. Но ладно. Честное имя дороже я не знаю чего.
Евсею ничего не сказал. Откровенность – хорошо, а совесть лучше. И совесть мне диктовала: никого вмешивать не надо. Есть оперативное положение: в курсе – значит, причастен.
Перед поездом прогулялся по улице Цеткин.
Дом 23 не издавал ни звука.
Я обогнул строение сзади, перелез через забор.
В курятнике мертвая тишина. Дверь распахнута, ни пушинки, ни зернинки.
Остер – известная еврейская местность. Примерно большинство евреев. Остальные украинцы. Чуть-чуть русских.
Среди разрухи кое-где росли постройки. Неказистые, но из добротного леса. Дома не дома, но и не совсем щелястые бараки. Люди сами для себя строили. Доска к доске пригнаны на совесть. А потом еще и обошьют дранкой. Жить да жить.
Остер встретил меня свадьбой. Женился еврей с еврейкой. И гости, будем откровенны, сплошь евреи. Не без украинских товарищей, но в основном и целом. Слышалась еврейская речь, особенно со стороны пожилых.
Веселье уже дошло до такой степени, что танцевать вывалили из дома на улицу.
Играл оркестр – скрипка, бубен, аккордеон. Я сразу отметил: аккордеон трофейный, немецкий. Насмотрелся в Германии. У немцев два инструмента для веселья – губная гармошка и аккордеон. У евреев скрипка, известно. Теперь и аккордеон прибавили. А скрипач какой-то недоделанный. Сикось-накось. Потом сообразил – левша. Скрипку не по-человечески держит.
Играли вроде жизнерадостно, но заунывно. Подпевали мало. Когда заиграли украинскую – «Ты казала – у неділю», – загорланили все. Хором. Песня что надо. На века. Народная.
Что характерно, еврейские дети в большом количестве. И маленькие, и постарше – разного телосложения. В массе худенькие и чахлые. Но и толстые в том числе. А украинские – сплошь худенькие. Порода. Еврейский ребенок лучше усваивает пищу. Или кормят его особым способом, как гуску на зарез. Впихивают через глотку. А наши: поел не поел – бувай здоров, біжи з хати.
Я, как сторонний, быстренько прошел мимо.
Но за мной увязался член свадебной команды с красной повязкой на рукаве:
– Товарищ, выпейте с нами за здоровье молодых. Приглашаем от всей души.
И так в меня вцепился, клещами не растащить.
Голосит, как скаженный:
– До нас идите, до нас! Усех приглашаем! Увесь Остер гуляет!
И – полное внимание к моей персоне с тыла и с флангов.
Я б, конечно, не должен. Тут только зацепись языком, сразу развернут на полную катушку. Откуда? Кто? К кому? Зачем? Дешевле пойти на поводу и потом незаметно исчезнуть.
В голове мгновенно сложилось: если спросят, скажу, что проездом, по служебной цели.
Зашел в дом. Там вокруг стола группировались некоторые гости. Ясное дело, царило разорение. Тарелки с объедками, бутыли полупустые. Ничего подозрительного.
От фаршированной щучихи в полстола – голова и хвост. Голова тоже нашпигованная, как у евреев принято. А не съели.
Я отговорился, что по ранению крепкого не употребляю. Попросил чистой водички. Мне дали стакан узвара: красный, с калиной, грушами. Как положено.
Я стакан поднял и говорю:
– Спасибо, товарищи. Желаю счастья и спасибо, что позвали за свой стол.
Вошли молодые. Она – здоровая деваха лет к тридцати. Волосы черные, кудлатая. Глаза, правда, красивые. Черные. Жених трохи подкачал ростом и сложением. Но на лицо ничего. Не страшный. Постарше нее. Лет на пять. Масть – светлая, с рыжиной. Глаза разного цвета – один голубой, другой светло-карий. Редкая примета.
И с нее, и с него – описывать словесный портрет сплошное удовольствие. Ни с кем не перепутаешь даже в общих чертах.
За молодыми вошли гости. Наорались, каблуками землю побили, настало время закусить.
И опять оглушили меня своим гырканьем. Но, смотрю, украинцы даже разговор на их языке поддерживают. На шуточки отзываются веселым смехом. Подмигивают.
Тот, что меня за шиворот притащил в хату, громко объявил:
– У нас, товарищи, еще один гость. Он сейчас скажет свое слово. Ша!
Все замолчали.
Я стакан с узваром поднял и говорю:
– Мазл тов, дорогие молодята! Мазл тов на долгие годы!
Через одного от меня сидит старик с пейсами, в засаленном картузе. И как уцелел? В эвакуации, наверно, спасался, место занимал.
И вот он кивает в мою сторону и спрашивает буквально в пространство вокруг:
– Аид?
Я засмеялся.
– Нет. У меня друг из ваших. Он научил. Так что желаю вечного счастья!
Поднялся осанистый человек в хорошем пиджаке. Украинского вида. А там – черт его знает. Иногда с налета не разберешь. И у нас носатые и черные бывают.
– Спасибо на добром пожелании! Вы видите свадьбу. Свадьба получается хорошая, веселая, и вы с нами веселитесь и ешьте-пейте.
Старик, который интересовался, или я не аид, смотрел на меня в упор своими бельмами. То есть глаза у него вроде зрячие, но и в то же время невидящие. Неприятно.
Я на весь рот улыбаюсь и выхожу на двор.
Мужчины курят, дети шныряют, женщины таскают глиняные миски с летней кухни в дом. Время – к темноте.
Я – к калитке боком, боком. Осанистый, который отвечал мне тостом, крикнул в мою строну:
– Товарищ, не спешите! У нас еще не кончилось! Понравилось вам?
– А как же. Сильно. И угощенье сладкое, и водочка горькая, как говорится.
Мужчина подошел вплотную, положил руку на плечо: