Чтоб пресечь ненужные продолжения, я сказал:

– Когда время придет, сам спрошу. И она мне как миленькая выложит. И коллектив еще раз опрошу, если сочту нужным.

Лаевская вытянула руки вверх и руками замахала. Рукава халата задрались высоко. Я заметил, что руки от локтей вниз у нее еще больше потолстели и немножко обвисли. Она руками часто при разговоре трясла по-всякому. Не заметить было невозможно. Да, женщина уже не молоденькая. А хорохорится. Жалко ее, а что сделаешь.

Мысленно отвлекся на секунду.

А Лаевская гнула свою линию:

– Ой, что вы разозлились, и Лилечку грубо вспомнили – «дело Лильки»! Она вам не Лилька, а Лилия Соломоновна Воробейчик, убитая преступным образом на дворе собственного жилища среди белого дня. – Начала вроде шуткой, а закончила плохим тоном. Плохим.

Я строго взглянул на нее и предложил:

– Полина Львовна, вы на фоне больного ребенка находитесь. Давайте про ерунду не отвлекаться.

Она тут же переменила лицо, начала рассказывать про Иосифа.

Прощались душевно. Я пообещал явиться через день, но если что, немедленно просил сообщить мне по рабочему телефону.

Лаевская кивнула в сторону бумажки, заткнутой за трельяж, там был записан мой рабочий телефон:

– А как же, помню, помню. Не волнуйтесь.

Заходил я к Полине Львовне с раннего утра, а в обед раздался звонок. Но не от нее.

Звонила Ева Воробейчик.

– Михаил Иванович, ой, приезжайте скорей, объяснять некогда, скорей!

Я даже не спросил – куда ехать? Понял – к Полине Львовне.

Наш хлопец на мотоцикле подкинул в момент.

Забегаю в хату – там целое сборище. Зусель Табачник, Довид, Ева Воробейчик, Малка Цвинтар. Галдят по-своему.

Я крикнул поверх них:

– Всем молчать! Где ребенок?

Они замолчали, как застреленные.

В тишине заговорила Ева:

– С ребенком все в порядке. Он спал. Сейчас, наверно, уже не спит, играется. С ним Полина Львовна.

Вступил Довид:

– Евка, молчи, дура! Тут твоего дела нету. Я – законный дед мальчика. А вы все никто. Я буду говорить.

Я понял, что особо страшного, то есть смертельного, здесь ничего нету. Потому успокоился.

Посоветовал и остальным:

– Ну, говорите, только по очереди. Я сейчас на хлопчика гляну и выслушаю.

В комнате, где находился Иосиф, сидела Полина Львовна. Она мирно шила какое-то изделие. Мальчик на кровати, обложенный подушками, чтоб не упасть на пол, игрался с мишкой. Увидел меня – обрадовался. Схватил мишку своего за лапу и резко кинул вверх в знак приветствия. Я подскочил в нужном направлении, поймал. Перекинул мальчику. Он тоже поймал.

Я, хоть и нарушил инструкцию против карантина, обнял Иосифа, расцеловал.

Полина Львовна тихонько сказала: – Это я попросила Еву вас вызвать. Идите к ним. Я тут побуду.

Я вернулся в комнату.

Сел за стол. Положил перед собой руки. Крепко положил, ладонями впечатался. С демонстрацией, конечно.

Говорю:

– Ну, давайте. Слухаю. Но предупреждаю по-хорошему. В доме хворый ребенок. Имейте в виду.

Довид выступил вперед.

И тут я сообразил, что они все передо мной выстроились в ряд. Смешной вид получался.

– Что вы построились в ряд, присаживайтесь. Сидячих мест хватает. Присаживайтесь, Довид Срулевич. И вы, товарищи, тоже занимайте места.

Никто не двинулся.

Довид начал:

– Я тут на правах ближайшего кровного родственника. Я – дед Иосифа. Вы, Михаил Иванович, пользуясь отчасти своим служебным положением, отчасти моим бедственным состоянием в связи с трагической гибелью моего зятя и болезнью моей родной дочери Бэллы, присвоили себе моего родного внука Гутина Иосифа. И теперь вместо того, чтоб его лечить, как всех советских детей, заперли его в доме Лаевской Полины Львовны. Я на вас буду жаловаться и требовать обратно своего внука.

Я выслушал доклад Басина. Чистый бред сивой кобылы. Согласно покивал, рукой погладил вязаную скатерть. Прошелся пару раз пальцем вокруг узора.

Говорю:

– Еще что-то хотите добавить, Довид Срулевич?

Басин молчал.

– Тогда следующий. Кто следующий? Может, вы, гражданин Табачник?

Зусель молчал. Переминался с ноги на ногу, губами шевелил, но про себя, не на внешнюю сторону.

– Хорошо, следующий. Гражданка Воробейчик? У вас что?

Ева молчала. Смотрела мне прямо в глаза без мыслей, без выражения.

– Тогда остаетесь вы, гражданка Цвинтар, кажется?

Но Малка тоже молчала, руки под фартуком на животе сложила и молчит, как пробка. Шатается, а молчит.

Я разозлился.

– Да садитесь вы, цирк тут устраиваете! Прямо клоуны-акробаты. А ну сесть! Всем сесть!

Так гаркнул – эхо отскочило от самого потолка.

Заплакал Иосиф. Выскочила Полина с шитьем в руках.

Расселись кто где. Но кругом меня образовали пустоту. Как нарочно. За столом я один.

Евка – подоконник подперла задом за моей спиной. Зусель – у меня перед лицом, на табуретке возле печки. Довид – рядом с ним на маленькой скамеечке.

Малка пробелькотела:

– Ой, мне плохо. Я немножко ляжу. – И свернулась на топчане.

Полина ушла к мальчику. Ничем своего удивления и прочего не проявила. Только глянула, как все угомонились. Довольная, кивнула мне и уплыла.

– А чтоб никому не было плохо, не надо поднимать гвалт. Чего вы сюда приперлись? Если из-за того, что говорил Довид, так это ерунда на постном масле. Езжайте, откуда приехали. Если еще что-то, выкладывайте. Но времени у меня нету, чтоб с вами балакать. У меня время – рабочее. Служебное. Ну?

Тогда заговорила Ева. Я специально на ее голос не повернулся всем туловищем, а только чуть-чуть настроился ухом.

– Довид сначала к вам домой пошел, а там Люба ему сказала, что хлопчик тут. Он – сюда. Тут Полина Львовна. Она меня отправила вам звонить.

Я уже терял терпение:

– Понятно. Зачем тут вся мишпуха? Ну, Довид – ладно. Хоть и бред. А Табачник? А вы с Малкой? Вы что, обязательно хороводом ходите? По одному, как люди, двигаться не способные?

Довид говорит:

– Мы за своим пришли.

Я закричал, невзирая на обстоятельства:

– Кто это «мы»? Вы поименно назовите, Довид Срулевич, кто это «мы»! Поименно! У нас коллективные жалобы не принимаются.

Довид назвал. Причем загибал пальцы по ходу:

– Я – раз. Зусель – два. По поручению Бэлки. От ее, значит, имени. Уполномоченные. Это три.

Я развернулся к Евке:

– А вы, Ева, входите в дальнейший счет или как?

Ева говорит:

– Нет. Я – против. И за Малку отвечу. Она тоже против.

Я встал и подошел к Малке. Она делала вид, что дремлет. Я тронул ее за плечо – вежливо.

– Малка, вы за или против?

Она разлепила глаза и что-то загиркала.

– Довид, переводи.

– Переводить не обязан. Тут не допрос.

Спрашиваю с нажимом:

– А что ж тут такое делается, люди добрые?! Не допрос! Хотите допрос – будет допрос! Приходите в чужой дом скопом. Тут больной ребенок, до вас не касающийся. Устраиваете погром. Меня с работы срываете. Жену мою перепугали, наверно, до смерти…

И тут меня как громом ударило: Любочка сейчас мечется, а я тут болтовню развожу с помешанными.

– Что вы Любе наговорили? Довид, отвечай живо!

– Ничего особенного я ей не сказал. Сказал, что приехал за Иосифом. Она закричала и упала. Я ей водой в лицо побрызгал, она встала. И на меня с кулаками. Я ее не осуждаю. Я ее крепко за руки прижал и спросил, где мальчик? Ганнуся ваша сказала, что он у тети Полины – больной. Я с Зуселем – сюда. Тут Евка с Малкой вокруг хлопца крутятся, помогают…

Я не стал слушать дальше, бросился к Любочке. Пока добрался, сто раз себя проклял.

Люба лежала на кровати. Сама белая. Глаза закрытые. Ганнуся рядом на полу. Спит. Уткнулась лицом в кулачки и спит.

Я сначала Ганнусю растряс. Она подняла лицо – заплаканное, сопливое. Потом Любу окликнул тихо. Она не подала голоса, а только застонала.