После встречи Бальзака с Евой Ганской жизнь его стала, можно сказать, однообразной в том смысле, что происходившее вокруг ничего в ней не меняло. То была очень наполненная, даже утомительная жизнь, но ограниченная несколькими простыми обстоятельствами. Он мечтал жить с Эвелиной, но приходилось ждать, когда она станет вдовой. К тому же, чтобы быть достойным её и в нужный момент предложить ей тот образ жизни, которого она заслуживала, ему надо было избавиться от долгов. Он не сомневался, что после этого его писательский труд принесет ему богатство и славу.

«У каждого наступает возраст, когда от жизни остаётся только привычка, которой следуют, предпочитая то или иное окружение, — говорил его Гобсек, — и тогда счастье состоит в применении наших способностей к обстоятельствам». Изречение старого ростовщика во многом подходит к последним пятнадцати годам жизни самого Бальзака. В них были Ева, постоянная нехватка денег, романы, которые требовалось написать к сроку, кредиторы, которых приходилось кормить обещаниями или бегать от них. Больше ничего из ряда вон выходящего за всё это время с ним не происходило. С одной стороны — мечты о состоянии, о блестящей женитьбе, о солидном и прочном общественном положении. С другой — реальная повседневность, беспрерывный труд, правка гранок, договоры на книги, борьба за театральные постановки, за благоприятные отзывы в печати, за выгодные издания.

Друзья и современники по-разному описывали Бальзака той поры. То он в весёлом расположении духа с нарочитым шиком играет роль денди. Многие говорили о его дурном вкусе, поминали его знаменитую трость с набалдашником, инкрустированным бирюзой, которая обошлась ему в 700 франков, его костюмы от Бисона, самого модного парижского портного тех лет. В таком наряде он был похож на расписное пасхальное яйцо. Он любил пустить пыль в глаза, полагая, что для того, чтобы общество тебя признало, не следует выглядеть человеком, стеснённым в средствах. Такой довольный жизнью, радушный, полный разнообразных замыслов Бальзак охотно общался с друзьями, слыл замечательным сотрапезником, мог за один присест управиться с сотней устриц и четырьмя бутылками вина, после чего был способен, удалившись в свой кабинет, писать два или три часа кряду.

Но помнят его и совсем другим — обременённым заботами и похожим на человека опустившегося. Книготорговец и издатель Верде, опубликовавший немалое число его произведений, пишет, как однажды видел Бальзака, прогуливавшегося по Парижу в темно-буром пальто, небрежно надетых чулках, в стоптанных ботинках, помятой шляпе, с многодневной щетиной. Большую известность получил его рабочий костюм — монашеский балахон из белой фланели, подпоясанный верёвкой. Во всём, что относилось к работе, он был маниакально аккуратен. Перья, его монашеское облачение, стопки бумаги — всё у него было в безупречном порядке и на положенном месте. Словом, он был попеременно то монахом, то франтом и гурманом, жил крайностями. Было в нём что-то от Рабле — писателя, занимавшего почётное место в его собственном литературном пантеоне.

Всех поражала творческая мощь, исходившая от этого невысокого, заметно полнеющего человека. Впрочем, полнота была ему к лицу Громкий смех, простодушие, даже недостаток чувства меры уживались в нём с надёжностью крестьянина его родной Турени. Он был французом с берегов Луары. Тому, кто знаком с той местностью, это говорит о многом. Французская литература, сосредоточенная в Париже, где авторы искали и находили успех и славу, непрестанно подпитывалась провинцией. Провинциалы Рабле, Корнель, Дидро приезжали в столицу, чтобы получить свою долю почестей наряду с коренными парижанами Мольером, Вольтером, Анатолем Франсом. Без этого первоначального, полученного им от рождения субстрата, который уравновешивал его романтические грёзы и даже финансовые трудности, Бальзак мог бы лишиться рассудка. Но он сохранил психологический баланс. Это хорошо видно по его портрету с раскрытым воротом рубахи. На этом дагеротипе, исполненном в 1842 году Луи Огюстом Биссо (обычно его авторство приписывают Феликсу Надару), рука писателя гордо лежит на сердце, взгляд твёрд и полон мыслей, лоб пересечён одной вертикальной складкой. Чувствуется, что этот человек будет идти до конца во всём, что бы он ни предпринял. Без такой несокрушимой, исключительной крепости духа Бальзак не смог бы создать «Человеческую комедию». Он работал 15—16 часов в сутки, поглощая кофе в неимоверных дозах, разрываясь между главами романа-фельетона, которые надо было выдать к сроку, и правкой поступивших из типографии гранок. Эти знаменитые гранки, которые он находил нужным править до шести-семи раз, перелопачивая текст, что-то добавляя, что-то вымарывая, что-то меняя местами, для печатников были кошмаром и одновременно предметом восхищения. Мастеровые этой профессии, нередко жадные до знаний самоучки, всегда с большим уважением относятся к хорошо сделанной работе и будут вспоминать Бальзака до тех пор, пока просуществует сама их корпорация. По некоторым сведениям, печатники присутствовали на его похоронах.

К этим столь разным ликам писателя можно добавить образ человека в состоянии депрессии, угнетённого денежными заботами. Порой такая жизнь приводила его в отчаяние. Таким описала его, например, Лора Сюрвиль:

«Иногда он с трудом передвигался, лицо его делалось жёлто-бурым… Я пыталась как-нибудь вывести его из тоски… Он, упав в кресло, слабым голосом говорил: “Не утешай меня, бесполезно, я человек конченый”».

Но потом он вдруг приободрялся, вновь начинал строить планы, уверял себя, что найдёт банкира, который ему поможет. Да, он встретит мецената, и тот выручит его. «Это ведь что-нибудь да значит — сказать: “Я спас Бальзака!”».

В 1835 году был написан «Брачный контракт», очень сумрачный роман, в котором две женщины — мать и её миловидная дочь — вознамерились «прибрать к рукам» одного сироту, слабовольного наследника большого состояния, которого с трудом защищает преданный ему нотариус. Бальзак, чтобы спокойно работать и укрыться от кредиторов, устроил себе убежище на улице Батай в Шайо (сейчас это авеню Йена). Место с отличным видом на Сену. Спальню он изящно обставил, чтобы предаваться там шалостям с Сарой. На это он деньги нашёл, хотя был весь в долгах. Снаружи строение ничем особенным не выделялось. Он выбрал такое намеренно. Для входа в дом надо было назвать пароль.

В мае он снова встретился с Ганской, на этот раз в Вене. Поначалу свидание не заладилось, так как Ева всё больше убеждалась в его изменах. Зато эта поездка предоставила ему возможность насладиться своей известностью. Весь цвет Вены искал встречи с большим писателем Франции, его принял сам канцлер Меттерних.

Вернувшись на родину, он снова отправился со своей Делектой в Булоньер близ Немура, потом посетил своих друзей Карро в Исудене, где они тогда жили и куда он частично поместил действие «Баламутки».

В 1836 году вышли два новых его шедевра: «Музей древностей» и «Лилия долины».

«Лилия долины» — это история любви (ей суждено было остаться платонической) Анриэтты де Морсоф, богобоязненной и покорной жены старого брюзги, вернувшегося из эмиграции дворянчика, и юного Феликса де Ванденеса, который, сам того не ведая, искал не столько любовницу, сколько мать. Роман написан от первого лица: предполагается, что Феликс сам рассказывает эту историю своей любовнице Натали де Манервиль. Он поведал ей, как, отвергнутый госпожой де Морсоф, познал радости любви в объятиях обольстительной и легкомысленной англичанки леди Дадли, отчасти списанной с Сары Гвидобони-Висконти. Таким образом, в этой истории воспитания чувств Феликс от начала до конца отражается в зеркалах трёх женщин. Сделано это с большим искусством. В сочинении интриги Бальзак проявлял неистощимую изобретательность, от романа к роману непрерывно меняя сюжетные ходы, приёмы, ракурсы.