В этом был весь Минковский, человек обязательный и безотказный. О его высоких нравственных качествах ходили легенды, в частности о том, как он помогает молодым ученым, студентам. А одна история произвела на Борна особое впечатление. Реальный случай из жизни Минковского по большому секрету рассказал Максу профессор Гильберт. Когда Герман был студентом первого курса, он учился в Кенигсбергском университете и получил за решение математической задачи премию. От денег он отказался в пользу своего бедного соученика и все это скрыл от собственной семьи.

Борн, успокоившись, что ничего экстраординарного не произошло, вернулся к завтраку, пролистал утреннюю кельнскую газету, а потом вдруг понял, что провозился слишком долго и уже опаздывает, поэтому быстро закончил с едой, поднялся в номер, взял портфель с бумагами для записи и направился в университет, где проходило сегодняшнее мероприятие. Долго блуждал между корпусами, пока не нашел конференц-зал, и вбежал в аудиторию, когда докладчик уже стоял на трибуне и начинал свой доклад:

– Взгляды, которые я хочу перед вами развить, возникли на экспериментально-физической основе. В этом заключается их сила. Их тенденция радикальна. Отныне пространство само по себе и время само по себе низводятся до роли теней, и лишь некоторый вид соединения обоих должен еще сохранить самостоятельность.

Произнесенные слова, как звон колокола, загудели в голове Макса, он подумал: «Это революция!»

Похоже, подобные мысли посетили и остальных слушателей. В зале воцарилась тишина, было слышно жужжание мух, случайно залетевших сюда и ставших участниками исторического события. А что именно такое событие и происходит, Борн не сомневался, он даже мог предположить, что выступление Минковского станет исторической вехой не только в развитии физики, но, может быть, и всего человечества. А профессор, не задумываясь о том, что сейчас творится в головах его слушателей, продолжал рассказывать о четырехмерном пространстве, названном им четырехмерным миром. Он цитировал работы признанных корифеев – Лоренца, Фохта – и сослался на труды бернского физика Эйнштейна, уже несколько последних лет, так же как и Минковский сейчас, наводившего ужас на ретроградов от физики.

Новые идеи содержались практически в каждой фразе профессора, а основным своим достижением он назвал создание представления о четырехмерном мире, элементы которого, «события», обладают физической реальностью, независимой от любой системы отсчета.

Макс находился в состоянии полета, такое чувство он порой испытывал, когда экипаж или автомобиль на быстрой скорости переезжал мост через небольшую речку, подпрыгивая на ходу. Тело летело, а в голове создавались ощущения того, о чем рассказывал докладчик. Только математик в состоянии мгновенно перевести язык формул на язык абстрактных ощущений.

Гул, возникший в зале, прервал состояние эйфории Борна. Он осмотрелся по сторонам и увидел, что несколько человек, сидевших в первых рядах, выказывают демонстративное неприятие доклада Минковского. Они, не стесняясь, разговаривают между собой вслух и смеются в полный голос.

Макс решил рассмотреть этих людей внимательнее. Их было человек десять, в основном пожилого возраста. Для таких, как они, спокойное течение развития фундаментальных наук было важнее любых, пусть даже самых гениальных открытий. Удивительно, что среди стариков находилась пара молодых мужчин.

«Наверное, преданные своим учителям ассистенты», – подумал Борн.

Доклад закончился, посыпались вопросы из разных концов зала. Через полтора часа ведущий был вынужден их остановить, он почувствовал, что Минковский уже выдохся, хотя внешне и не показывает этого.

– Последние три вопроса! – объявил ведущий.

По залу пронесся гул сожаления, с десяток рук взметнулись вверх. Ведущий выбрал троих счастливчиков, а потом, когда Минковский поблагодарил собравшихся, раздался шквал аплодисментов, заглушающий громкий свист и топот группы оппонентов.

Герман Минковский, очень уставший, но безумно счастливый, вышел из аудитории, где еще минут сорок беседовал с коллегами, обсуждая с ними прозвучавший доклад.

– Макс, – обратился он к Борну, – подождите меня на улице, я сейчас быстро схожу в туалетную комнату, умоюсь, а потом посидим в ресторане, отпразднуем доклад. Я пригласил Гильберта и еще нескольких коллег.

Профессор направился по коридору, распахнул массивную дверь, подошел к большой керамической раковине, открыл воду, сложил руки лодочкой и несколько раз плеснул в лицо прохладной водой. Резкими движениями помассировал глаза и виски, после чего достал белый носовой платок и тщательно вытерся. Приведя себя в порядок, он вышел из туалета.

У дверей стоял молодой человек довольно странного вида. Худощавое лицо, своей неестественной желтизной выдававшее пристрастие его обладателя к постоянному потреблению кокаина, тонкие усики, потертый недорогой темный костюм и белая несвежая рубашка. Образ типичного немецкого бузотера и хулигана, хотя с таким же успехом он мог принадлежать поэту или художнику. Похоже, молодой человек ждал здесь именно Минковского.

– Господин Минковский?

– Да. Чем обязан?

– Всем! Я хотел спросить: кто дал вам право говорить то, что вы себе позволили сегодня? Кто?! – взвизгнул незнакомец.

Его лицо исказила нервная гримаса, а правая рука затряслась мелкой дрожью.

«Он совсем не похож на поэта или художника, это просто псих», – подумал профессор и как можно более спокойным голосом произнес:

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

Минковскому очень не хотелось продолжать разговор, но прервать его, развернуться и уйти было бы неблагоразумно. Тогда незнакомец оказался бы у профессора за спиной, а быть уверенным, что за поясом у этого ненормального нет оружия, Минковский не мог. Следовало мирным образом разрешить инцидент.

– Вы все понимаете! Не валяйте дурака. Я сидел в зале и слушал ваш доклад и спрашиваю как патриот немецкого народа: кто позволил вам, человеку без имени и родины, разрушать наши устои?

– Повторяю, я не понимаю, о чем вы говорите? Я такой же немец, как и вы.

– Нет! – опять взвизгнул «псих». – Вы не имеете права так говорить, вы – русский, еврей, не знаю кто еще, но только не немец. Я предупреждаю: если вы не прекратите свои разрушительные для моей страны работы, то мы церемониться не будем.

– Хорошо, – спокойно ответил Минковский и подумал, что может устроить с этим «немцем» соревнование по немецкой словесности и грамматике, а начать его, допустим, со стихов Гете. Например, Герман знал от первой до последней строчки «Фауста», а знал ли юноша о существовании этого произведения вообще – совсем не факт.

Последнее время группы националистов, прикрываясь патриотическими лозунгами, пытались навязывать стране свое мнение во всех областях человеческой деятельности. Что они добивались, понять было сложно. Остановить прогресс? Возможно. Не пускать ни в какие сферы общества, по их мнению, чужеродцев? И это возможно. Их ряды пополняли в основном недоучившиеся, не удовлетворенные жизнью молодые люди, хотя, к сожалению, поддерживали также реакционные чиновники и профессура.

Видимо, «псих» отвечал в своей организации за физику и математику, причем, может быть, совсем не разбираясь в этих предметах. Хотя с другой стороны, он мог действовать и сам – осеннее обострение у шизофреника.

– Что, хорошо?! – уже в полный голос орал молодой человек.

– Я понял, что вы просите, и постараюсь сделать максимально возможное.