Этот последний аргумент, кажется, именно своей будничностью убедил буфетчицу. Так и не достигнув высшего уровня, истерия улеглась так же стремительно, как и началась, хотя голос женщины по-прежнему звучал враждебно:

— Если программа твоего посещения выполнена, то будь здоров. А я лягу досыпать — в первый выходной я всегда сплю до ужина. И одна, запомни!

Распрощаться таким образом? Нет, это никак не соответствовало бы стилю жизни Мурьяна. Выглянув в окно, он запротестовал:

— В такую погоду это было бы просто грешно. А почему бы тебе не подышать весной?

— Предложение принято! — Перемены настроения Джозефины не смог бы предусмотреть и опытный психолог. В этот миг она сияла как солнышко на картинке, сопровождающей наиоптимистический прогноз погоды. — Раскочегарим тележку и поедем навестить родные края!

— С тобой — хоть на край света! — подхватил Мурьян, все еще не веря, что Джозефина говорит серьезно.

— Так далеко не надо. Прокатимся до Риги и обратно. Там у меня кое-какие делишки. А ты подтолкнешь машину, если она опять начнет фордыбачить, как вчера. Давай посмотрим, захочет ли мотор вообще завестись.

— А переодеваться не будешь?

Джозефина отмахнулась, и Мурьяну не оставалось ничего другого, как последовать за ней.

Так получилось, что он пропустил не только обед, но опоздал и на ужин и вернулся в «Магнолию» еще позже, чем припозднившиеся любители финской бани.

Невзирая на полную кошмаров ночь, в кино Кундзиньш так и не уснул — так сильно переживал он пропажу результата двух лет работы. Потому он и не мог переживать за героев картины, потому и ушел еще до начала второй серии.

В «Магнолии» настроение его испортилось еще больше, в особенности после того, как администратор почему-то счел своим долгом сообщить ему, что Рута Грош уехала в сауну и вернется поздно. Вот, уже и посторонние думают, что они близкие друзья, неразлучная пара, на самом же деле он одинок, одинок как… Кундзиньш не смог подыскать соответствующего сравнения, потому что до сей поры не знал, что такое одиночество или скука. Даже в те черные дни, когда жена оставила его, он не ощущал себя по-настоящему несчастным: оставалась работа, которая давала ему внутреннее удовлетворение. Теперь не было больше ничего. Только малознакомые люди, с которыми вместе можно веселиться, но не делиться горем; только неуютные комнаты и воющий за окном ветер, швыряющий в стекла мокрый снег. Снег прилипал к стеклу, образуя своего рода белые жалюзи, отделяя помещение от мира и превращая его в подобие тюрьмы. Из нее, правда, в любой миг можно было бежать, однако Кундзиньш понимал, что от себя, от собственных мрачных мыслей никуда не скроешься. Они будут преследовать его, как тень, которая исчезает единственно на полуденном солнце — или же в ночной мгле.

Конечно, следовало бы принять снотворное и попробовать забыться сном. Но тогда он не сможет дождаться Руты, в двери которой оставил записку с просьбой позвонить — все равно, в котором часу. Кундзиньш вытащил ящик тумбочки и стал перебирать лежавшие в нем лекарства. В одном полиэтиленовом пакете хранились успокоительные средства, в другом — возбуждающие, те, что помогали высвобождать духовную энергию. Он проглотил таблетку и немного спустя — другую. Теперь сон не придет до самой ночи — по рассказам других Кундзиньш знал, что посещение сауны может затянуться до утра.

Что угнетало его сильнее — тоска по Руте или сожаление о потерянной диссертации? Ее ведь можно и написать заново, в конце концов все исходные данные сохранились, мозг еще не покрылся известью. Может быть, даже хорошо, что теперь он яснее видел слабые места объемистой рукописи. Вот хватит ли желания? В одиночестве — вряд ли, вдвоем — определенно!

И мысли его снова вернулись к Руте. Другой такой женщины, которая так овладела бы и его чувством, и рассудком, он больше в жизни не встретит. Это Кундзиньш понимал ясно. Рядом с Рутой он вновь обретет молодость и радость творчества. Под влиянием принятого лекарства он уже не понимал, чего ради так долго тянул и не мог осмелиться. Нынче же он признается в любви! Иначе нет смысла жить — ни с докторским дипломом в кармане, ни даже с зарплатой ученого секретаря института.

…В это время Рута Грош находилась уже в вестибюле «Магнолии», где вечерами старалась не задерживаться, так как терпеть не могла ощущение стерильности, как в операционной, вызывавшееся лампами дневного света: в ее возрасте женщина испытывает потребность в тепле всегда и везде. Однако на этот раз пребывание внизу затянулось: в первую кабину лифта она не попала, лифт по праву устроителей празднества оккупировал квартет экстрасенса, во вторую сразу же втиснулся Талимов, и, предугадывая неизбежное приглашение продолжить вечер в его комнате, Рута сочла разумным в эту кабину не садиться. Когда опустилась третья кабина, в вестибюле возник Карел Лепик, и это было так неожиданно, что она позволила створкам сомкнуться.

— Видимо, меняется давление, — счел нужным пояснить ученый старец. — На седьмом этаже у меня вдруг закружилась голова, и Майя настояла, чтобы я дальше ехал на лифте. Вызвала кабину и силой затолкала меня в эту клетку.

— А где же она сама?

— Поднимается по лестнице. Без меня она развивает куда большие обороты, так что скоро будет здесь…

— Но вы же спустились вниз!

Лепик огляделся и облегченно улыбнулся:

— И в самом деле. А то я уже стал бояться за свой вестибулярный аппарат, мне все время казалось, что проваливаюсь в преисподнюю, даже в ушах закололо!.. — Внезапно лицо его выразило озабоченность. — Господи, могу себе представить, как испугается Майя! Она у меня всегда была паникершей и сейчас уже, наверное, видит меня бездыханным в шахте лифта. А я здесь любезничаю с прелестной соседкой по столу. — Он заторопился. — Пожалуйста, если это вас не затруднит, помогите мне попасть наверх. Ключ от комнаты у меня, и она не может даже добраться до своих сердечных снадобий.

Он еще только собирался войти в лифт, как соседние дверцы распахнулись, и из лифта вышла Майя Лепик. Увидев мужа, она вздохнула и тут же принялась выговаривать ему:

— Я же видела, что ты нажал не на ту кнопку — прямо как ребенок, который не может дотянуться до нужной. Я тебе кричала, но разве ты хоть когда-нибудь слушаешь меня?

Она глядела на мужа глазами, в которых заблестели слезы, отчаяния или растроганности, Рута определить не могла, но и так было ясно, что она счастлива. Настолько счастлива, что в этот миг вряд ли следовало ехать с ними вместо того, чтобы оставить стариков наедине. Таким образом, Рута снова осталась внизу.

Хотелось ли ей быть на месте Майи Лепик, мечтала ли она о таком будущем? Так далеко ее мысли не простирались, Рута достаточно хорошо знала себя и потому не верила ни в любовь с первого взгляда, ни в долговечность своих чувств. Слишком долго она вращалась в кругах, где обоюдное восхищение потоком ассоциаций Феллини или цветовыми эффектами Антониони считали вполне достаточным поводом для того, чтобы провести ночь вместе. Правда, неприкрытые предложения Талимова все же вызывали у нее отвращение. Может быть, из-за ее снобизма, а может быть, потому, что смерть отца выбила почву из-под ее ног и заставила по-новому взглянуть на жизнь… Так или иначе, сейчас стеснительность и робкие проявления симпатии Кундзиньша были единственным светлым лучом, как бы маяком, в том мраке, в который ее душа стала погружаться еще в бане; как бы надежной гаванью, в которой после всех неудачных путешествий можно бросить якорь и обрести убежище.

Рута вошла наконец в лифт и нажала кнопку.

…Приблизительно в то же самое время у хозяйственного подъезда «Магнолии» остановилась кинопередвижка. Кино сегодня тут не предусматривалось, и Олег не хотел показываться перед главным входом, где его мог увидеть администратор, в чьи служебные обязанности входило, кажется, и любопытство. Еще подумает что-нибудь… Пустит слух, что Олег соскучился по Астре.