Прежде чем поставить подпись, Семичастный[2] в который раз перечитал свою докладную, запнулся на фамилии «Вольпин», раскрыл лежавшую рядом толстую папку с установочными данными на опасного «фигуранта»: «Вольпин Александр Сергеевич, род. 12 мая 1924 года, г. Ленинград…»

– Ишь ты, ровесничек, сука, – не удержался Владимир Ефимович. – И когда же ты угомонишься?! Правильно его Никита тогда назвал: «ядовитый гриб»… Гаденыш. – Генерал подчеркнул красным карандашом строку в справке: «Отец – Есенин Сергей Александрович, поэт, мать – Вольпин Надежда Давидовна, переводчик художественной литературы…» – Все ясно с тобой, математик. Стало быть, ты у нас Есенин-Вольпин. Отца позоришь, отщепенец…

– …Как говорил незабвенный товарищ Вышинский, каждый подследственный требует к себе диалектического подхода, – продолжил Коля Вильямс свой потешный тост в честь «именинника» Алика.

Алексеева шутливо шлепнула мужа по руке: «Коля, ты лучше расскажи, какие об Алике сегодня оды и легенды по Москве слагают».

– О да! – спохватился Вильямс. – Слушай, Алик[3]. Забрели мы позавчера с Витькой Иоэльсом в «Яму» в Столешниковом продолжить отмечать день его зачатия. Ну, ты этот бзик его знаешь – день зачатия… Слов нет, вполне приличным пивко оказалось, свеженьким…

– Николай, не отвлекайся, – снова одернула его жена.

– А я и не отвлекаюсь, все по сути, тут ведь очень важны детали. Так вот, сидим, пребываем в приятной меланхолии, и вдруг слышу за спиной монолог какого-то ханурика. Цитирую почти дословно: «Есть, оказывается, братцы, у Есенина сын. Он организовал демонстрацию тут недалеко, на «Пушке»… Тысяча человек шла за ним по Горького, и каждый, главное дело, нес над головой плакат: долой, мол, и так далее. Потом он, значит, пошел на Лубянку, в КГБ, бросил на стол список и сказал: «Здесь имена всех участников, но брать их не смейте ни в коем случае, за все отвечаю я». Никого, бля, этот Есенин не боится… Вот. А зовут его Вольф».

– Вольф? Почему Вольф? – удивился Алик. Потом засмеялся и махнул рукой: «А, черт с ним, пусть буду Вольфом». Он живо представил себе, как он чертом скачет впереди толпы и ведет ее на штурм Лубянки, размахивая Конституцией…

«Москва, 17 декабря 1965 года. Авторитетные источники сообщили сегодня о том, что Александр Есенин-Вольпин, сын одного из величайших русских революционных поэтов, был недавно задержан и подвергся угрозам со стороны советских властей за организацию общественных беспорядков в связи с арестом двух советских писателей, которые должны предстать перед судом.

Г-н Есенин-Вольпин был освобожден после того, как он получил заверения, что двух писателей – Андрея Синявского и Юлия Даниэля – будут судить открытым, гласным судом…

Тот факт, что известный поэт г-н Есенин-Вольпин рискует быть арестованным за привлечение общественного мнения к этому делу, также получил официальное подтверждение. Г-н Есенин-Вольпин, 41 года, – сын Сергея Есенина, пламенного поэта, который покончил жизнь самоубийством в 1925 году.

Есенин-Вольпин также известен как специалист по логике и работает в одном из институтов Академии наук. Это не первое его столкновение с советскими властями. Он – автор опубликованной в Нью-Йорке книги, критикующей Советский Союз.

Около четырех лет назад он подвергся обвинениям со стороны Никиты Хрущева, тогдашнего премьер-министра, и был заключен в психиатрическую больницу. Подобная практика применялась в отношении мятежных советских литературных деятелей взамен тюремного заключения.

Изнурительный допрос поэта представителями власти продолжался два с половиной часа. После словесной перепалки г-н Есенин-Вольпин прочитал им теоретическую лекцию об «уважении к правовым нормам». После этого он был освобожден и вернулся в свой дом в современном пригороде Москвы. Он был предупрежден о том, что руководство его академического института будет проинформировано о его «антиобщественном поведении» и что дальнейшие обвинения против него появятся в советской прессе…»

Игорь Голомшток[4] цепко держал Есенина за рукав.

– Алик, беда: Андрея Синявского арестовали, Даниэля тоже. Надо что-то предпринимать!

– Что?

У Голомштока от удивления расширились глаза:

– То есть как «что»? Да по всей Москве только и разговоров: схватили и упекли в тюрьму замечательных писателей Синявского и Даниэля!

– Мне, честно говоря, совсем не интересно, замечательные они или не замечательные…

– Как это «не интересно»? Писателей собираются судить черт знает по каким средневековым статьям – якобы за клевету, за измышления, порочащие наш строй, за то, что они публиковали свои произведения за границей. Да еще они, оказывается, повинны в том, что печатались под псевдонимами: Абрам Терц и Николай Аржак. Вы представляете себе этот ужас?

– А-а, так это они? – искренне удивился Александр Сергеевич. – «Суд идет!», «Пхенц» – это их, да?.. Мне говорили, но читать не читал…

Он остановился. Задумался, что-то решая для себя. Друзья всегда замечали: в особо сложные минуты обычно импульсивный, взрывной Алик становился максимально собранным, сосредоточенным, рассудительным – до занудства.

– Так, Игорь, не горячитесь, давайте по порядку. Когда их взяли?

– На прошлой неделе. К Андрею пришли домой. А Юлика, кажется, в аэропорту. Алик, представьте, арестовали писателей за то, что они писатели!.. Им грозит тюрьма!.. Я вам принесу их книжки… Мы с Синявским, если помните, писали о Пикассо…

– В данном случае это несущественно. В данном случае меня интересует не литература. Дело, может быть, совсем в другом – процессуальной стороне дела – гласности судопроизводства. Сегодня она нужна этим двум писателям. А какие они писатели – хорошие или плохие – я не знаю. Мне важен казус. Кто же их задержал?

– КГБ, милиция, дружинники – я понятия не имею. Алик, ну какая разница, кто их задержал? О чем вы вообще говорите?! Надо протестовать, спасать талантливых людей! Им хотят заткнуть рты! А вы тут в какие-то мелочи уткнулись…

– Игорь, успокойтесь и не мешайте думать. Пожалуйста, я вас очень прошу… Так вот, для меня в данный момент совершенно не имеет значения, что они там написали. Будет время, может быть, прочту. Даже наверняка прочту. Любопытно все-таки, чем они так нашим кремлевским правителям насолили… Неужели в коммунизм не верят?

– Тут не до шуток. Налицо вопиющий факт беззакония, отсутствия свободы слова!

– Ага, вот наконец-то вы начали говорить нормально, без эмоций. Беззаконие. Нарушение закона. С этого и начнем. Дайте мне время все как следует обдумать. А сейчас я должен уехать, меня ждут в Голицыно. Встретимся позже.

«Мне понравилось, что мои эмоциональные всхлипы Алик сразу же перевел в сферу практических вопросов правозащиты, – позже рассказывал Голомшток. – Он слыл среди нас великим законником, докой по разного рода гражданским и уголовным кодексам, благо сам он действие этих кодексов уже испытал на собственной шкуре…»

Насчет «собственной шкуры», то тут уж ошибки быть не могло. Еще в начале 60-х, когда в журнале «Огонек» появилась злая статья Ильи Шатуновского «Из биографии подлеца. Заметки фельетониста», Есенин-Вольпин затеял судебное разбирательство против автора.

Клеймя юных столичных фарцовщиков, Шатуновский весь свой праведный гнев и сарказм обрушил именно на него: «36-летний мужчина в компании желторотых юнцов гонялся по Москве в поисках иностранцев. Нет, импортные подтяжки Александра Сергеевича интересовали не очень. Он выпрашивал у них антисоветскую литературу, которую они привозили тайком, и распространял среди стиляг… Я беседовал с его товарищами по работе. Никто из них не помнит случая, чтобы он бросался на людей или бился головой об стенку. Слава богу, Александр Сергеевич окончил университет, защитил диссертацию, стал кандидатом математических наук, ведет научную работу в одном московском научно-исследовательском институте. Он никогда не забывал заходить в бухгалтерию и получить весьма солидную заработную плату. А вот в свободное от основной работы время он носится по Москве и клевещет на власть, которая дала ему все в жизни…»