Все началось с канарейки. Сообщение об этой птахе попало на первую полосу центральной газеты «Нью-Йорк тайме». Это случилось в один прекрасный весенний день, когда усталый, перепачканный краской наборщик схватил с верстака маленькую набранную заметку, чтобы забить дырку, образовавшуюся в третьей колонке внизу.

«Нью-Йорк, 28 апреля. Полиция крайне удивлена странным поведением грабителя, который вчера на рассвете проник в точильную мастерскую Маркуса Лазаруса на 44-й Западной улице. В мастерской все осталось на своих местах. Злоумышленник ничего не взял с собой, лишь выпустил из клетки канарейку, любимицу владельца мастерской, мистера Маркуса. Мастерская представляет собой покосившуюся развалюху и находится в переулке, ведущем к служебному входу в Королевский театр…»

28 апреля в одиннадцать часов утра доктор Базиль Уиллинг летел из Вашингтона в Нью-Йорк. Он развернул «Нью-Йорк таймс» и прочитал все кричащие заголовки о войне во Вьетнаме.

От всего этого кошмара у него возникло такое чувство собственного ничтожества, какое, вероятно, может испытать муравей, захваченный землетрясением. И какое облегчение наконец испытал он, когда внезапно натолкнулся на такой обычный, можно сказать, «домашний» заголовок: «Грабитель освобождает птичку». «Странно» поведение преступника, – подумал он, – хотя его, впрочем, можно понять». Каким трогательно-тривиальным казалось оно на фоне всех этих страшных сообщений о массовых расстрелах, гибели сотен людей, об атомных бомбах, о чудовищных грабежах целых континентов, о плачевном упадке культуры! Эта маленькая загадка дразнила воображение доктора, как задача в шахматном учебнике или несложное алгебраическое уравнение.

Стоило ли идти на риск серьезного наказания за кражу со взломом и при этом не совершить никакой кражи? Для чего терять время в мастерской, медлить? Что за сентиментальный, нелепый преступник, который проникает в мастерскую для того, чтобы выпустить на волю птичку из клетки, которая, вероятно, показалась ему недостаточно просторной, либо чересчур темноватой, либо просто грязной! Один телефонный звонок в общество по охране животных исключал ненужный риск и, конечно, привел бы к более эффективным мерам. Очевидно, с этим освобождением пленницы было связано что-то еще, ибо какой грабитель позволит себе отвлечься от серьезного «дела» и подчиниться фривольному, сиюминутному импульсу?

Но чем больше доктор обдумывал факты, тем все яснее представлял, что ему вряд ли удастся построить разумную гипотезу.

Вечером Базиль заехал в полицейское управление, чтобы обсудить с помощником главного инспектора Фойлом случай откровенного саботажа.

– Ну вот и вы! – хитрое, тронутое скепсисом лицо инспектора расплылось в улыбке, демонстрируя дружеское расположение к Базилю. – Я тут ненароком подумал, что вы навсегда высадились на этом мало обитаемом острове под названием Вашингтон!

– В настоящий момент, инспектор, я работаю в нью-йоркском отделении ФБР.

– В качестве психиатра или сыщика?

– И то и другое. Понемногу. Та же работа в принципе, которую я выполнял для окружного прокурора. Если бы не вы, то мне, наверное, никогда так и не пришлось бы напялить на себя полицейскую форму.

– А я-то какое имею к этому отношение?

– Именно вы первый дали мне возможность прибегнуть к психологии при задержании преступника. Теперь я занимаюсь этим ремеслом, ловлю злоумышленников, различных агентов и саботажников. Знаете, время, можно сказать, военное. Мы здорово увязли во Вьетнаме. Если меня направят туда, то придется прибиться к какой-нибудь медицинской части. Мне уже сорок пять, детей у меня нет, жены тоже, и я давно предписан к резервному медицинскому корпусу. Когда-то я обследовал контуженных снарядом, и с тех пор у меня пробудился интерес к психиатрии.

– Не волнуйтесь, доктор, – сухо ответил Фойл. – Если вы им понадобитесь, то они вас непременно вызовут. Вьетнам нам дорого станет, уверяю вас.

Разговоры о войне где-то в далекой Юго-Восточной Азии напомнили Базилю о сегодняшнем заголовке в «Нью-Йорк тайме», и вдруг у него перед глазами возникла эта желтая канарейка.

– Да, да, – сказал Фойл, – страшно смешной случай! Мне сообщили из тамошнего полицейского участка. Вначале я подумал, что это просто уловка ради «паблисити».

– Паблисити? Но для кого?

– Ну, конечно, для Ванды Морли. Сегодня или завтра состоится ее дебют в Королевском театре, а точильная мастерская находится рядом. Но ее агент по связи с печатью клянется, что знать об этом ничего не знает и что ее имя даже не упоминается в отношении этого происшествия… Если бы здесь было что-то нечисто, то мы наверняка добрались бы до сути, будьте уверены.

– Скажите, а в этой мастерской не было ничего ценного?

Фойл улыбнулся.

– Пойдите и взгляните сами. Ничего там нет, кроме точильного станка и кучи ржавых ножей и ножниц.

– А не было ли у владельца мастерской Лазаруса какого-нибудь врага или просто недоброжелателя, который все это сделал, чтобы досадить ему?

– Он утверждает, что никаких врагов у него нет. Если кто-то и хотел его подзадорить, то почему ничего не украдено? Почему не причинен вред самой птичке? С ней ничего не произошло. Когда Лазарус как всегда утром вошел в мастерскую, то увидел, что канарейка преспокойно летает по его развалюхе. Тогда он заметил, что дверца в клетке открыта, а задвижка на окне сломана. И все.

– Но почему? – настойчиво спросил Базиль.

– Поломайте голову, доктор, а меня увольте. В мои обязанности входит ловить преступников и злоумышленников, а не выведывать у них, почему они совершили то или это. Может, вы объясните, почему всегда на пожаре толпа прет к самому огню, игнорируя все наши приказы отойти подальше?

Поразмыслив, инспектор добавил:

– Странно, что все произошло в точильной мастерской…

Интерес к этому делу сразу вспыхнул у Базиля с новой силой, как вспыхивает сухое полено, подброшенное в костер.

– Что из этого следует, инспектор?

– Дело вот в чем. Мы хорошенько все проверили и убедились, что ни один, даже самый завалящий, предмет не украден. Все на месте. А это означает только то, что кому-то нужно было наточить нож и сделать это без свидетелей.

– Для убийства?

– Несомненно. Но мы бессильны что-либо сделать. Никаких отпечатков пальцев. Никаких ключей к разгадке…

Выйдя на центральную улицу, Базиль сразу почувствовал, как резкий порыв холодного, промозглого ветра легко проник через его летнее пальто. «Кому-то понадобилось наточить нож», – размышлял он про себя. В его воображении возникла темная, безликая фигура в предрассветном туманном свете. Мастерская. Базилю слышалось мерное гудение точильного колеса, он видел, как снопами разлетались холодные голубые искры, но никто не мог ни увидеть и ни услышать преступника, находящегося в маленькой мастерской в темном переулке, разделявшем надвое этот театральный район города. Для чего же такая таинственность, как не для хладнокровного, рассчитанного убийства. С точки зрения простого полицейского, это не вызывает удивления, но…

Как и большинство современных психиатров, Базиль Уиллинг верил в то, что человек не может совершить какой-то поступок, не имея при этом какого-то мотива, либо сознательного, либо даже бессознательного. Немотивированный акт – это такой же миф, как миф о единороге или морской змее. Даже простые описки, нечаянные ошибки глубоко коренятся в человеческой природе. Что за чувство заставило эту руку открыть вчера утром клетку и выпустить на волю канарейку? Какие бы эмоции ни вызывало это бедное двукрылое существо, сидящее в клетке, все же убийца, планировавший хладнокровно зарезать человека ножом, такого же человека, как и он сам, вряд ли способен испытывать чувство жалости.

Картинная галерея современного искусства находилась в фешенебельном небоскребе на последнем его этаже.