Приказав срочно созвать военачальников, Пердикка, закончив осмотр поля битвы, прошел в свое походное жилище в сопровождении свиты. Несмотря на яркий огонь от множества светильников, регента встретила неприветливая сумеречная серость.

«Птолемей решил встать на моем пути. Не выйдет! Уничтожу, хоть ты и самый сильный и умный противник. Селевк поддержал Птолемея. Ну что ж! Берегитесь! Битва будет жестокой.» – ярость душила Пердикку. Он устало опустился на скамью. Осушил канфар с вином и только после этого посмотрел на собравшихся в палатке: несколько гетайров, гиппарх Пифон, преданный и верный регенту, полководец Полемон, коварный и бесстрашный. «Вот кого надо срочно отправить к Арридею, остановить въезд траурной процессии в Дамаск. И вернуть, немедленно вернуть!» – размышлял про себя Пердикка.

Все ждали, что он скажет. Лицо его жесткое, побагровевшее от гнева настораживало. Серые пронзительные глаза насквозь просвечивали каждого, словно спрашивали: «Ну, а ты, со мною? И до конца ли?»

Тишина становилась тягостной. Никто не смел прервать молчание.

Пердикка снова жадно осушил канфар с вином. Лицо постепенно приняло обычное выражение. И снова стало волевым, красивым. Глаза потеплели, успокоились.

Наконец, Пердикка прервал тишину:

– Да. Я предчувствовал это. Должно было случиться именно так, как случилось. Такова суть предательства. Не позволю растащить по кускам государство Александра. Не позволю!.. Помилования не будет.

Он снова замолчал, положил на стол руки, крепкие руки сорокалетнего военачальника, затем сжал руки в кулаки. Выразительные кулаки обличали в нем человека властолюбивого, рожденного, чтобы всю власть держать в своих кулаках.

Лагид сейчас перехитрил его, Пердикку. Выждал удобный момент. И ему надо затаиться и терпеть. Надо набраться каменного терпения. И нанести удар внезапно, наверняка.

Пердикка поднял руку, потребовал полного внимания.

– Невозможно представить себе, что великое государство разобьется на мелкие осколки. Неслыханно, чтобы несколько военачальников разрушили могучую страну, которую сами же создавали. Птолемей и его единомышленники должны ответить за свои недостойные поступки.

В глубине глаз регента блеснули молнии.

– Траурную процессию уже назад не вернуть. Момент упущен. Пусть Птолемей насладится победой. Пусть!.. Но его торжество будет недолгим. Мы расправимся с Птолемеем чуть-чуть позже. Сейчас необходимо вернуть Арридея, а затем при первой возможности привлечь Лагида к воинской ответственности. Полемон, приказываю! Срочно вернуть Арридея в мою резиденцию в Сузах.

Полемон поинтересовался:

– Силой или уговорами? Вдруг Филипп III не согласится?

– Передай ему, что я сдержал свое обещание. Арридея ждет невеста. Красавица. Перехитри всех. В интригах тебе нет равных. И срочно свяжись с Клеоменом. Он должен помочь нам уничтожить Лагида.

Лицо Пердикки стало жестким, голос повышался, начал греметь.

– Я приму самые жестокие меры в отношении врагов государства Александра. Я не потерплю самоуправления. Государство должно оставаться единым, оно нуждается сейчас в строжайшей дисциплине и жесточайшем управлении. Сегодня я еще церемонюсь с сатрапами, а завтра полетят головы.

Пердикка кончил говорить. Все поднялись с мест, полные порыва доблести и верности своему регенту, который проводил каждого уходящего отеческим взглядом.

Оставшись один, Пердикка бросился на походное ложе. На душе было гадко и тревожно. Слишком умен, бесстрашен и непредсказуем в своих действиях был Птолемей. Он вспомнил глаза Птолемея, на них нельзя было не обратить внимания. В них светился огонь.

– Такие глаза видят очень много и далеко, – устало прошептал Пердикка.

Время в дороге тянулось медленно. Арридей ехал за траурной колесницей в удобной крытой четырехколесной повозке с наглухо задернутыми занавесками. Мелькающие за занавесками однообразные пейзажи раздражали его. Арридея мучили головные боли и тяжелейшее нервное расстройство. Природа явно невзлюбила его с первых минут рождения. Безобразность невысокой рахитичной фигуры с сухопарыми ножками бросалась в глаза при любом костюме, а он носил только короткие туники, так как в длинных часто путался и падал. Хищный длинный нос делал его похожим на зловещую птицу. Белесые редкие волосы, оставлявшие лоб открытым, и низкие брови придавали сонному взгляду водянистых серых глаз отталкивающую мертвенность. Его разум, бессильный осмыслить происходящие события, вновь и вновь возвращался к вопросу, который не переставал терзать его: «Вдруг Пердикка настигнет меня в пути, и меня никто не защитит?», «Что скажет мне Пердикка при встрече?» Он замкнулся в себе и с нетерпением считал дни окончания этого жуткого траурного шествия. Особенно пугали его слоны. Пронзительные трубные звуки, издаваемые этими исполинами, приводили Арридея в состояние шока. Временами в нём вспыхивал гнев, – он же царь и не позволит распоряжаться своей судьбой. Никому не позволит: ни Пердикке, ни Роксане, ни Олимпиаде, ни Птолемею, ни Селевку. Никому!.. Он надолго погружался в грезы о своих царских карах, отчетливо представлял, как будет пытать и убьет всех своих недоброжелателей. И всегда на первом месте была ненавистная Олимпиада, мать Александра. Уж её-то он не пощадит!.. Арридей часто вспоминал Вавилон, красивую гетеру, которую прислал к нему Селевк накануне отбытия в Египет, и грустил, что не взял ее с собой.

В первые дни пути Арридей чистосердечно принимая подобострастие и лесть за искренние знаки внимания к нему со стороны гетайров, которым Селевк строго-настрого приказал относиться к царю Филиппу Третьему с почестями, соответствующими царскому сану. Заблуждение длилось недолго, Арридей, как ребенок, ласкался к своим подданным, но в ответ встречал только беспрекословное повиновение и вежливое отношение, вместо сострадания и любви, в которых он особенно нуждался в дороге, так как его томила неизвестность.

В одном из городов оказанные ему почести так подействовали на него, что Арридей совершенно преобразился. Гетайры взирали на нового царя с нескрываемым изумлением – на их глазах некая чудодейственная сила воскресила труп.

Однажды около одного из городов Арридей приказал шествию остановиться и вышел из повозки к приветствующей печальную, процессию толпе. Народ засыпал прощальную колесницу цветами, а юные женщины оплели яркими гирляндами повозку нового царя.

Со слезами умиления на глазах Арридей обратился к гетайру Феогену, который постоянно находился при нем.

– Народ любит меня и почитает больше, чем Александра.

Но Феоген ничего не ответил. Промолчал!..

Вскоре приветствия стали досаждать царю, так как он быстро утомлялся.

К середине пути из робкого и пугливого Арридей превратился в жестокого и властного, так как окончательно уверовал в свое царское величие. Он топал ногами, истерически кричал, властно требовал, чтобы воины немедленно разогнали толпы народа, так как от криков у него разрывается голова.

В городах, где стояли македонские гарнизоны, на Филиппа Третьего смотрели с кажущимся почтением. Дальновидные военачальники видели в лице нового царя признаки грядущих трагических перемен. Грозная пехота, гордость македонской армии, отчетливо осознавала, что Филипп Третий – это бессильный призрак. Однако мнение окружающих совершенно не интересовало Арридея. Он даже не понимал, что почести в пути воздаются не ему, а героическому символу эпохи – великому Александру. Арридей смотрел на происходящее взглядом мертвеца, был рассеян, развлекался по ночам с юными флейтистками и разговаривал лишь с гонцами, которых ежедневно отправлял справиться, на каком расстоянии от него находится Птолемей.

Птолемей спешил навстречу Филиппу Третьему, чтобы встретить скорбную процессию у границ Сирии, предчувствуя неизбежное столкновение с Пердиккой.

Однажды утром гонцы сообщили Арридею о долгожданном приближении Птолемея.

– Наконец-то! – радостно воскликнул Арридей и захлопал в ладоши.