«Сумка!»

Что ж, сейчас, по случаю обморока, Тина сообразила вдруг, что всегда имела среди своих вещей такие вот кожаные мешочки, обрывки пергамента, полоски вощеной бумаги и лоскутки белой ткани. Они были нужны ей, чтобы хранить зернышки, лепестки и листочки, цветочную пыльцу, растертые в порошок корни и стебли, сухие растения, кору, высушенный до невесомости мох и собранную острием ножа сырную плесень. Всегда были у нее добываемые при любой возможности деревянные и глиняные баночки, терракотовые кувшинчики и склянки мутного стекла с плотно притертыми пробками. И сейчас едва ли не треть ее личных вещей состояла из эдакой «колдовской» аптеки. Но если относительно практически всех иных своих знаний и умений Тина могла с уверенностью сказать, когда, как и от кого их получила, то знахарство — а ведь травничество — род знахарства, не правда ли? — пришло к ней как бы само собой. Никто этому Тину словно бы и не учил, никто, никогда…

«Но так не бывает!»

И верно — не бывает. Однако все, что было связано с ведовством и целительством, приготовлением зелий и тинктур, составлением ядов и приворотных зелий, сонных напитков и освобождающих от бремени смесей — все это существовало, словно крона дерева без ствола и корней. Тина не знала, не помнила, не могла даже вообразить, кто и когда научил ее такому множеству сложных вещей, премудростям редкой профессии, передаваемым обычно от учителей к ученикам, от старших к младшим, от матерей и отцов дочерям и сыновьям.

«Кто, когда, где?»

— Ну, что, барышня, вы как? — Ремт озабоченным отнюдь не выглядел. Похоже, к нему вполне вернулись обычное безмятежное настроение и наплевательское отношение к действительности.

«Граф… — вспомнила Тина. — Ну, какой же он граф, прости господи! Или все-таки граф?»

— Я… Я хорошо. Спасибо! — Она огляделась.

Без памяти Тина находилась совсем недолго. Во всяком случае, утро еще не наступило, хотя ночной мрак все сильнее и сильнее прореживало некое серебристое мерцание, предполагавшее скорый рассвет.

— Идти сможешь? — спросила Адель.

— Смогу, — ответила Тина и, разумеется, солгала. Она не могла идти, у нее не оставалось на это сил, но воля, как давно уже замечено — и не самыми глупыми из людей, — способна творить чудеса и уж точно вполне компенсирует слабости тела. Тина должна была идти, и она пойдет, чего бы это ни стоило.

«Я герцогиня! — сказала она себе и сделала первый шаг. — Я герцогиня… Фокко? А как, кстати, меня назвали при рождении?»

Но об этом думать было рано. Возможно, ответ знал Сандер Керст.

«Станет ли он моим рыцарем? И если станет, до какой степени моим он может быть?»

Впрочем, кое-что могла бы, наверное, рассказать и дама-наставница. Адель аллер’Рипп — так получалось даже при поверхностном рассмотрении известных Тине фактов — была не типичной наставницей бедных сироток. В прошлом этой женщины мерещились такие тайны, что даже дух захватывало при одном прикосновении к ним. Однако милая Ада, выведшая путников из западни самым невероятным образом, какой могла измыслить Тина, ничего не знала о рождении наследницы герцогской короны. Другое дело, что она близко знала родителей Тины, а это уже совсем немало.

Как и любая воспитанная в приюте девочка, Тина не могла не задаваться вопросом, как, каким образом, где и благодаря кому увидела свет. Рождение ее было окутано тайной, вернее, мраком. Слово «тайна» подразумевает сокрытие истины, слово «неизвестность» — отсутствие знания. Она родилась неизвестно где и когда — возраст Тины был определен всего лишь условно, и имена ее родителей были неизвестны. При таких обстоятельствах мрачный опыт окружающих людей — других девочек-сироток — подсказывал, что ни на что хорошее надеяться не приходится. В лучшем случае — это при условии, что ее мать не шлюха и не каторжница — думать следовало о глупой простушке, нагулявшей дитя от очередного смазливого проходимца. И тем не менее втайне от всех — даже от своих лучших подруг — Тина мечтала. Она мечтала…

«Я мечтала… Стоп! Как он сказал?!»

Если верить очередной порции всплывших в памяти воспоминаний, в прошлой жизни ему приходилось слышать и читать про Тропы, пересекающие Старые графства. Никто, однако, не мог сказать, что это такое. Была ли замешана в этом деле магия и если да, то какого сорта? Являлись ли Тропы всего лишь искусно замаскированными дорогами и тропинками? Существовали ли они на самом деле или были плодом вымысла?

Сам он до сих пор по Тропам не ходил. Во всяком случае, такого факта в его воспоминаниях не фигурировало. И вот это случилось, и Виктор ди Крей стал одним из немногих чужаков, кому посчастливилось пройти по одной из них. Теперь он наверняка знал, что Тропы не сказка, но так и не понял, что они такое. Он не мог исключить присутствия магии, поскольку сам, кажется, магии не ощущал, но и судить беспристрастно о природе путей, по которым прошел из одной части хребта Подковы в другой, миновав за ночь как минимум пол сотни миль, не мог тоже.

«Все возможно…»

— Господин ди Крей!

«А девочка, гляди-ка, вполне ожила».

— Как ты себя чувствуешь, Тина?

— Гораздо лучше, как ни странно…

— Вообще-то не странно, — улыбнулся он. — Еще одна щепотка пыльцы волчатника… Ты забыла, что у меня острый нюх? Впрочем, что-то еще… Постой-постой… Корень ребня? Точно! Ты жевала корень ребня. Ты знаешь, что от него может быть понос?

— Знаю.

«Знает! Как интересно! И кто же обучил этого ребенка травному искусству?»

— И как же ты поступила? — спросил он, уже почувствовав ответ в ее дыхании.

«Н-да… учитель не из последних!»

— Я добавила лист лимонника.

— Разумно. Ты хотела о чем-то поговорить?

— Да. — Они были несколько впереди основной группы и могли говорить, не опасаясь быть услышанными. — Я хотела спросить вас о Сандере.

«Почему я не удивлен?»

— Что ж, — предложил Виктор вслух. — Спроси!

— Что вы о нем думаете?

— Много чего, — улыбнулся ди Крей. — Он любопытный человек, ты согласна? А у такого рода людей, как правило, больше двух качеств, я ясно излагаю свои мысли?

— Пожалуй, да, — согласилась девушка. — Меня беспокоит только…

— Что? — насторожился Виктор, у девочки, как он успел убедиться, было неплохое чутье на разного рода интересности.

— Знаете, как говорят, небольшие неточности заставляют сомневаться в искренности рассказчика.

— Знаю, — ухмыльнулся Виктор. — На западе говорят, маленькая ложь рождает большое недоверие. В чем он погрешил против истины?

— Из его рассказа получается, что я попала в приют сразу после рождения. Месть бывшей любовницы Захария, служившей в доме Веры…

— Похоже на правду.

— Но не правда.

— Ты знаешь что-то, что неизвестно Сандеру? — предположил Виктор.

— Ада рассказала мне еще в начале путешествия, что — со слов прежней старшей дамы-наставницы — меня приняли в приют уже взрослой девочкой. Мне было лет десять или одиннадцать, а до этого я воспитывалась у приемных родителей.

— Если так, ты должна это помнить, — удивился ди Крей. — Разве ты не знала этого, пока Ада тебе это не рассказала?

— В том-то и дело, что не помню!

«Похоже, не у одного меня зияет в прошлом черная дыра!»

— Возможно, ты болела…

— Да, это возможно, — согласилась Тина.

— Ада считает, что мои приемные родители умерли от поветрия тысяча шестьсот сорокового года…

— Легочная лихорадка! — вспомнил ди Крей. — Если ты болела и выжила, то могла потерять память. Такое иногда случается и со взрослыми, если воспаление переходит на мозг… А ты была ребенком.

— Я понимаю, — согласилась Тина. — Но почему Сандер не упомянул про этих людей? Он не может о них не знать! У него слишком подробные сведения обо мне, чтобы думать иное.

— Ну, я не был бы столь категоричен, — возразил ди Крей. — Жизнь сложная штука, и побудительные мотивы людей, действующие в том или ином случае, способны иногда более чем удивить.