ХИТРЫЙ ШАМШИ

Так в замешательстве прошло минут пять. «Что теперь? — раздумывал я, — ночью искать в этом городе аптеку бесполезно». Саида я отправил на склад, достать молока. Начинался рассвет. Город спал. Где-то в высоком небе с тихим криком пролетали журавли. Чувство охотника заставило меня поднять голову.

— Один, два, три… восемь, — сказал Карабек, следя за птицами.

— Нет, десять! — начал было я спорить и остановился; вспомнив наше дурацкое положение, я почувствовал щемящую досаду; журавли летели по бледнорозовому небу, над спящим городом, над желтыми холмами, над развалинами гармской крепости, туда, к туману гор и к Голубому берегу, куда стремились и мы… Вся надежда была теперь только на силу наших организмов.

Но, странное дело, сколько времени прошло уже с тех пор, как мы начали есть семечки, а яд не давал себя знать.

— Один, два, три… восемь, — продолжал между тем бормотать Карабек, подняв голову и раскачиваясь. — Восемь, восемь… А! Знаю. Этот пьяный верблюд… — вдруг сказал он, вскочив на ноги, и засмеялся.

— Что с тобой, Карабек? Какой верблюд?

— Ничего. Согласен — я сам все сделаю?

А? Согласен — все будет хорошо?

— Ну, ладно, согласен. Что такое?

В эту минуту Саид прибежал с кувшином молока.

— Принес? — засмеялся Карабек. — Ах, вот и хорошо. Голубые штаны. Пей на здоровье, тебе поправляться надо, ты женился.

Сам же он отстранил кувшин и зашагал к складу. Ничего еще не понимая, я пошел за ним.

— Длинный верблюд, зеленая ящерица, — ворчал Карабек по дороге. — Пойду спрошу, зачем такой плохой яд кладет. Безобразие: человека убить не может…

На складе все выяснилось: оказывается, никакого яда не было. Припертый к стене, заведующий складом клялся, что не помнит будто его просили дать протравленное зерно. Наоборот, приходили какие-то караванщики и от имени начальника велели дать все зерно без яда. Какие караванщики — не знает. Один молодой, а другой старый, с бородой.

Шамши? Неужели он предатель? Несомненно, его подкупили-таки в Большой Дуване. Кому-то нужно, чтобы мы везли непротравленное зерно.

— Он-таки вспомнил, о чем его просили дервиши. Пусть же теперь вспомнит, кто с ним заодно.

— Подожди! — остановил меня Карабек. — Ты сказал — согласен — я сделаю. Я хитрый. Ничего не говори. Так будет лучше. А второго караванщика я знаю — Джолдывай.

Пусть везут без яда, раз так хочется. Так будет спокойнее. А?..

Наконец, я понял его план. Мы предложили заведующему складом выдать вторую половину зерна, протравленную. Потом разделили караван на две бригады. Я вызвал Шамши.

— Ты очень хорошо работал, Шамши, — сказал я. — И я очень доволен тобой…

— А что, правда ведь? А?.. — старик забегал глазами, не зная, что будет дальше.

— И тебя назначаю начальником первого каравана. Езжайте. Ты ведь надежный человек, правда?

«Деревянное ухо» вдруг засиял и опять стал важным.

— Конечно. Я Шамши. А? Кто не знает Шамши? — старик завертелся и хвастливо стал, смотреть на окружающих нас караванщиков.

В первый караван мы назначили Джолдывая и всех ненадежных погонщиков, выделив им протравленное зерно. Вскоре караван вышел со двора. Спереди восседал на своей кляче Шамши со своим самоваром. Он был горд.

«Старый болтун», — подумал я. — Наверняка он сделал это по глупости. Сейчас он уверен, что он настоящий начальник и что он в самом деле везет непротравленное зерно. Он думает: «Как я хитер, просьбу дервишей исполнил, начальнику всe равно, какое зерно, и всем хорошо…»

— Не вздумал бы он только грызть семечки из мешков…

— Нет, — сказал Карабек. — Я смотрел его самовар: полный зерна. Еще раньше натаскал, — пусть грызет…

Остальное зерно, полученное раньше, мы отправили обратно на склад и заменили тоже — протравленным.

К полдню выехал и наш караван.

Саид и Сабира все-таки решили ехать с нами, чтобы помочь пройти Голубой берег. Да я, собственно, был этим тоже доволен, так как надежные люди здесь были необходимы.

Через день мы были уже далеко от Гарма. Так как первый караван догнать нам не удалось, то я решил послать кого-нибудь остановить его.

— Я езжу быстрее всех, — сказала Сабира.

Сабира начала — проявлять самостоятельность, которой никто не ожидал от нее. Несмотря на долгую дорогу она ни разу никому не пожаловалась. Сварив ужин вечером — на привале, она развлекала караванщиков пе-нием и игрой на дутаре. Тепло относились к ней караванщики как к младшему товарищу, поэтому я согласился послать ее вместе с Саидом, зная, что караванщики должны их послушать. Сабире я дал свое ружье, Саиду — казенную винтовку, и они поскакали вперед.

Еще через два дня мы ехали уже невдалеке от Большой Дуваны. Наступил вечер, один из тех чудеснейших весенних вечеров, которые бывают только на Памире: небо загорается багряным заревом, в ущельях гор дрожит розовый воздух, над изумрудными лужайками высятся темные суровые скалы, и дехкане с песнями идут с полей и с далеких гор, по крутизне спускаются точно игрушечные быки…

Старики охрипшими от буранов и ледниковой сырости голосами поют возвращающейся с работы молодежи старинные песни таджиков.

Все погрузилось в синеву, и только далекие ледники на вершинах высочайших гор еще светились солнечными бликами.

Поздно вечером мы подъехали к чайхане маленького селенья, спешились и, покачиваясь на затекших ногах, отвели лошадей во двор, подвязав поводья покороче к столбам.

В чайхане весело трещал костер из арчи и чайник, подвязанный проволокой за ручку к потолку, фыркал и плевался паром и кипятком. Окружающие громко разговаривали, возбужденно жестикулируя.

Увидев нас, замолкли и дали нам место у огня. И снова склонились друг к другу.

— О чем они? — спросил я на ломаном киргизском языке Садыка, знавшего таджикский язык.

— Так, — ответил он, — о чуде рассказывают. Говорят, ждут в Большой Дуване чуда. Сам домулла обещал чудо. Все едут теперь туда. Святой Голубого берега…

Последние слова я уже не слушал. За спинами собравшихся происходила любопытная сцена. Один таджик кричал «Ну!», второй— «Да!», и били друг друга по рукам.

Получалось «Ну-Да», «Ну-Да».

— Что они говорят? — опросил я.

— Торгуются, — отвечал Садык, — один говорит «Ну!» — это девять по-таджикски, другой говорит «Да!» — это десять.

Затем, прислушиваясь к спору, сказал:

— Один продает оружие за десять череков зерна, а другой дает девять.

Я заинтересовался.

— Посмотри, Садык, какое ружье продают, может старинное какое-нибудь.

Садык позвал, таджики очень неохотно подошли. В руках одного из них было… мое собственное охотничье ружье десятого калибра Льежской мануфактуры. Ошибиться было невозможно. Это — ружье, единственное в своем роде, то самое, которое я дал Сабире перед ее отъездом. Но как могло мое ружье от Сабиры попасть в руки незнакомому таджику?

— Где взял ружье? — спрооил я продавца по-киргизски.

— Я не понимаю, не понимаю по-киргизски! — закричал он и хотел вырвать ружье. Я не дал.

— В кишлаке Большая Дувана купил! — закричал он.

— Карабек, выводи лошадей, а ты, — сказал я, обращаюсь к таджику, — поедешь с нами. Ружье краденое…

Карабек в одно мгновенье выскочил во двор и через две минуты закричал: «Лошади готовы!» Асану я поручил довести караван. Это был надежный человек, бывший партизан и член Дарауткурганекого совета.

КАМНИ

Тем временем, без нас, в кишлаке Большая Дувана происходило следующее. Оборванные и грязные дервиши, которые официально выдавали себя за нищих, молились. Держась за уши, они кричали изо всех сил.

Сегодня много старых таджиков съехалось из окрестных кишлаков. Мулла по секрету обещал, что святой проявит волю Магомета и сделает чудо.