Вскоре они пересекли границу Московского государства. После зажиточных польских и белорусских деревень видеть разоренную войной и непрестанными грабежами русскую землю было тягостно. Поляки тоже приуныли, поняв, что поживиться в этих краях будет нечем. Согревала их лишь мысль о лежащих впереди все еще богатых землях. Из Речи Посполитой к армии Лжедмитрия спешили многочисленные отряды малорусских казаков и шляхтичей‑авантюристов, в основном таких же бандитов, как и спутники Крапивина. Эти, впрочем, предпочли ехать самостоятельно, полагая украинских казаков «песьим племенем» и рассматривая соотечественников исключительно как конкурентов в предстоящем грабеже.

На одной из мельниц им удалось захватить старика‑мельника. Тот сообщил, что войско «царя Дмитрия» уже несколько дней осаждает Брянск, но, по слухам, на помощь городу из Москвы уже идет Шуйский. Поляки долго пытали мельника, чтобы выяснить, куда он спрятал дочерей (благородные рыцари сильно соскучились по женскому полу). Ничего не добившись, убили старика и принялись обсуждать, стоит ли им присоединяться к войску «Дмитрия» до сражения с царскими войсками, чтобы потом потребовать с «царя» соответствующую плату, или дождаться, чем дело кончится, а дальше уж либо присоединиться к мятежникам, либо тихо убраться восвояси. К общему мнению не пришли и решили весь следующий день посвятить поиску дочерей мельника, о существовании которых догадались по содержимому сундуков в доме.

Ночью Крапивин поочередно перерезал глотки всем своим бывшим «товарищам», оседлал Красотку и, большим крюком обогнув Брянск, пустился на поиски царского войска. Уже к вечеру следующего дня он встретил разъезд царской дворянской конницы и вскоре предстал перед воеводой князем Куракиным. Там разведчик сообщил, что был послан царем (правда, не уточнил, каким) в Речь Посполитую, с тем чтобы разжигать рокош, но попал в плен, а ныне бежал и хочет воевать с ратью самозванца. Князь, судя по всему, не поверил ни одному слову перебежчика, но зачислил его простым ратником в конный отряд, чтобы тот с саблей в руках доказал свою верность государю. Собственно, это Крапивину и требовалось. Начиналась новая служба на благо отечества.

ГЛАВА 31Командировка

Тушинцы появились внезапно. По промерзлой земле загрохотали сотни копыт, и из‑за холма появилась лава польских всадников. Крапивин резко повернулся к Прошке.

– Ты куда смотрел, сучий сын?! – заорал он. – Опять в кустах отсиживался?! Почто я тебя в дозор посылал?

– А что я, дурак, башку свою под польскую саблю подставлять? – плаксивым голосом прокричал десятник Прошка, отъезжая подальше от командира. – От них‑то верхами не уйдешь!

Крапивин с трудом поборол желание броситься вслед предателю и зарубить его. Трус не выполнил приказа. Вместо того чтобы со своим конным отрядом провести разведку, наверняка опять заехал в ближайшую деревню, чтобы пограбить дворы да побаловаться с девками. Теперь весь полк оказался под ударом кавалеристов Яна Сапеги.[21] Крапивин выхватил саблю, привстал в стременах и во всю мочь своих легких прокричал:

– Стройся, православные! Стрельцы, заряжай! Кто с пиками да рогатинами, становись в первый ряд! Отпор врагу всем купно дать надобно, иначе все здесь ляжем.

Первая, любимая сотня полковника, которую он специально набирал из самых боеспособных и дисциплинированных воинов, быстро начала формировать правильный квадрат, только несколько человек бросились в сторону леса. Но остальной полк «потек». Бросая оружие, ратники побежали к лесу, где им мерещилось спасение от страшных польских сабель. Пушки, двигавшиеся в арьергарде, никто даже не попытался развернуть в сторону противника.

– Куды? – пришпорив коня, Крапивин преградил дорогу одному из бегущих.

– Да не буду я за Ваську Шубника смерть принимать. Мне самому жить охота! – испуганно прокричал тот.

Вне себя от ярости, Крапивин одним мощным ударом сабли рассек его от макушки до пупа. Лошадь поднялась на дыбы, и Крапивин, воздев над собой окровавленное оружие, прогудел:

– Стой, не то сам жизни лишу! Там впереди Троицко‑Сергиев монастырь. Там ваши братья и сестры второй месяц в осаде сидят, с голоду пухнут, от мора гибнут. Не за царя, так хоть за землю свою бой примите.

Может, под влиянием его слов, а скорее из страха быть зарубленными, многие из тех, кто оказался рядом с командиром, стали разворачиваться и присоединяться к формирующемуся у дороги строю. Остальные сломя голову продолжали бежать к лесу. Крапивин понимал, что уже не в состоянии остановить их и заставить сражаться. Паника овладела людьми, страх за собственную жизнь гнал их прочь, затмевая собой чувство долга, стыда, лишая возможности рассуждать. Да Крапивин и не хотел останавливать их. Он слишком хорошо знал, что с ними будет через считанные минуты. И он их не жалел.

Крапивин оценил на глаз количество оставшихся в строю. Человек сто пятьдесят, не больше. Он пришпорил коня и въехал внутрь образовавшегося каре.

– Кто готов, – скомандовал он, – цельсь, пли!

Полтора десятка разрозненных выстрелов прозвучало над строем. К небу устремилось несколько сизых облачков порохового дыма. Крапивин увидел, как один из всадников откинулся назад и вывалился из седла. Впрочем, что это могло означать для несущейся во весь опор кавалерийской лавы?

Атакующие разделились на три группы. Две начали огибать выстроившееся на дороге каре, а третья, пришпорив коней, со всего маху налетела на строй. Пространство наполнилось страшным грохотом, криками и проклятьями, храпом коней, треском ломающихся копий, лязгом оружия. Строй дрогнул, но выдержал. Несколько всадников свалились, сраженные копьями и алебардами оборонявшихся, но и четверо царских воинов пали, рассеченные польскими саблями. Теперь пехота первого ряда сражалась с напиравшими на нее кавалеристами, но главное преимущество атакующих – удар с разгона – было утеряно.

Крапивин быстро осмотрелся. Правое крыло поляков настигло бегущих и безжалостно рубило их. Отряд, зашедший слева, достиг обоза и принялся увлеченно грабить.

Внезапно небольшая группа поляков отделилась от отряда, атаковавшего каре, и ударила в правый фланг строю. Взметнулись копья и рогатины, но возглавлявший отряд молодой шляхтич сумел протиснуться вперед, ловко вращая саблю, зарубил одного из царских ратников, рассек ухо второму, пришпорив коня, сшиб следующего и прорвался внутрь каре. В образовавшуюся брешь хлынули остальные.

– За мной, ребятушки! – вскричал Крапивин, пришпоривая коня. – Строй держи, а не то всем смерть!

Пришпорив коня, он сшибся с молодым шляхтичем. Тот оказался опытным противником. Искусно отражая мощные удары полковника, он делал весьма опасные выпады, однажды даже вскользь задел острием сабли плечо Крапивина. Полковник вскипел. Давно ему уже не встречался боец, равный по силам. Кони командиров кружились на месте, сабли, встречаясь, высекали искры. Наконец, извернувшись в седле, Крапивин сумел полоснуть врага саблей по горлу. Поляк захрипел и рухнул на снег.

Очевидно, эта победа воодушевила царских воинов и обескуражила поляков. Отчаянно отбиваясь, они начали отступать, потеряв еще двоих соплеменников. Впрочем, и для московитов бой не прошел даром. Пятеро убитых русских ратников остались лежать на истоптанной копытами земле.

Строй был восстановлен, и Крапивин быстро огляделся. Что‑то изменилось за это время на поле боя. Напор атакующих ослаб, уменьшилось их число… Крапивин быстро понял, в чем дело. Поляки из всех трёх отрядов стремительно стекались к захваченному обозу. Там уже начинали возникать ссоры из‑за раздела добычи. Да и тех, кто еще рубился с отрядом, подстёгивал скорее не боевой кураж, а опасение, что москали попытаются отбить уже шедшую в руки победителей добычу.

О контратаке и думать было нечего. Поляки по численности превосходили крапивинский отряд раза в два. Попытайся Крапивин спасти обоз, строй царских воинов неизбежно смешался бы среди саней, а увлеченные грабежом шляхтичи снова взялись бы за сабли. Полковник понимал, что если бы его люди приняли бой дружно, в едином строю, они без труда отбили бы нападение. Но теперь изрубленные тела обратившихся в бегство ратников усеяли все пространство от дороги до соседнего леска.