Гиркан указал человеку на Ирода. Тот подвел к нему лошадь, передал поводья и, поклонившись Гиркану, скрылся в воротах. Гиркан тронул коня и махнул Ироду:

— Едем.

У Южных ворот он велел солдатам позвать центуриона, начальника стражи. Когда центурион вышел, Гиркан, пригнувшись с седла, что-то тихо ему сказал, кивая на Ирода, и, сняв с пояса увесистый кожаный мешочек (незаметно, но Ирод все же заметил), сунул его в руку центуриона. Центурион спрятал мешочек под одежду и, круто развернувшись, широко шагая, направился к воротам. Гиркан поехал за ним, Ирод — за Гирканом, крепко сжимая рукой поводья навьюченной лошади.

Центурион вывел их за ворота. Отъехав от крепостных стен шагов двести, Гиркан остановил лошадь и спросил у Ирода:

— Ты знаешь где селение Бен-Шаам?

— Да, это всего в пяти милях от города.

— У въезда в деревню с восточной стороны тебя будет ждать человек. Он тебе знаком. Передашь ему лошадь. И сразу же возвращайся.

— Но кто он? — спросил Ирод.

Не отвечая на вопрос, Гиркан сказал, дотрагиваясь до его плеча:

— Я верю тебе, Ирод. Ты всегда был предан мне, я этого никогда не забывал и не забуду впредь. Поезжай.

И, более ничего не добавив, первосвященник, развернув лошадь, рысью поскакал к воротам.

Только проехав половину пути до Бен-Шаама, Ирод решился посмотреть, что же он везет. Аккуратно развязал тесемки одной из сумок, сунул руку внутрь и нащупал монеты. Достал, подбросил серебро на ладони. Прикинул стоимость четырех туго набитых сумок — получалось не менее полусотни талантов, целое состояние. Ирод вздохнул, еще раз подбросил на ладони монеты, бросил их обратно в сумку, туго завязал тесемки и продолжил свой путь.

Селение Бен-Шаам располагалось в низине, у подножия холма. Въехав на холм, Ирод остановился. Прилепленные друг к другу домики с плоскими крышами отсюда казались покинутыми. Но, прислушавшись, он различил тихое блеяние овец и, осторожно тронув лошадь, стал спускаться по каменистой извилистой дороге.

Селение было еще далеко, когда справа из кустов вышел человек и преградил Ироду дорогу. После разговора с Гирканом Ирод догадался, кто будет ждать его здесь, и не ошибся — в стоявшем на дороге человеке он узнал Иезеккию. Тот широко расставил ноги, одну руку заложил за пояс, другой придерживал ножны короткого меча.

Когда Ирод подъехал, Иезеккия молча протянул руку и взялся за повод навьюченной лошади. Ни тот, ни другой не обменялись при этом ни единым словом, ни единым жестом.

Но, уже разворачивая лошадь, Ирод бросил взгляд на Иезеккию и увидел, как губы разбойника сложились в мерзкую язвительную улыбку. По телу Ирода побежали мурашки стыда, он крепко сжал зубы и с силой вдавил шпоры в бока лошади. Она захрапела, взвилась на дыбы и бросилась в галоп.

Ирод опомнился, когда лошадь, роняя на дорогу хлопья пены, стала спотыкаться. Он поднял голову и увидел в утренней дымке неясные очертания крепостных стен. Спрыгнул с седла и, ослабив подпругу, повел лошадь за собой.

Бешеная скачка несколько успокоила его, но все равно чувство унижения не исчезло. Он прошептал сквозь стиснутые зубы:

— Когда-нибудь я доберусь до тебя, проклятый разбойник!

Он закрыл глаза и увидел Иезеккию у своих ног — связанного, с окровавленным лицом. Он ударил ногой в это ненавистное лицо — еще раз, еще раз, еще…

Осада храма продолжалась уже два месяца, а никаких успехов римское войско так и не добилось. Метательные машины швыряли камни, сбивая защитников со стен, но потери осажденных были невелики, а их отвага и упорство, кажется, еще и усилились.

Чтобы сделать пролом в стене, нужно было бить в нее большими камнями. С начала осады таких мощных машин у Помпея было четыре, еще шесть в течение последней недели подвезли из Тира. Огромные камни для метания тоже были припасены. Но все это находилось в полном бездействии, поскольку ров с внешней стороны храма так и не сумели засыпать, а потому невозможно было устроить площадку для больших метательных машин вблизи стен. Защитники умело и отчаянно мешали римлянам засыпать ров. Через каждые пять дней Помпей вынужден был предоставлять отдых своим измученным воинам. В эти дни у стен храма наступала почти абсолютная тишина.

Ирод уходил в лагерь идумейских отрядов и время отдыха проводил вместе с отцом. В дни, когда прекращалась работа у стен, Антипатр старался находиться подальше от палатки Помпея. Помпей был недоволен осадой, нервничал, его возвращение в Рим, а значит, и назначенный уже триумф так неоправданно оттягивались во времени. Он ходил мрачный, злой, устраивал несправедливые разносы своим командирам, кричал на них гневно, багровея лицом. Такого Помпея его ветераны никогда еще не видели.

В один из подобных дней Ирод прогуливался с отцом в поле у лагеря. Антипатр был угрюм, часто вздыхал и на вопросы сына, что с ним такое и что его так томит, отвечал коротко и с досадой:

— Время.

Осада затягивалась, и то расположение, которого добился Антипатр у римского полководца, медленно, но заметно таяло. Однажды Помпей даже бросил Антипатру с едва сдерживаемым гневом:

— Ты говорил, когда они откроют ворота, мы будем осаждать не две крепости, а одну, но ты не говорил мне, что эта, — он кивнул в сторону башен храма, — стоит десяти.

Антипатру нечего было ответить, он только виновато наклонил голову.

Расспросы сына досаждали Антипатру, хотя он понимал, что тот ни в чем не виноват — ведь на его молодые плечи не давит еще тот груз ответственности, который чувствует Антипатр на своих израненных и уже не таких мощных, как прежде, плечах.

Чтобы сгладить резкость ответа, он, натянуто улыбнувшись, заглянул в лицо Ирода:

— Помпей милостив к осажденным иудеям, хотя и не знает этого.

— Почему же он милостив и в чем его милость?

— Сегодня суббота.

Ирод помотал головой:

— Не понимаю. Ну и что, что суббота?

— А то, что в субботу им нельзя работать — ни работать, ни воевать, даже лечить раненых и больных и то нельзя.

Ирод поднял руку, останавливая отца:

— Постой, отец, я подумал…

— Что?

— Я подумал… — уже совсем невнятно выговорил Ирод и, подняв голову, посмотрел на башни храма. А потом вдруг спросил: — Ты говоришь, им нельзя воевать в субботу?

— Это так, — подтвердил Антипатр, — Вот я и говорю, что Помпей как будто нарочно предоставляет им этот день…

— Понял! — перебивая отца, резко и громко воскликнул Ирод.

Антипатр недоуменно поморщился:

— Что с тобой?

Ирод схватил отца за руку и крепко сжал.

— Я понял, отец, я понял! Если с утра субботы приказать войскам приготовить как можно больше камней и хвороста — заваливать ров и устраивать площадку для метательных машин, то они, защитники, не будут противодействовать. Ты же говоришь, что в субботу им нельзя…

— Понял! — в свою очередь перебив сына, вскричал Антипатр и с силой хлопнул его по плечу. — Это спасительная мысль, Ирод. Они не могут, но мы, мы можем!.. Пойдем, пойдем скорее к Помпею.

Помпей принял их тотчас же. По его недовольному лицу и по тому, как он порывисто встал навстречу вошедшим, можно было понять, что он рад любой возможности вылить свое нетерпение и свой гнев, мучительно переполнявшие его в последнее время.

— Что тебе нужно, зачем ты тревожишь меня? — спросил он, не скрывая раздражения и едва ли не с каждым словом распаляясь все больше. — Или ты принес мне какие-то новые сведения? Мне их доставляют каждый день. Что, может быть, в окрестностях объявилась какая-нибудь новая шайка разбойников? Ну, говори, говори, обрадуй меня!

— Нет, Помпей Магн, — побледнев, но спокойно произнес Антипатр, — я принес тебе не сведения, я принес тебе мысль.

Помпей грозно надвинулся на него:

— Мысль? Какую еще мысль? Или от скуки ты стал философом? Стал подобен нашим римским болтунам, которые знают все обо всем и ничего не знают? Мне не нужна мысль, мне нужно взять эту проклятую крепость!