Кокцея с откровенным недоумением глянула на спальника.

– А ты кто? Разве не человек? Не раб?

– Конечно, раб, – согласился Клеандр и тут же с некоторым восхищением добавил: – Но и повелитель!..

– Как это? – еще раз спросила девушка.

Клеандр тем временем взял из ее руки кинжал, спрятал у себя в поясе.

– А вот так, – строго заявил он. – Я раб, существо ничтожное, мерзкое, а поди ж ты, великий цезарь, чье слово закон на всем orbis terrarum[9], подчиняется мне. Мы с ним неразлей вода, и, когда императрица Фаустина рожала Коммода от Аполлона, моя мать зачала меня от быстроного и хваткого на юных девиц Меркурия.

– Врешь! – не поверила Кокцея.

– Клянусь Меркурием! Он сам признался. Ладно, ты давай проходи, располагайся, – заторопил ее Клеандр. – Ты пока глупа, а сольешься в любовном экстазе с отпрыском божественного Марка и сама приобщишься к семье олимпийцев.

– Не хочу я ни с кем сливаться, – зарыдала Кокцея. – Я домой хочу, к маме.

Клеандр задумался, потом согласно кивнул.

– Да-да, мама… – вздохнул он.

Спальник уперся взглядом в стену, как бы пронзил ее, и унесся в азиатскую даль, во Фригию, откуда в Рим приволокли его мать-гречанку.

– Мама… Это так волнующе, так поэтично, – прошептал он.

– Отпусти меня домой! – также шепотом попросила девушка.

– Меня накажут, – едва слышно ответил Клеандр.

– Как? – испуганно, в тон ему спросила девушка.

Клеандр, повесив голову, задумался, потом выпрямился и неожиданно громко, с некоторой даже истеричностью в голосе рявкнул:

– Если бы я знал!

Кокцея вздрогнула, а Клеандр вновь понизил голос и объяснил:

– Может, поставят в угол коленями на соль или прикажут всыпать десяток «горяченьких». А то оттаскают за вихры – видишь, какие у меня локоны? Просто на загляденье. Одно удовольствие руки вытирать.

– Хватит дураком прикидываться, – строго и громко заявила Кокцея.

– Поживешь с мое, – признался спальник, – не тому научишься. А ты иди, дочь Венеры. Веди себя тихо, иначе позову Клиобелу. У нее папа Геркулес.

Он втолкнул девушку в спальню и закрыл дверь.

Кокцея огляделась. Ложе, стоявшее посреди скромных размеров комнаты с высоким, расписанным потолком, было огромно и завешано прозрачной сетчатой тканью. В изголовье с обеих сторон, в углах, возвышались лампадарии – столбы, на которые подвешивались масляные лампы, предназначенные для освещения. Был в спальне и большой мраморный канделябр. На стенах фрески, изображавшие подвиги Геракла. Окна, в которое можно было бы пролезть, не было. Может, удастся прошмыгнуть в дверь? Она выглянула в коридор.

У порога возвышался выставленный на пост гвардеец. Воин глянул на нее, повернулся к ней – на его щите грозно скалилась страшная Медуза.

– Закрой дверь! – рявкнул он на нее. – Жди!

Кокцея тут же захлопнула створку. В глазах еще стояли змеи, развевающиеся на голове горгоны. Заметила щеколду, запиравшую дверь изнутри, моментально задвинула ее. Отступила от двери. Держась ближе к стене, подальше обошла кровать. Присела в углу на роскошный по местным меркам табурет-дифрос. Вспомнила, как всплакнула мать, когда Вирдумарий явился в их дом с приказом доставить Кокцею в императорский дворец. Она молча собрала дочери узелок, благословила ее именем Минервы. Сказала: пусть тебе улыбнется удача. Больше ничего не сказала. Где теперь этот узелок? Наверное, на кухне. Клиобела сразу отобрала его, сунула куда-то в угол. На просьбу оставить узелок при ней кратко ответила: «Глупости! Тряпок подтереться тебе, что ли, в императорском дворце не найдут!»

Стук в дверь отвлек девушку от грустных размышлений.

– Кокцея, открой, – послышался из-за двери голос императора.

Девушку бросило в дрожь, в глазах помутилось. Что-то необъятно-громадное, темное, страшное надвинулось на нее. Она почувствовала себя Андромедой, прикованной к скале и ожидающей появления из морской пучины страшного дракона, который собирался полакомиться ею.

В этот момент из-за двери вновь послышалось:

– Да открой же ты, или я прикажу взломать дверь!

Чей это голос? Ужасного чудовища или отважного Персея, явившегося спасти ее? В легенде ничего не говорилось о том, что дракон может оказаться героем, а герой драконом. Кокцея вздохнула и отодвинула щеколду.

Коммод вошел в спальню, сразу у порога сгреб ее, поднял, попытался поцеловать. Кокцея отвернула голову, сжала губы.

– Что случилось, Кокцея? – удивился император. – Или я тебе не мил?

Последний вопрос вызвал у девушки приступ злобы. Она разрыдалась.

– Когда я увидала тебя, решила, что ты Персей, явившийся спасти меня от жуткого чудовища. Теперь вижу, что ты и есть чудовище.

– Почему? – искренне изумился Коммод. – Что же во мне такого чудовищного?

– Ты хочешь взять меня силой! – крикнула Кокцея. – Я должна исполнить долг женщины, который требует от меня мой повелитель? А потом?

– Что «потом»? – не понял Коммод.

– Ну, после того, как я исполню долг и ты ублажишь свою плоть?

Коммод, явно раздраженный, подступил к ней, забившейся в угол. Был он высок, обнажен до пояса, в тусклом свете масляных ламп отчетливо проступал его хорошо развитый, умащенный маслом и растираниями торс. Лицо его, прежде добрейшее и счастливое, теперь странным образом потемнело, глаза сузились, на скулах заиграли желваки.

– Я не понимаю, чего ты хочешь? – спросил он. – Что значит – потом? «Потом» бывают разные. Может, отправлю на кухню, а может, щедро наградив, верну домой. А может, навечно прильну к тебе и никогда более не отпущу от себя. А у тебя до встречи со мной, – неожиданно заинтересованным тоном спросил цезарь, – какие намечались «потом»?

– Меня сватал наш сосед, отставной центурион Брокастий.

– И ты, конечно, была рада выскочить за него замуж? – усмехнулся император.

– Еще чего! – фыркнула Кокцея. – Нужен мне этот старый пень! Ему уже за шестьдесят.

– А за кого ты хотела бы выйти замуж? – заинтересовался Коммод.

– Ну… – неопределенно ответила девушка и искоса, с некоторым интересом глянула на юношу.

Глаза у того расширились. Он отступил, вскинул руку и, словно обращаясь к небесам, возвестил:

– Боги! Великие боги! Каким удачным днем вы одарили меня. Благодарю тебя, Амур, и нимфы! Наконец-то я нашел суженую. Кто бы мог подумать, что моя избранница поселилась в далеком уголке империи, в нищей деревянной хижине у излучины великой реки. Кому бы в голову пришло, что ее удел – кормить свиней хлёбовом, ухаживать за птицей, страдать от невозможности вырваться из круга пошлых, глупых сельских занятий, который под стать рабам, а не рожденной от семени Венеры. Или Дианы. – Он повернулся к ней и торжественно спросил: – От кого ты была рождена, Кокцея? Я – от Юпитера Капитолийского, потому и выгляжу таким грозным, беспощадным.

Неожиданно он сменил позу, засмеялся, хлопнул в ладоши:

– Это просто здорово! Кто бы мог подумать, что жизнь наградит меня чем-то подобным. Меня, мрачного, потерявшего надежду на личное счастье правителя. Мы тотчас сыграем свадьбу, Кокцея. Немедленно!

Он повернулся к двери и громко позвал:

– Клеандр!

Тот опять же появился мгновенно, словно стоял за дверью. А может, действительно стоял и подглядывал в щелочку? Мало ли?

– Готовь обряд бракосочетания, – затем Коммод спросил у удивленно смотревшей на него Кокцеи: – Маму позовем?

– Чью? – не поняла девушка.

– Твою, конечно. Моя умерла четыре года назад. Не выдержала разлуки с отцом. Тот после мятежа Авидия Кассия отставил ее от себя. Так как насчет мамы?

– Ты это серьезно?

– Вполне.

– Зови. И брата.

– Это само собой. Как себя чувствует Матерн? – спросил он у Клеандра. – Способен ли он принять участие в торжественном обряде?

Клеандр пожал плечами.

– Разбудим, посмотрим, приведем в чувство. Но, господин…

– Что там еще? – поморщился цезарь.