«Записки у изголовья» — одно из замечательных творений японской классической прозы, «жемчужина жанра дзуйхицу», что в буквальном переводе значит «вслед за кистью», или «следуя кисти».

В предисловии к книге Вера Маркова, переведшая ее со старояпонского на русский язык, пишет:

«Почти десять веков назад в городе Киото — тогда он назывался Хэйан и был столицей Японии — женщина, известная под именем Сэй-Сёнагон, получила в подарок кипу хорошей бумаги и начала вести свои записи, которые имеют мало общего с летописью или обычным дневником. Хронологический порядок не соблюден. Если восстановить его, то события, о которых идет речь, расположатся прерывистой цепью, начиная с 986 года и кончая тысячным годом нашей эры. Согласно принятой в японской науке терминологии, это середина хэйанской эпохи. Исторически хэйанская эпоха (IX–XII вв.) принадлежит к раннему средневековью»^{43}.

…В конце VIII в. император Камму перенес столицу из города Нара в Хэйан. Тогда теперешний Киото назывался Хэйанкё — «город мира и покоя». Длившийся почти четыре столетия (с 794 по 1184 г.) хэйанский период вошел в историю Японии под названием «золотой век», «век блестящих искусств».

Здесь жили замечательные художники. Широкое распространение получили в то время картины для стен — какемоно и картины в свитках — макимоно. Художники рисовали тушью, акварелью; рам, ограничивающих картину, не делали. Широкой известностью пользовалась школа художника Канаока. Его картины украшали стены и ширмы императорского дворца. Он рисовал богов и героев, писал портреты известных мудрецов, поэтов и даже самого Конфуция. Виноград, изображенный художником с помощью кисти, был настолько правдоподобен, что подлетавшие к картине птицы начинали его клевать. А лошади, нарисованные на стенах одного храма, как утверждает легенда, по ночам выходили из картины и мчались по полям.

В 1050 г. один из придворных по имени Мото-мицу основал школу национальной живописи Ямато. Через два столетия она стала официальной школой искусств и получила название «школа Тоса».

Развлекается в те времена дворцовая знать. Особенно популярны «состязания поэзии», напоминающие театрализованные представления. Здесь и декламируют и сочиняют стихи. Разбившись по парам, дамы и господа, искусные в стихосложении, предстают перед компетентными судьями.

Хэйанский период подарил миру целый ряд книг, ставших памятником той эпохи. Первые книги были написаны китайскими иероглифами. Тогда в Японии китайский язык активно служил целям образования и просвещения. Мужчины-поэты писали свои стихи на китайском языке. А женщины…

«Когда на основе курсивного иероглифического письма была создана в девятом веке слоговая азбука (кана), японская художественная литература стала доступной для женщин. Лишь очень немногие из них получали в семье китайское классическое образование, но зато им вменялось в обязанность выучить наизусть все двадцать томов „Кокинсю“ и изящно писать японские знаки»^{44}.

«Кокинсю» — это антология японской лирики (досл. «Собрание древних и новых японских стихотворений»). Книга вышла в 905 г., и ее составителем был один из крупнейших японских поэтов, аристократ по происхождению, Ки-но Цураюки. Среди авторов этой антологии были и женщины. В их числе известная поэтесса Оно-но Комати, женщина яркого таланта и редкой красоты. Вот одно из ее стихотворений позднего времени.

Печально все. Удел печальный дан Нам, смертным всем, иной не знаем доли.

Женщины Хэйана…

«Они были необходимым элементом всей жизни Хэйана, на них и вокруг них концентрировались тот эстетизм и та эмоциональность, которые были разлиты кругом. Более того, они в большой мере и руководили этой жизнью, давали ей тон и направление. Уже до Хэйана роль женщины в культуре была очень значительна. Женщина не была еще стеснена, как будет впоследствии, в своих проявлениях. И в сфере духовной культуры, в частности в поэзии, еще в эпоху Нара женщины мало чем уступали мужчине: столько стихотворений в поэтической антологии той эпохи „Манъёсю“ принадлежит именно женщинам-поэтессам! С наступлением же Хэйана женщина завоевала себе и в жизни, и в литературе первое и никем не оспариваемое место»^{45}.

Антология «Манъёсю», о которой здесь говорится, это «Собрание мириад листьев» — первый письменный литературный памятник древней Японии, созданный в VIII в.^{46}. Издан он был в двадцати книгах и содержал 4516 песен, написанных пятьюстами авторами.

«Колоссом японской литературы» заслуженно называют и монументальный роман эпохи «Гэндзи моногатари» — «Гэндзи, блистательный принц».

«Этот роман написан очень умной, наблюдательной, много видевшей и много передумавшей, слегка поэтому иронической, но отчасти и сентиментальной, однако всегда трезвой во взглядах, здоровой и изящной во вкусах японской женщиной конца X и начала XI века — обитательницей дворцов, но знавшей и страну, служившей императрице в качестве придворной дамы, но умевшей понимать и людей, не живущих в „заоблачных высях“, — Мурасаки Сикибу»^{47}.

Итак, проза — удел женщин. Небезынтересно заметить, что поэт Ки-но Цураюки, издатель антологии «Кокинсю», одно время был губернатором провинции Тоса, находящейся на о-ве Сикоку. В конце 935 — начале 936 г. он совершил путешествие из Тоса в Киото. Во время путешествия он вел путевой дневник, позднее опубликованный под названием «Путевые записки из Тоса». Так вот, автор представляется здесь… женщиной! Он пишет: «Говорят, что мужчины тоже ведут „дневники“ или как их там называют? Что же, пусть это — проба пера, но тут женщина взялась за это дело».

Древняя столица Киото… Не идет ли сегодня рядом со мной по старой улице невидимой тенью сама Сэй-Сёнагон?

Предполагают, что она родилась в 966 г., вышла из «довольно знатной, но захудалой» семьи Киёвара. Придворная дама, фрейлина императрицы, дочь поэта. Биография этой талантливой женщины насыщена многими, порой даже драматическими событиями, и в ней много «белых», до сих пор не раскрытых «пятен». Сэй-Сёнагон — это дворцовое прозвище писательницы.

Свои «Записки» Сэй-Сёнагон хранила в специальном выдвижном ящичке, сделанном в твердом японском изголовье.

«Я буду писать обо всем, что в голову придет, даже о странном и неприятном», — повествует Сэй-Сёнагон, рассказывая о событиях, свидетельницей которых она оказалась, и называет подлинные имена своих героев. В ее записках впечатления прожитого дня, рассказы о происшествиях, описание цветов и пейзажей, оригинальные рассуждения о морали.

Сэй-Сёнагон не была красавицей. Наверное, поэтому один из рисовавших ее художников не показал на рисунке ее лица. Она сидит, повернувшись спиной, и держит в руках веер. Может быть, художник был прав: подлинная красота Сэй-Сёнагон в ее творчестве.

Жанр книги Сэй-Сёнагон несколько необычен. Это философские раздумья, глубокомысленные замечания, меткие характеристики, порой ирония и даже насмешки.

«Но больше всего я повествую в моей книге о том любопытном и удивительном, чем богат наш мир, и о людях, которых считаю замечательными.

Говорю я здесь и о стихах, веду рассказ о деревьях и травах, птицах и насекомых свободно, как хочу, и пусть люди осуждают меня: „Это обмануло наши ожидания. Уж слишком мелко…“

Ведь я пишу для собственного удовольствия все, что безотчетно приходит мне в голову…»^{48}.