Никогда прежде встречать кого-то из проклятого народа молодому оньгъе не доводилось, да и не стремились, по вполне понятным причинам, эльфы в Святые земли, отсиживаясь за своими горами. Там они лелеяли злобу по отношению к настоящим людям и с помощью своей демонической магии насылали на тех болячки и черный мор. Пард даже поинтересовался однажды насчет этого у своего учителя – лекаря Харанга, но в ответ получил кривую ухмылку да пару подзатыльников, на которые добрый доктор был весьма горазд. Ладно, пусть про хвори все выдумка, а все остальное – правда? Что эльфы воруют детей из колыбелек, подкладывая на их место трухлявый пень или дохлого щенка? Может быть, до сумасшествия пытают пленников, живьем сдирая кожу или вырывая из груди еще живое сердце? Отрезают языки человеческим девушкам, прежде чем изнасиловать?
Сколько бы ни наговаривали на орков, сколько бы ни рассказывали небылиц, но Пард своими глазами видел оркских красоток, гораздо более целомудренных, чем многие девчонки из его деревни, не говоря уже о городских. Орки-стрелки, отчаянно защищавшие Шальгу, вызывали лишь уважение, и не только у Парда. Высокие могучие тангары с такими роскошными бородищами, что любой оньгъенский поп обзавидуется, считались еще более достойными врагами. Достойными для того, чтобы сойтись в честном поединке и, даже будучи сраженными насмерть волнистым двуручником, принять смерть как должное. Правда, если уж быть до конца честными, Оньгъен ни разу не сходился в битве с тангарскими дружинами, все стычки ограничивались попытками пиратов под флагом Святых земель захватить длинные ладьи тангаров-купцов. Оньгъе хватало и этих подвигов.
Сухая пыль скрипела под ногами дезертира, солнце садилось за холмы, и уже не чувствовалось ни гари, ни вони. Там, во внутреннем дворе умирал искалеченный светлоглазый эльф, существо, лишенное души, гнусное и отвратительное по сути своей… Где-то вдалеке подал голос луговой шакал, высоким подвыванием приветствуя восход Шерегеш в сиреневом мерцающем небе. Ему отозвался другой зверь. Ночные мародеры договаривались о встрече на развалинах поместья. Этой ночью эльфу придется худо. Дезертир Пард остановился, сплюнул на землю, проклиная себя, свою безразмерную глупость.
– Будь ты проклят, паразит, будь ты триста раз проклят… Лучше б ты сдох!
И повернул обратно, пытаясь хоть как-то объяснить свой дурацкий поступок. Кроме любопытства – самого распространенного людского греха, – он ничем обосновать его не мог. Любопытство гнало его по жизни, словно семижильный кнут в руках погонщика толстошкурых ленивых волов. Аннупард Шого хотел знать, хотел понимать, хотел своими глазами убедиться в существовании проповедуемых с высоких амвонов истин. Таким уж он уродился ренегатом и еретиком.
Эльфу снова повезло несказанно, и шакалы за ночь не добрались до него. Видимо, им хватило другого мяса. И долго искать бывшего узника не пришлось. Он сумел отползти совсем недалеко. Лежал, свернувшись калачиком, как младенец в утробе матери, грудой костей и истерзанной плоти. Парду оставалось только подивиться невероятной живучести этого существа. Да человек бы уже или с ума сошел, или откинул копыта. Почувствовав его присутствие, эльф проснулся и уставился на оньгъе своими чуть раскосыми глазищами.
– Думай что хочешь, – буркнул Пард злобно.
Но тот лишь вздрогнул всем телом. Пришлось тянуть его в дом, чтоб на месте поискать каких-нибудь чистых тряпок для перевязок, а лучше всего мазь или чего-то подобного. Несколько старых рваных простыней, которыми побрезговали разбойники, пришлись очень даже кстати, а вот с лекарствами не повезло. Кроме полупустой бочки с вином Пард ничего не сыскал, хотя перерыл все, что уцелело при грабеже. Полная фляжка доброго красного вина – вот и все лекарство.
– Открывай рот, – приказал дезертир, склоняясь над эльфом, который подозрительно покосился на флягу. – Это просто вино.
Но нелюдь не только не пожелал подчиниться, но и всеми силами постарался отодвинуться подальше, заслоняясь искалеченными руками.
– Зачем я вернулся? Затем, чтоб тебе помочь, скотина! – не на шутку разозлился Пард. – Надо было мозги тебе сразу вышибить и не возиться с такой неблагодарной тварью, как ты. Хочешь знать, почему я здесь? Я, вишь, на лекаря учился… на скотьего доктора… всякую тварь живую лечил: лошадь, корову, козу. Хоть у них тоже души нету, а боль-то звери чуют… Понимаешь?.. Да и не лекарь пока… уже… а вовсе дезертир и… мародер. Я оньгъе, ты видишь, я оньгъе и таких, как ты, должен перво-наперво резать безо всякой пощады. А я вон тебе помогаю, пытаюсь помочь, а ты что делаешь?
Неблагодарный больной напряг последние силы и разлепил разбитые ссохшиеся губы, сначала издав сдавленный хрип, перешедший в настоящее змеиное шипение, пока не сумел выдавить нечто членораздельное:
– Вино нельзя. Воды. Пить воду.
– Ишь ты! – ядовито ухмыльнулся Пард. – Может, тебе религия пить вина не дозволяет? Благочестивый или как?
– Воды, – прошелестел эльф.
– Ладно, это даже проще.
Пард принес воду. Никогда он не видел, чтобы ее пили с таким наслаждением и такими муками, а уж смотреть на этот процесс было в высшей степени омерзительно. Кроме как втягивать в себя воду с помощью свернутого в трубочку языка у эльфа не получалось.
«Может быть, они так и пьют, словно змеи, эти эльфы поганые?»
Напившись, тот впал в беспамятство. Пард решил времени не терять. Поймал-таки одинокого петуха с подпаленным хвостом, одуревшего от нежданной свободы и одиночества, и пустил упитанную птицу на целебный суп, твердо пообещав себе на капризы эльфа внимания не обращать. А вино выпил сам.
Бульон получился на славу, ароматный, наваристый, с золотистыми кружочками жира, то что нужно для восстановления сил. Оньгъе растормошил эльфа и с нескрываемой угрозой спросил, мрачно глядя прямо в его мутные глаза:
– Куриный навар пить будешь?
Эльф согласно кивнул, но одной доброй воли оказалось недостаточно. Номер с языком тут не прошел, эльф захлебывался и обжигался, а ничего путного не получалось. И пришлось гордому Аннупарду Шого кормить своего пациента из ложечки, морщиться от отвращения, но прикасаться к нелюдю, придерживая того за костлявое плечо.
– Спасибо, – прошипел эльф, опустошив миску.
– Вот ещё, – фыркнул в ответ оньгъе. Даже принимать благодарность было несказанно противно.
– Сними, – внезапно попросил эльф, указывая на тонкий блестящий ошейник, охватывающий его шею. По металлу шли какие-то значки и насечки на незнакомом языке, и Пард, с некоторым ужасом в глубине души, догадался, что это вещь не простая, а волшебная.
– Ты колдун?
В животе сладко зудели от страха кишки. Попы внушали, что магия пошла целиком от демонов и прикоснувшийся к ней обречен на проклятие, а магия нелюдей тем более. В Оньгъене уже двести лет за колдовство сжигали на медленном огне.
– Сними. Не бойся.
Пард гордо вскинул подбородок с курчавой бородкой, задетый за живое.
– Так ты колдун или нет?
Он не собирался сдаваться. Пусть нелюдь скажет, тогда и посмотрим, что делать. Но эльф только прикрыл устало глаза, мол, не хочешь – не надо. Больно гордый был. Ну что же, мы тоже гордые. И Пард оставил узника одного, чтобы подумал как следует над своим поведением. Он облазил все поместье, нашел даже подземный ход, правда, полузасыпанный от старости. Вернувшись, обнаружил, что эльф не пошевелился. Но оньгъе не расстроился. Так даже удобнее изучать объект своего любопытства. Бывает так иногда, что встретишь какого-нибудь жуткого урода, страшного, мерзкого, и не в силах глаз оторвать от его уродства. Когда Пард был маленьким мальчиком, в соседней деревне за рекой жил старый солдат. Где и когда враги вырвали ему глаза, он никому не говорил. Жуткие глазницы его были черны и вечно сочились гноем, и Пард страшно боялся случайной встречи со слепцом, но, если таковая приключалась, не мог глаз оторвать от ран, хотя у него мурашки бежали по спине и сердце заходилось от ужаса.
У этого эльфа от прежнего, наверняка красивого облика остались только длинные темные ресницы и чудом не сломанный прямой тонкий нос с точеными крыльями ноздрей. И глаза, конечно. Единственное, что жило на изуродованном лице. Говорят, что эльфы могут зачаровывать взглядом, и, по-видимому, это так и есть. Иначе и не объяснишь заботу оньгъе о своем самом ненавистном враге. Не глаза, а глазищи. Такие бы бесподобно смотрелись на женском лице – светлые, яркие и совершенно ничем не напоминающие рыбьи, даже не водянистые. Скорее они походили на какие-то чудные светло-светло-серые кристаллы.
